Осколки осени

Денис Проданов

Осколки осени

посвящается

моей матери

Вороны

Мы идём по дороге, я и она. На улице холодно. Пустынная дорожка обледенела и вокруг нас всё покрыто снегом. Впереди нас, в отдалении, виднеются гигантские трубы. Я зачарованно смотрю на них и белый дым, поднимающийся из них к облакам. Те трубы – первое, что я помню. Они стоят неподалёку от нашего дома и дымят. Трубы такие большие, что видны отовсюду и даже самые высокие дома – карлики по сравнению с ними.

Мы движемся непонятно куда. Моя мать идёт рядом со мной. Моя рука лежит в её руке и я следую за ней вперёд, в неизвестность. Я маленький и не знаю сколько мне лет. Мать выше меня почти вдвое. Она идёт медленно, а я быстро, и когда я устаю, мы останавливаемся и делаем передышки. Иногда мы играем с ней в игру. Мать называет мне знакомое слово с буквой „Р“, а я его за ней повторяю.

Я стараюсь как могу, но выговорить „Р“ мне никак не удаётся. Она не получается у меня уже давно и звучит как хрипящая „Х“, совсем не раскатисто и не рычаще.

„Р“ – важная буква и жить без неё тяжело, поэтому сдаваться моя мять не собирается. Я повторю за ней разные слова с буквой „Р“ по многу раз в день пока это не входит в привычку. Вот и сейчас так же. Мать поворачивается ко мне и говорит:

– Давай попробуем ещё раз. Скажи „ворона“.

– Вох-х-она.

– Вор-р-рона.

– Вох-х-хона.

– Трактор.

– Тхактох.

– Друг.

– Дхуг.

Я люблю нашу игру и готов играть в неё с утра до вечера, хотя у меня и не получается. Иногда я выучиваю какое– нибудь новое слово и тогда мать добавляет его в наш список буквы „Р“, с которым мы игрем. Так мы и упражняемся.

– Метро, троллейбус, трамвай.

– Метхо, тхалейбас, тхамвай.

– Ворона, трактор, труба.

– Вохона, тхактох, тхуба…

В этот момент нас обгоняет мужчина. Он смотрит на меня и мои потуги и говорит моей матери с улыбкой: „какой у вас милый жидёнок“. И идёт дальше. Мать замедляет шаг, останавливается и смотрит ему вслед. Я спрашиваю у неё, что сказал дядя, но она молчит, только улыбается грустно. Мы продолжаем путь. Скоро мне становится скучно. Мне не хватает моей игры и я говорю: „Давай сыгхаем!“ Но мама не хочет играть. Она устала. Я начинаю дёргать её за руку и упрашивать.

– Ну пожалуйста, пожалуйста!

– Ладно, ладно, хорошо… – соглашается она наконец. „Ворона, трактор, труба.“

Я повторяю за ней снова и снова и неожиданно у меня впервые начинает получаться. Язык у меня во рту танцует как бабочка и рычит как лев. И с каждым разом я говорю „Р“ всё лучше и лучше. Нам обоим просто не верится. Мы улыбаемся друг другу и глаза моей матери сияют от радости. Она изумлённо смотрит на меня, а я на неё и мы оба чувствуем счастье.

Баночка

Баночка интересовала меня уже давно. О на стояла на столике в кухне и была наполовину наполнена таблетками. Таблетки были похожи на витамины. В середине они были пухленькие, а по краям плавно сужались и их так и хотелось потрогать. Иногда я брал баночку в руки, поднимал её и смотрел сквозь неё на свет. Стекло было тёмно-жёлтого цвета и по непонятной причине его тусклое сияние действовало на меня умиротворяюще. Я подносил баночку к уху, встряхивал её и таблетки весело позвякивали мне в ответ.

Бабушка как всегда была рядом. Её грузная фигура привычно суетилась по хозяйству около меня. Кажется, лекарства на столе принадлежали ей, но я был не уверен. Я сидел на табуретке и покачивал ногами над полом, то и дело поглядывая на заветную баночку. Бабушка собиралась готовить. Она всегда то-нибудь готовила и долгое время я был убеждён, что это её самое любимое занятие.

На плите стояла большая жёлтая кастрюля, в которой что-то булькало. Бабушка достала деревянную доску и принялась резать овощи. Потом отложила нож, вытерла руки о фартук и, сказав: „сейчас подойду“, вышла из кухни. Я повернул голову и успел увидеть, как дверь туалета за ней закрывается. Я остался один на один со своим сокровищем, и времени у меня было мало. Пора было решаться – действовать нужно было быстро. Я осторожно слез с табуретки, подошёл к двери туалета и застыл перед ней в нерешительности.

Маленькая защёлка на двери была последней преградой между мной и баночкой. Я не дыша протянул руку, ухватился за защёлку и повернул её налево. Раздался металлический щелчок и я, гордый собой, расплылся в довольной улыбке. Долго моя радость, правда, не продлилась, потому что бабушка с беспокойством начaла что-то верещать. Она говорила быстро-быстро, как пулемёт.

– Э-эй, ты что там делаешь? А ну выпусти бабушку. Диня… Диня! Замочек поверни. Ну давай – замочек… ну чего же ты ждёшь?

Бабушка схватилась за ручку и стала трясти её туда-сюда, но дверь всё никак не поддавалась. Я застыл перед дверью как вкопанный, не зная, что сказать. Слова застряли у меня внутри, и я решил не говорить ни слова.

Постепенно тон бабушки сменился с просительного на угрожающий, потом на жалобный, а потом снова на заискивающий. Она обещала не рассказывать маме и стала описывать подарки, которые будут ждать меня в комнате, если я только открою дверь. Подарки я любил и мне очень хотелось их увидеть, ещё больше мне хотелось поиграть с баночкой. Подарки казались такими далёкими, а она – невероятно близкой и манящей. Ждать больше не было сил.

Я отошёл от двери, вошёл в кухню и забрался на табурет. Протянул руку за баночкой, открыл её и заглянул внутрь. Пухленькие таблетки ждали меня. Я высыпал их на ладонь и осторожно погладил их пальцем. Они были беленькие и гладкие и походили на маленькие подушечки. Я с нежностью посмотрел на них в последний раз и стал класть их в рот одну за другой.

На вкус они были необычные, с каким-то горьковатым привкусом. Некоторые я проглатывал, а некоторые жевал. Скоро глотать стало тяжело, я вытянул голову и посмотрел вокруг. На другой стороне стола недопитая чашка с бабушкиным чаем. Я дотянулся до неё, притянул к себе и стал жадно из неё пить. Глотать стало попроще. Я высыпал содержимое баночки на стол и не торопясь доел оставшиеся таблетки. Из туалета продолжали раздаваться жалобные причитания бабушки.

– Внучек, внучек… выпусти меня отсюда, а? Ну пожалуйста… Хочешь, я тебе за это пельмени сварю? Которые тебе нравятся… большие такие, помнишь? Ты же их любишь, правда?

Дрожащий голос бабушки всё звенел и звенел, наполняя собой всё вокруг. Внутри у меня стало непривычно тепло – тепло разливалось по телу всё больше и больше. Я уже перестал различать слова бабушки – они стали сливаться в одно, перерастая в монотонный шум где-то вдалеке от меня. Мне захотелось спать. Глаза слипались сами собой, и всё вокруг стало медленно терять очертания.

Я с трудом ухватился за стол и стал потихоньку сползать с табуретки. Ощутив под ногами пол, я несказанно обрадовался, еле-еле вышел из кухни и на ощупь дошёл до комнаты. Потом кое-как отыскал в ней свою кровать и плавно осел в неё. Моё лицо погрузилось в мягкую подушку, и тьма приняла меня в свои тёплые объятия.

Я стал приходить в себя от звука голосов. Их было несколько, они настойчиво звенели где-то под ухом и, казалось, назло не дают мне спать. Неимоверным усилием я разлепил отяжелевшие веки и различил перед собой три силуэта. Один из них проговорил: „Кажется, приходит в себя.“

Перед глазами у меня всё по-прежнему плыло, но, напрягшись, я сумел разглядеть мужчин, одетых в белое и пристально на меня посматривающих. Я лежал на кушетке в какой-то незнакомой комнате, не понимая, что со мной происходит и как я там оказался.

Меня вдруг охватила паника, и страх моментально пронизал меня насквозь.

На мгновение человек передо мной отвернулся и взял что-то из рук другого. Потом повернулся ко мне и приблизил к моему лицу огромный резиновый шланг. При виде шланга меня охватил такой дикий ужас, что стало трудно дышать. Я отчаянно хватал ртом воздух, но он всё никак не лез внутрь. Между тем, тот, что со шлангом склонился надо мной и произнёс: