Осколки осени

За распространение запрещённой литературы матери грозила статья и срок был не маленький. И пока мальчики в серых костюмах обыскивали всё вокруг, она старалась держаться и не думать о худшем. В тот день ей крупно повезло. Распечатки не нашли и сотрудники КГБ ушли с пустыми руками. Но даже этого инцидента моей матери хватило с лихвой и заставило хорошо задуматься. Если раньше у неё и были какие-то сомнения относительно преследования инакомыслия, то теперь они развеялись без следа.

Мать поняла, что стоит только переступить невидимую черту и пощады не будет никакой. Осознав это, всё словно стало на свои места, и ей без слов стало ясно, в какой стране она живёт. Мать была рада тому, что тогда всё обошлось. Иначе вся моя жизнь повернулась бы совсем по-другому. Годы спустя мать призналась мне: „если бы меня посадили, я бы никогда не встретила твоего отца. И ты бы тоже у меня никогда не родился.“

Я радовался тому, что мать не арестовали – за неё и за себя. И гордился тем, какая она у меня и как мы с ней похожи. Мы оба искали ответы – конечно, каждый из нас по своему. Но каким-то образом жажда ответов объединяла нас, и я знал, что нахожусь на правильном пути.

Я продолжал свои поиски. Порой они приводили меня в самые неожиданные места. Моей единственной защитой от наследия Войны и ослепляющей традиции стала информация. Находить к ней доступ было сложно, и я собирал её по крупицам тут и там. Я много читал и, стараясь уяснить прочитанное, задавал вопросы. Мне не всегда удавалось получить на них ответ.

Слишком многое оставалось неясным и слишком мало взрослые были в состоянии объяснить. Иногда мне казалось, что они и сами мало что понимали. А может, им было просто всё равно. Я по прежнему интересовался всем на свете, но больше всего тем почему мы живём именно так, а не иначе. Почему все терпят ужасные условия, окружающие нас. И что с нами будет потом – когда я вырасту.

Порой мне удавалось найти ответ на один из сотен вопросов. Я натыкался на объяснение в книгах, у матери или где-то ещё. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Неизвестности становилось чуть меньше, а с ней и моё гложущее беспокойство ненадолго отступало. Я снова и снова возвращался к своему старому атласу и смотрел на страницы его далёких стран. Может быть мне всё-таки удастся стать путешественником – думал я. Никогда не знаешь, что ждёт тебя за углом.

Мечта

До развала Союза остаётся ещё несколько лет. Я и толстая девочка стоим на углу сельской улицы и смотрим друг на друга. Я – щуплый, затравленный и патологически неуверенный в себе подросток из города. Она – местная, по-взрослому практичная, страшненькая и упитанная. Толстая девочка что-то жуёт. Она немного старше меня, но даже если бы мы были одного возраста, я бы всё равно чувствовал себя по сравнению с ней каким-то недоделанным.

Может, всё дело в том, что я приехал из большого города, а может, в том, что я не только не с Украины, а вдобавок ко всему ещё и русский. Как бы то ни было, но по ряду признаков я ощущаю, что наш приезд и покупка дома – это большая ошибка и рано или поздно нам придётся уехать из Степашек. Иногда я умудряюсь забыть о том, что я русский, но мне быстро напоминают. Причем иногда по нескольку раз в день.

Вот и девочка смотрит на меня с неудовольствием. Что-то во мне явно не так, но она не может понять, что именно.

– Ну ладно, а ты чего больше всего в жизни хочешь? – спрашивает она, продолжая свой маленький завуалированный допрос.

Я смотрю на рытвину на дороге, на покосившийся забор, за которым начинается чей-то огород.

– Не знаю… наверное, подрасти и поскорей уехать.

– Куда уехать-то?

– Да всё равно куда. Лучше куда-нибудь подальше.

– А чем тебе у нас-то не нравится? – спрашивает девочка с ноткой нескрываемого раздражения. У нас тут на селе всё есть: речка, два магазина, турбаза, клуб. У нас тут по вечерам раз в неделю даже кино показывают.

– Я знаю. Мне просто интересно, как это в других местах выглядит. Любопытно всё– таки… А ты о чем мечтаешь?

Толстая девочка вдруг становится серьёзной. Лицо её принимает солидное, не по годам внушительное выражение.

– Съездить в Москву и сходить в мавзолей Ленина, говорит она.

Она произносит это с такой торжественной серьёзностью, что я даже теряюсь. Рассеянная улыбка сползает с моих губ. Я вспоминаю о том, как однажды уже слышал подобный ответ. Это было в одном из маленьких городов на юге России. Родители мои решили остановиться проездом у дальних знакомых моего отца. Меня оставили наедине с мальчиком, их сыном, и он также мечтал о том, чтобы сходить в мавзолей. Уже тогда это желание было для меня непостижимо. И хотя в школе нам всем объясняли, что долгом каждого советского ребёнка было сходить на Красную Площадь и увидеть Ленина, ни я, ни другие дети столицы особенно не принимали этого всерьёз.

И вот, я встретил второго ребёнка, который на окраине ветхой империи слово в слово повторял всё ту же странную, внушённую взрослыми мечту. Я с любопытством смотрю на толстую девочку и говорю:

– Зачем ты хочешь увидеть Ленина?

– Ты что, дурак? Ленин – вождь мирового пролетариата!

– Да… – осторожно начинаю я. „Но он же мёртвый…“

– Ну и что, что мёртвый! Он всё равно вождь! Ленин – он же живее всех живых, это вообще любой знает. У вас там в Москве что, вообще ничему не учат?

– Почему, учат. У нас даже экскурсии из класса водят. У нас в школе предлагали пару раз, но я отказался…

– Что? – толстая девочка перестаёт дышать. „Как можно от такого отказаться?“

– Но он ведь мёртвый! – говорю я. Он лежит там у себя в гробу и лежит. Зачем на него смотреть? Говорить он всё равно не может. А к тому же, если я вдруг передумаю, я всегда смогу его навестить. Уходить ведь он никуда не собирается…

Девочка ошеломлённо смотрит на меня. Рот её приоткрыт, щёки подрагивают от чудовищного святотатства, а голова так и покачивается в немом порицании.

– Какой же ты всё-таки тупой! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

Она с благоговением приподнимает ладони вверх. „Это же Ленин!“ – люди всю жизнь мечтают о том, чтобы его увидеть. Копят деньги, едут со всего Союза, а ты с ним живешь в одном городе и отказываешься к нему идти! Не зря у нас говорят, что все Москали – дерьмо. Всё, что вы можете – это нашу пшеницу с Украины воровать!

Толстая девочка со злобой смотрит на меня, испорченного Москаля, и ждёт оправдания. Но я не знаю, что ей ответить. Ни одно из моих слов не сможет её убедить. Мимо нас с шумом проезжает трактор. Я зачарованно наблюдаю за движением его огромных колёс, сонливым мужиком в кабине с цигаркой в зубах и синим дымком из трубы.

И пока я смотрю на железного зверя, заворачивающего за угол, толстая девочка окончательно теряет терпение. Она в последний раз смеряет меня презрительным взглядом, фыркает и идёт в сторону своего ухоженного дома. Подойдя к калитке, она открывает её, заходит внутрь и захлопывает за собой дверцу. Потом оборачивается и задумчиво смотрит на меня. На прощание она кидает:

– Ладно, пока. И откуда только такие идиоты берутся?

Ток

Я рано узнал, что значит сидеть на мели. Хорошего в этом было мало. Все дети, которых я знал, получали от родителей карманные деньги и покупали себе на них что-нибудь приятное. Это могло быть мороженое, или игра, или какая-нибудь одежда. Сама возможность выбора была захватывающей. И хотя мне, как и всем остальным детям, хотелось иногда что-нибудь купить, денег на карманные расходы мне давали исключительно редко.

Это было связано с тем, что моя мать долгое время не работала, занимаясь мной и домашним хозяйством. Деньги в семье зарабатывал отец, и он всегда внимательно следил за тем, на что они уходят. В том, чтобы тратить деньги на меня, отец не видел ни малейшей необходимости. Он был убеждён в том, что у меня и так всё было. Кроме того, я был ребёнком, а детям, как он считал, деньги были абсолютно не нужны.