Судный день

Александр Ольбик

Судный день

Посвящается моей жене

Валентине,

трагически погибшей

летом 2017 года

«…И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их».

И свершился Ноев потоп, изничтоживший все живое на земле, а после него: «…сказал Господь в сердце своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как я сделал. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся…»

Вниманию особенно любознательных читателей! В данной книге, в имени одного из главных персонажей, зашифрован намек на пародию другой, потрясшей воображение доверчивых читателей, книги, в которой упоминается великий художник итальянского Ренессанса. Кто бы это мог быть и, как эта книга называется?

Книга первая

Глава первая

Казимир Позументов – своего рода белая ворона среди заключенных по причине того, что, во-первых, попал за решётку уже в почтенном возрасте и, во-вторых, по редчайшей статье: за многократные попытки открытых, демонстративных, хищений произведений искусства из музеев. Почти во всех протоколах допроса Позументова повторялась одна и та же фраза: «Похищал картины не по злому умыслу, а исключительно из принципиальных эстетических соображений». И также «без злого умысла», а превеликой любви ради, занимался коллекционированием редких полотен, среди которых однажды оказалось украденное из очень солидного музея полотно Кустодиева. Однако все это случилось позже, а на первых порах его злонамеренной деятельности основным воспитательным объектом для него была психушка, порог которой он переступал не один и не два раза…

В один прекрасный день коллекционер-художник Позументов объявил, что ему открылась причина несчастий, которые свалились на Землю в ХХ веке. В том числе и грядущей гибели всей Солнечной системы. А кто виноват? Ну, ясно же, Казик Малевич, однажды высокомерно заявивший: «Полночь искусства пробила, супрематизм сжимает всю живопись в черный квадрат на белом холсте».

А если он сжимает всю живопись, что же тогда остается? Значит, он сжимает всю видимую и осязаемую часть мира? А как же иначе – если слово произнесено, то где-то и кем-то оно должно быть принято к исполнению…

Однако, попав за решетку, о своих глубоких умозаключениях Позументов старался не распространяться. Говорил о вещах нейтральных, полагая, что еще не поздно просветить заблудшие и закосневшие в моральном падении души товарищей по несчастью. И за это, видимо, прозванный Маэстро.

Кто бы, например, без него в зоне узнал про то, кто такой «Великий мастурбатор» (картина Сальвадора Дали) и чем отличается «голубой» Пикассо от «розового»? И какому художнику принадлежала идея расколоть альпинистским ледорубом череп некогда могущественного теоретика коммунистической идеи Бронштейна тире Троцкого?

Но, как известно, судьба играет человеками: именно она свела старого, немного сумасшедшего, вора-коллекционера с молодым вором-домушником Нуарбом. Все произошло как бы само собой: Нуарб уступил Позументову свое спальное место внизу, а его шконку, которая была на «втором этаже» занял сам.

Часами Позументов рассказывал о людях, которые творили нетленные красоты, о диких судьбах живописцев, если не спившихся, то впавших в идиотизм.

Как-то Позументов начертал кайлом на земле имя художника – «Рублев», чему Нуарб несказанно удивился и даже высказал здравую мысль, что человек с такой фамилией, наверное, купается в деньгах. Ах, уже давно помер? Жаль чувака, мог бы еще покоптить этот свет.

Однажды Маэстро дал ему почитать «Мастера и Маргариту», и как бы между прочим заметил, что-де к дому на Большой Садовой, в котором развиваются бесовские события, он, Казимир Позументов, тоже имеет отношение. «Но учти, – предупредил Нуарба Маэстро, – в книге полно нечистого, не принимай все близко к сердцу, а не то…» Но что крылось за недосказанным «а не то», Нуарб тогда уточнять не стал. Однако книжку прочитал, но она показалась ему неинтересной и на вопрос Позументова «Как тебе эта история?» ответил пожатием плеч и невнятным: «А я не все понял. Такую заумь надо читать раз десять…» – «Ну так и читай, пока не разберешься что к чему», – наставительно изрек тогда Позументов.

И вот, в один из вечеров, когда за окном гудела сибирская вьюга, когда весь барак, прокаленный тремя вечно гудящими чугунками, сонно притих, Позументов монотонным гундосым фальцетом начал рассказывать свои истории.

Слушали, затаив дыхание. Даже Венька Копылов, самый интеллектуальный в бараке зек, год назад снявший по интернету с чужих счетов полмиллиона долларов, слушал рассказчика, раскрыв рот. Внимать же было чему, но Позументов плел слова негромко и неспешно, и потому приходилось все время быть настороже, чтобы не пропустить захватывающие подробности очередной истории.

Особенно всех заинтриговал рассказ о похищении из Лувра «Моны Лизы». В общем-то глупая история… Еще за год до кражи века директор музея Теофиль Омоль тридцать три раза подряд поклялся на Библии, что, дескать, покушение на эту картину никогда, ни при какой погоде не состоится и легче, мол, ворам снять с собора Парижской Богоматери все шпили и розетки или утащить Эйфелеву башню, нежели кому-то удастся умыкнуть Джоконду…

Здесь Казимир Карлович сделал долгую паузу, в течение которой успел серебряной гильотинкой откусить от сигары ее конический кончик, прикурить от золотой с роскошной инкрустацией зажигалки и дважды затянуться.

В бараке, пропахшем потом, нестиранными портянками, повеяло сигарным духом.

Между тем, к зекам присоединился еще один слушатель – дежурный по отряду старлей Ивашкин. На лице его появилось не свойственное ему выражение почти детского любопытства, смешанное с навечно застывшей на нем подозрительностью.

– Так что же, в конце концов, эту гребаную Мону спиз… то есть я хотел сказать, увёл, или тут какой-то другой расклад? – заинтересовался любознательный старлей.

Маэстро, не обратив внимания на нетерпение Ивашкина, продолжил рассказ.

– Все произошло вопреки самоуверенным заверениям Теофиля. «Мону Лизу» совершенно наглым образом украл из музея обыкновенный маляр по имени Перруджио. Взял, прохвост, сапожничий резак, одним махом прошелся по периметру полотна и, обмотав им свое грешное итальянское тулово, надел поверх холста заляпанный краской халат и преспокойно вышел из Лувра. – Позументов снова умолк, заполняя паузу ароматной затяжкой. – Два года полиция Франции, сбившись с ног, носились по стране, вынюхивая и выведывая следы «Моны Лизы». Но случилось так, что первыми напали на ее след не французские ищейки, а их соседи – итальянцы. И в 1913 году Перруджио сцапали. Два года этот недоумок прятал «Мадонну» в своей грязной конуре под кроватью. Однако, когда его брали, он заявил, что картину вовсе не спер, а, исполняя патриотический долг, вернул ее законному хозяину, то есть итальянскому народу. Так сказать, в виде компенсации за мародерства Наполеона.

В этом месте своего повествования Позументов тяжело вздохнул.

– Впрочем, мир полон парадоксов, – продолжал свой рассказ Маэстро. – На место, где находилась украденная «Мона Лиза», приходило в десятки раз больше зрителей, чем тогда, когда она там висела. Пустое место зевакам было интереснее натурального шедевра. О, люди, жалкое отребье…

– Маэстро, а кто самый, самый из воровского рода по кражам картин? Или все делалось колхозом? – спросил Остап Приживальский. Его поддержали другие зеки.