Страница 13 из 29
В последние годы о тесном взаимопроникновении политики и журналистики все чаще говорят также британские журналисты и теоретики медиа. Как пишет Р. Негрин, «соединяющие нити между медиа и демократией сейчас уже очень хорошо установлены»[162] – настолько, что это позволяет говорить о качественно новом уровне их близости (Б. МакНейр: «Журналистика определяет политическую реальность»[163]) и возникающей из этого тесного сотрудничества угрозе демократии. Американский ученый Заллер идентифицировал «пять факторов, указывающих на изменившиеся взаимоотношения между политическими акторами и журналистами в новых условиях медиаполитики»[164]: это «гонения на независимый голос элиты журналистики, контроль новостей, карьерный успех журналистов, легитимация ролей (В политико-журналистском поле. – С. Б.) и подчинение давлению рынка прессы»[165]. Как установила Конференция по международной коммуникации, все эти факторы приложимы к Великобритании, хотя и в разной степени. Эти факторы определяют механизмы сращения политики и политической журналистики, но также и механизмы противостояния государственному контролю со стороны элиты журналистики, которой с имиджевой и финансовой точки зрения выгодны собственный голос и возможность независимой интерпретации. Как мы понимаем, двумя основными причинами взаимозависимости СМИ и политики стали:
– со стороны медиа – ключевая роль политического истэблишмента в формировании новостной повестки дня;
– со стороны политиков – необходимость контролировать публичное информационное поле и общественное мнение о себе.
Некоторые критики утверждают, что платная реклама способна вывести политиков из зависимости от благоприятного паблисити, но в Британии, как и в других странах ЕС, существуют множественные ограничения на политическую рекламу[166]; в Британии маргинализации политической рекламы способствуют также электоральные традиции. Поэтому приобретение благоприятного паблисити остается ключевым смыслом предвыборной кампании, а также приобретает важное значение в периоды между кампаниями, когда реклама, по традиции и из экономии, не используется.
1.4.2. Медиаполитика в работе институтов британской демократии
Рост взаимозависимости политических партий и СМИ в ситуации Британии неизбежно переносится также на коммуникативную практику правительства, которое формирует победившая партия. Так, в исследуемый период резко увеличилось внимание правительств Британии к коммуникативной работе. Это проявилось в:
– лавинообразном разрастании Информационной службы правительства (GIS)[167];
– еще более резком росте числа информационных спэдов в Номере 10;
– экспоненциальном росте информационных и рекламных бюджетов отдельных министерств и Номера 10.[168] Сегодня число правительственных промоутинговых кампаний и затрачиваемых на них средств так велико, что правительство может быть без преувеличения названо главным промоутером на территории страны. Примерами могут быть кампания по продвижению реформы NHS (1989 год) с бюджетом в 1,25 млн фунтов или приватизационные реформы Тэтчер – трата 20 млн фунтов только на предварительную кампанию по приватизации водных ресурсов или кампания по акционированию монополии «British Gas»;[169]
– попытках вернуть контроль над ведущими СМИ, в том числе путем заключения неофициальных соглашений и обсуждения законопроектов с владельцами СМИ (Акта о свободе информации 2001 года, Акта о коммуникации 2002 года). Отметим, что британское правительство имеет, по давней традиции, большой контроль не только над Би-би-си (право утверждать расписание и накладывать вето на темы и программы принадлежит министру иностранных дел), но и над прессой – через Комитет по обороне, прессе и вещанию (DPBC), учрежденный в 1906 году. Инструментом DPBC являются «оборонные заметки» – «D’Notices», которые взамен цензуры дают прессе неформальные советы в сфере обороны и не только.[170]
Выстроим последовательность перехода политического истэблишмента Британии (прежде всего партий) к медиаполитике: от классовой идеологии и ее продвижения через правление – к срединному этапу «маркетинговой политики» («атаки на повестку дня», скатывание к центризму через пересмотр идеологических платформ, унификация предвыборных программ— к медиатизированной политике, в которой различия проводятся не на идеологической основе или на основе повесток дня, а на имиджевой основе и на основе доступа к контролю над информационными ресурсами.
В рамках медиатизации политики прослеживается также тревожная тенденция сдвига политического поля Британии в сторону «президентского парламентаризма» по образцу США и американизация[171]или даже «клинтонизация»[172] британского политического процесса. Общественная дискуссия в Британии поставила вопрос о том, не движется ли страна в направлении президентского правления, не становится ли она «намного более похожей на президентскую, чем раньше»[173] (хотя, как утверждают Каванах и Селдон, «каждый сильный премьер-министр, начиная с Гладстона, выслушивал обвинения в том, что его стиль правления является «диктаторским» или «президентским»[174]). Многосторонний анализ «риторики президенциализации»[175]привел британских ученых к выводу о том, что сегодня в Британии сложилась во многом беспрецедентная «особая конфигурация политики начала-середины 1990-х»[176], приведшая к коренным переменам в журналистике и расцвету спин-культуры (см. Главу 3). Американизация проявилась в двух основных формах: в падении роли парламента в формировании повестки дня и принятии политических решений (то есть перераспределении властных полномочий в пользу правительства) и в частичной реорганизации коммуникации Даунинг-стрит по образцу с Капитолия. Падение роли парламента произошло в силу:
1) общеполитического дисбаланса (существования сильных мажоритарных правительств, то есть правительств парламентского большинства, и как следствие – отсутствия реальных дебатов между правительством и парламентом)[177];
2) невозможности для парламента контролировать коммуникацию Кабинета и наказывать министров за несоблюдение Парламентской привилегии, предписывающей оглашение инициатив правительства сначала перед парламентом, а затем перед народом через СМИ. Практика информационных утечек и трейлинга (см. Главу 3) сделала Привилегию неэффективной. Журналист Би-би-си и критик британской медиакратии Н. Джоунз в 2004 году указал, что такая практика подорвала подотчетность правительства парламенту (то есть дискредитировала парламент как демократический институт), и поднял вопрос о будущем парламентаризма в стране[178];
3) парламентского трейлинга, когда сами парламентарии обсуждают законопроекты сперва с представителями Лобби, а только затем с коллегами по Палате.[179] О трейлинге как технологии см. Главу 3.
«Падение парламента» отразилось в его освещении в СМИ, как в зеркале. Потерю интереса к освещению парламентской жизни журналисты объясняли тем, что в последние годы парламент обладает всё меньшей силой[180]. Снижение журналистского и вслед за этим общественного интереса к деятельности парламентариев можно проследить по отношению СМИ и самих парламентариев к так называемому Часу Вопросов («Question Time») в Палате Общин. Это раунд вопросов и ответов между парламентариями и премьером (или другим министром); такие дебаты традиционно происходили четырежды в неделю и с 1989 года транслировались по телевидению («Канал 4» транслирует дебаты полностью, остальные – частично)[181]. В 1990-е годы формат Question Time’a менялся: сперва количество встреч уменьшилось с четырех раз в неделю до двух (во вторник и четверг), а затем Блэр сократил число посещений до одного (в среду), но увеличил время ответов с 15 до 30 минут.[182] Сама природа парламентских дебатов в связи с проникновением СМИ в парламент также изменилась. Как пишет Негрин, «министры прибывают на Час Вопросов полностью извещенными и не могут быть пойманы врасплох «неожиданным» дополнительным вопросом. Час Вопросов превратился не более чем в попытку обеспечить благоприятное признание точек зрения каждой партии… и отдельных фронт- и бэкбенчеров… Это шоу со всеми ловушками профессионализированной политики»[183]; освещение дебатов заменяется освещением отдельных политиков как celebrities.[184] Журналисты всерьез задумываются, «должны ли они освещать содержание политической конфронтации – или просто пробегать взглядом по поверхности»[185].
162
Negrine R. The Communication of Politics. London: Sage, 1996. P. 6.
163
McNair B. An Introduction to Political Communication / 3rd ed. London: Routledge, 2003. P. 74.
164
Esser F. Op. cit. P. 9.
165
Ibid. P. x, Abstract.
166
См.: Raid L. L., Holtz-Bacha C. Political Advertising in Western Democracies. Parties and Candidates on Television. Thousand Oaks (CA): Sage, 1995.
167
Negrine R. Parliament and the Media. London: Pinter, 1998. P. 7.
168
Ibid.
169
Watts D. Op. cit. P. 70.
170
Подробнее см.: Ibid. Р. 67–69.
171
Street J. Op. cit. Р. 193; см. также книги Джоунза, МакНейра, Негрина.
172
Michie D. Op. cit. Р. 292.
173
Keane J. Op. cit. P. 238; см. также: Pryce S. Op.cit.; Presidents and Prime Ministers / Ed. by Rose R., Suleiman E. New York: American Enterprise Institute, 1980.
174
Kavanagh D., Seldon A. Op. cit. P. 202.
175
См., напр.: Foley M. Presidential Attribution as an Agency of Prime Ministerial Critique in a Parliamentary Democracy: The Case of Tony Blair // British Journal of Politics & International Relations. 2004. Vol. 6, Issue 3. Abstract.
176
Moloney К. Rethinking Public Relations. The Spin and The Substance. London: Routledge, 2000. P. 108.
177
Ibid. P. 39–43.
178
Jones N. After Spin, But What about Parliament? // Political Quarterly. 2004. Vol. 75, № 3. P. 318–325.
179
Negrine R. Politics and the Mass Media in Britain, p. 40.
180
Ibid. P. 39.
181
Communication, Citizenship and Social Policy / Ed. by Burgelman J.-C., Calabrese A. Oxford: Rowman&Littlefield, 1999. P. 161.
182
McNair B. PR Must Die, p. 336.
183
Negrine R. Politics and the Mass Media in Britain, p. 62–63.
184
Keane J. Op. cit. P. 56.
185
Negrine R. Politics and the Mass Media in Britain, p. 63.