Страница 19 из 22
Брэдбери, таким образом, исследует решения проблемы стиля, осознавшего свою ограниченность как стиль. Аналогичным образом философия пытается решить проблему сознания, осознавшего себя как самосознание и тем самым лишенного бытия, опредмеченного. («Как только сущее становится предметом представления, сущее известным образом лишается бытия», – говорит Хайдеггер). Что же касается стиля, то он, будучи осознан в своих правилах и рамках, теряет свою непосредственность и «наивность» высказывания. В результате, его рамки либо преодолеваются в стремлении, либо выйти за них на какой-то более высокий и универсальный метауровень (то, что Бредбери называет «разговорами о метаискусетве, паракритике, сверхлитературе»), либо «склоняется к иронии», к сознательной игре застывшими формами.
Выйти за пределы опредмеченного мира и опредмеченного стиля – основной импульс всякого авангардизма. Как пишет Умберто Эко: «Футуристский лозунг «Долой сияние луны!» – типичная программа любого авангарда, стоит только заменить сияние луны чем-нибудь подходящим. Авангард разрушает прошлое, традиционную образность: «Девушки из Авиньона» – типичный авангардистский жест.»[57]. Авангардистское разрушение образности – это объявление ложными и неистинными («идеологией») всех существующих способов выражения, стремление всеми доступными и недоступными способами сказать больше, чем позволяет язык, все время находиться в состоянии перехода границы структурно организованных социальных, культурных и языковых контекстов, Однако постоянное пребывание на грани невозможно, оно неизбежно приводит к полному молчанию как к самому радикальному отрицанию всех возможных способов выражения и одновременно самому широкому полю еще не состоявшегося высказывания. Авангардизм и модернизм заходят в тупик абсолютного нуля. Постмодернизм предлагает выход из тупика. Вот как иллюстрирует эту ситуацию Эко: «Подход постмодернизма кажется мне похожим на подход человека, влюбленного в просвещенную даму. Он знает, что не может сказать: «Я безумно тебя люблю», потому что он знает, что она знает (и что она знает, что он знает), что это уже написал Лиала. И все же выход есть. Он может сказать: «Как сказал бы Лиала, я безумно тебя люблю». Вот так, обойдя ложную невинность и четко сказав, что невинного разговора уже не получится, он в то же время уже сказал даме все, что хотел.»[58].
На первый план, следовательно, выходит непрямое, косвенное высказывание, потерявшее свою сущностность (то, что Эко называет «невинностью»), живущее лишь в мире коннотаций, культурных и социальных символов. Ничто уже не творится непосредственно, все заготовлено заранее и задается согласно условиям игры. При этом не всегда обязательно знать ее условия, в данном случае то, что автор выразил косвенно, может восприниматься впрямую и наоборот. На первый план выходит проблема взаимоотношений публики и автора, степень опосредования их отношений. А поскольку главный способ опосредования в современную эпоху – это рынок, то ярмарка символических ценностей неизбежно ведет к конечному приравниванию всех гетерогенных стилей и культурных контекстов.
Электронные средства массовой коммуникации тысячекратно усиливают и убыстряют этот процесс, окончательно делая товаром необъятный арсенал образов и стилей. В результате модернистский эзотеризм также включается в общую систему, причем в области изобразительных искусств этот процесс начался еще с появления поп-арта, когда буквально заимствованные или стилизованные элементы массовой культуры проникли в область «высокого искусства», а стилистика модернизма вошла составной частью в эклектический мир «массовой культуры».
Этот принципиальный эклектизм, утверждение равенства всего, что ранее находилось на разных иерархических уровнях смыслов и ценностей, выглядит как «демократизация», «американизация» более консервативных европейских культур. Однако, то, что выглядит сегодня как заокеанская экспансия, имело и свои, европейские корни.
«Тогда бежал я назад домой – и спешил все быстрее: так пришел я к вам, люди настоящего, и в страну культуры.
Впервые посмотрел я на вас, как следует, и с добрым желанием: поистине, с тоскою в сердце пришел я.
Но что случилось со мной? Как ни было страшно мне, – я должен был рассмеяться! Никогда не видел глаз мой ничего более пестрого!
Я продолжал смеяться, тогда как ноги мои и сердце дрожали: «да, тут родина всех горшков для красок!» – сказал я.
С лицами, раскрашенными на пятьдесят ладов: так сидели вы, к моему удивлению, люди настоящего!
И с пятьюдесятью зеркалами вокруг себя, которые льстили вам и подражали игре ваших красок!
Поистине, вы не могли бы носить лучшей маски, люди настоящего, чем ваши собственные лица бы кто мог вас узнать!
Исписанные знаками прошлого, а эти знаки закрашены новыми знаками: так сокрылись вы от всех толкователей!
И если б быть даже исследователем внутренностей: кто же поверил бы, что у вас есть внутренности! Из красок кажетесь вы составленными и из склеенных вместе бумажек.
Все века и народы смотрят в беспорядке из-под ваших покровов; все обычаи и все верования говорят беспорядочно в ваших жестах.
Если б кто освободил вас от мантий, покрывал, красок и жестов ваших; у него все-таки осталось бы еще достаточно, чтоб пугать этим птиц.
Все беспокойное в будущем и что некогда пугало заблудившихся птиц, поистине, внушает больше доверия, чем ваша «действительность».
Ибо так говорите вы: «Мы вполне выразители действительности, и при том без веры и суеверия», – так гордитесь вы – ах, даже не имея, чем гордиться!
Но как могли бы вы веровать, вы, размалеванные – вы образы всего, во что некогда веровали!
Вы – ходячее опровержение самой веры, и обрывки всяких мыслей. Существа эфемерные: так называю я вас, выразители действительности!
Все эпохи поносят одна другую в умах ваших; но сны и бред всех веков были все-таки ближе к действительности, чем ваше бодрствование!
Бесплодны вы: потому и недостает вам веры. Но кто должен был созидать, у того всегда были свои вещие сны и свои звездные знамения – и верил он в веру! – Вы – полуоткрытые ворота, у которых ждут могильщики. И вот ваша действительность: «Все стоит того, чтобы погибнуть».[59]
Эта филиппика против эклектизма современной ему культуры была высказана Ницше более ста лет тому назад. «Обрывкам всяких мыслей» и «образам всего, во что некогда веровали, философ-романтик противопоставляет сознательный, творческий дух, ведомый «своими вещими снами и своими звездными знамениями», т. е. непосредственной верой. Но и сто лет спустя схожая ситуация образоваласъ в «стране культуры». Модернизм и постмодернизм противостоят сейчас, как некогда романтический идеал противостоял эклектизму буржуазной культуры «конца века». Чем же была вызвана картина того Вавилона, которую так остро переживал Ницше?
Вспомним сказание о Вавилонской башне… Люди стали строить башню до неба, чтобы овладеть им насильно, овладеть тем, что в поздней античности называлось Логосом, Словом, идеальной матрицей всего сущего. Но дойти до Единого, до Логоса, Слова людям не было дано именно потому, что их собственные слова оказались разделенными. Вавилонское смешение языков – это символ разделения человечества не только на народности со своими языками, но и на культуры, носителями которых являются языки, на жизненные контексты, в которых эти культуры живут, и которые этими культурами определяются. Человечеству пришлось пройти долгий путь, прежде чем между разными культурами, жизненными контекстами, языками смогла осуществиться коммуникация, диалог. Некогда замкнутые мифолого-культурные контексты, приходя в соприкосновение, составили в ареале Средиземноморья пеструю картину эллинистического мира. Культурные границы перестали совпадать с языковыми, одни и те же слова по-разному зазвучали в разных жизненных контекстах. Христианство дало этому разноязычию эллинистической эпохи общий культурный язык, «метаязык», единый и безусловный, являющийся посюсторонним символическим отражением Божественного Логоса. И только Новое время поколебало единство и безусловность этого языка.
57
Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы ХХ века. М., 1986. С. 227).
58
Там же.
59
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. С-Пб., 1907. С. 129–130.