Страница 6 из 9
Более интересное общение происходило в кабинете Следственного комитета, куда меня привезли. Это было в небольшой комнате, стены которой украшали полсотни фотографий столкновений на Манежной площади 2010 года. На изображениях крупным планом – лица фанатов, политических активистов и лидеров националистов. На двери с внутренней стороны – плакат с профилем Феликса Дзержинского. Оперативник мне: «Ну, что думаешь насчет своего положения?» Я ему, все с той же улыбкой, кивая на отца-основателя ЧК: «У вас ничего не изменилось, только эффективность далеко не та». Вскоре они изменили тему. «Зачем пришел на Болотную площадь?» – спросил молодой и удивительно дружелюбный опер. Ну я ему и изложил своё видение политической обстановки в стране по полной программе, минут на двадцать. Дальше были попытки узнать у меня про лидеров протеста. Ничего не добившись (а я реально ничего не знал), и заодно дождавшись следователя, которому было поручено вести моё дело, они на время удалились.
Следователь сразу предложил государственного адвоката, от которого я не смог отказаться, хотя примерно понимал его назначение в уголовном расследовании. Вскоре тот явился и начался официальный допрос.
Начался он, правда, с курьеза. Обвинение по 318-ой статье («Насилие в отношении представителя власти») я отрицал, до того оно звучало абсурдно, а по 212-ой («Массовые беспорядки») долго думал, не зная, что конкретно отвечать. Государственный адвокат спросил меня: «Ты был на Болотной?» Я этого и не отрицал. «Тогда пиши, что согласен с 212-ой статьей», – и я внял его совету, не подозревая о предусмотренном по этой статье наказании. Вот так я и подписал протокол первого допроса, согласившись с обвинением в «участии в массовых беспорядках» (а что это такое в юридическом смысле, я тогда не знал).
После допроса несколько часов были потрачены в бессмысленной поездке по городу за медицинским освидетельствованием отсутствия у меня телесных повреждений. Под вечер меня привезли в суд, где я увидел своих родных и различных политических активистов. Потом была беготня за понятыми в СК и ряд попыток устроить меня в ИВС №1, одна из которых, в конце концов, закончилась удачно для моего запыхавшегося конвоя.
В первую тюремную камеру в своей жизни я зашел уже ближе к двенадцати часам ночи, тогда ещё уверенный, что ситуация скоро изменится и меня выпустят. Но расклад оказался иным.
5 июня 2013
Жизнь в ИВС
Поздним вечером 9 июня 2012 года меня завели в камеру ИВС № 1 (изолятора временного содержания №1), находящегося радом со зданием ГУ МВД России на Петровке, 38. Для тех, кто еще не в курсе, отмечу – приговоренные судом за административные правонарушения отбывают свои небольшие сроки в изоляторах временного содержания. В ИВС №1 на Петровке же содержат подозреваемых по уголовным делам, поэтому, возможно, атмосфера там несколько иная (в других ИВС мне не приходилось бывать). Но именно там свежеиспеченный заключенный начинает своё знакомство с тюремным миром.
Мир этот с порога предстает двумя сторонами: арестантской и полицейской. Жертва и надсмотрщик вынуждены постоянно соприкасаться, конфликтовать и идти на уступки друг другу. Тот режим, с которым я встретился в ИВС, по праву считается одним из самых “красных” (подвластных “ментовской” администрации – прим. автора), уступая лишь колониям особого режима, куда попадают осужденные за ряд особо тяжких преступлений. Ходьба по коридорам и лестницам только в наручниках, ежеминутное подглядывание в “глазок”, отсутствие общения с кем-либо, кроме сокамерников и невозможность приобрести “запреты”– вот те самые атрибуты, которые делают режим содержания в ИВС №1 весьма жёстким. Смягчает частично ситуацию лишь более-менее приемлемое питание, позволяющее протянуть весь срок в ИВС (а это максимум 10 дней) без передач от родных.
Камеры в основном рассчитаны на трёх человек, окна занавешены помимо решётки металлическими “ресничками” (чтобы проникал свет, но нельзя было увидеть окружающий мир), посередине – небольшой столик – “дубок”, а в углу – почти открытый туалет. Сокамерники меняются часто, почти ежесуточно, кого-то уводят, кого-то приводят. Именно во время этих коротких знакомств следует пользоваться шансом узнать больше о тюремном мире, его правилах и “понятиях”, что в дальнейшем позволит эмоционально подготовиться и адаптироваться к новой среде. Благо этому способствует то, что “первоходы” и “ветераны” со стажем сидят вместе, и вторые делятся с первыми своим опытом и “знаниями”.
Послушав около десятка историй от различных людей – от еле говорящих по-русски гастарбайтеров до великовозрастных арестантов, я понял, что мир, в который меня “запихнули”, кардинально отличается от мира вольных граждан и отнюдь не в лучшую сторону. Как мстительное напоминание о самых мрачных и горьких годах, ставших испытанием для нашего народа, гнездится он серыми островками в бескрайнем океане России. На первый взгляд, отгороженный колючей проволокой и решётками, этот антимир с каждым днем густой вязкой массой обволакивает всё, что нам дорого, нависая и грозя похоронить под собой то, что мы так низко ценили и вяло защищали, по незнанию недооценив степень угрозы.
9 июня 2013 года
Почему мы должны знать всё о тюрьме?
“Меня это не касается”,– так думает подавляющее большинство россиян о мире по ту сторону решетки. Думали так на воле и 99% всех, с кем мне доводилось общаться уже здесь, в пределах московских СИЗО. Увы, власть на протяжении очень долгого времени пользовалась видимостью взаимной чужеродности двух миров – мира формальной свободы и мира тотального бесправия. Но в реальности, и без того весьма неопределенная, граница между ними становится всё более призрачной и эфемерной.
Шанс оказаться “закрытым” есть у всех: и у предпринимателя, отказывающегося платить откаты высокопоставленному чиновнику МВД, и у искателя острых ощущений, впервые решившего попробовать спайс (синтетический наркотик – прим. автора) или марихуану, и у оппозиционного активиста, каким-то неведомым образом перешедшего дорогу правящему режиму. И даже рядовые чиновники, долгое время являвшиеся главными держателями индульгенций на групповую неприкосновенность, становятся “козлами отпущения” в ходе продолжающейся кампанейщины.
Почти для всех на воле, кроме тех, чьи родственники уже сидят в тюрьмах или колониях, арестант – это совершенно Иной, Другой, а иногда даже и Чужой. И это несмотря на то, что убийцы, насильники и террористы составляют абсолютное меньшинство в общей массе зэков. Да, здесь люди встречаются разные, есть и действительно опасные и требующие немедленной изоляции “личности”, но их существование никоим образом не оправдывает гипертрофированную перекачку силовых структур людскими и денежными ресурсами, а также нахождение свыше 700 тысяч людей за колючей проволокой.
Всем нам надо меняться. И тут не может быть никаких оправданий. Ваш сын, внук, отец, дядя или племянник в любой момент может оказаться “свинченным”, а через пару суток сидеть со мной в одной камере. И это – не преувеличение. Машина только разгоняется, а над сотнями тысяч пользователей файлообменников уже занесён дамоклов меч избирательного (а это главная отличительная черта в правоприменении в РФ, создающая эффект “сидения на чемоданах”) уголовного преследования. Что будет дальше – остается только гадать, но контуры просвечиваются…
Только через солидарность и взаимоподдержку зрячих и прозревших можно найти выход из сползания России во мглу, и не стоит спрашивать, “по ком звонит колокол” – он звонит по каждому из нас.
16 июня 2013
Люди тюрьмы
Тюремный мир ненамного хуже вольного. Предписываемая ему угрюмость и дремучесть не более чем плод воображения заинтересованных лиц. Сидят обычные люди, попадающие как раз с воли. И по социальному составу сохраняется та же структура – менее образованное большинство и более обеспеченное и развитое меньшинство. Во всем остальном есть ряд особенностей, определяемых временной дисфункцией одного из регуляторов – семьи и пониженным статусом самих арестантов, по факту выступающих самой бесправной социальной группой в нашей стране.