Страница 9 из 12
На имперской трудовой службе, 1942 год.
Люсьен Даннер – в центре
Люсьен Даннер в Омале, Алжир. 15 апреля 1945 года
Моя мать Катрин Баумгартен родилась в 1887 году в Мозеле, а отец Виктор Даннер – в 1878 году в Шатенуа, в Эльзасе. Он говорил только по-немецки, так как во время немецкого владычества изучение французского языка в школах было запрещено. Моя мать всегда говорила, что во время правления императора Вильгельма II жить было неплохо, но наша семья все равно оставалась франкофильской до глубины души. Мой лотарингский дед Пьер (1850–1930) был солдатом французской армии во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов. Он служил в полку вольтижеров,[14] и у него была великолепная форма, в том числе ему полагались ярко-красные штаны. Он попал в плен в Гравелоте или в Сен-Прива (около Меца), когда генерал Базен сдался в плен вместе с 80 000 солдат. Он был в плену у немцев, их там совсем не кормили – они были очень голодны и ели крыс и мышей. Я помню, что мой дед всегда очень плохо отзывался о немцах и называл их Hundsnation (собачья нация)!
Когда я родился, мой отец был уже не очень молод, ему было сорок четыре года, но в то время это считалось прекрасным возрастом, для того чтобы стать отцом. Он был убежденным холостяком, но наконец после долгих лет сомнений и совместных обедов в ресторанах все-таки решился жениться на своей возлюбленной Катрин и создать дом и семью. Познакомился он с моей матерью, когда она работала служанкой у кюре в Шатенуа.
Я родился, и родители назвали меня Люсьеном, тогда это было модно.
Мои самые первые воспоминания относятся к 1925 году, мне было три года, и я ходил в детский сад в Тионвилле, где мы жили на рю Брюле до 1928 года. Потом мы переехали в Бас-Ютц на рю Клебер, 25, в городок, где жили рабочие-железнодорожники, поскольку мой отец работал в SNCF.[15] Там в 1928 году родился мой брат Оскар. Мы жили в только что построенном доме на двенадцать квартир – в доме было несколько этажей, а крыша была плоской. Там, в этом городке железнодорожников, я ходил в начальную школу в класс мадам Кеер. Школа была построена вполне современно по тем временам – там были даже ванны и души.
Моего лучшего друга звали Эрнест, и все свободное время мы проводили вместе. Иногда мы ходили удить рыбу на берег реки Мозель. Мне не везло, насколько я помню, я ни разу не поймал ни одной, даже самой маленькой рыбешки. Эрнесту везло больше, один раз он даже поймал угря. По четвергам, если у нас не было уроков, мы играли у нас на чердаке, это было наше любимое место. Там мы занимались разным баловством и даже не боялись лазать по крыше. Как и я, мой дорогой Эрнест был насильно призван в вермахт, но с русского фронта так и не вернулся. Где-то он там лежит, в бескрайних русских полях. Не было дня, когда я не вспоминал бы о нем. У моего отца был небольшой участок земли, где он выращивал овощи. С самого раннего возраста я всегда ходил с ним собирать урожай. Я и сейчас вижу, как он переходит улицу в Бас-Ютце, толкая тележку со всевозможными овощами.
В возрасте одиннадцати лет родители отправили меня в католический коллеж в Робертсо, в Страсбурге, где я пробыл три года, с 1933-го по 1936-й, в 7-м, 6-м и 5-м[16] классах. В этом коллеже мы учили три языка: французский, немецкий и латынь. Я хорошо помню длинные прогулки вдоль Рейна и воскресные пикники в Фукс-ам-Букеле, это была конечная остановка трамвая и любимое место отдыха жителей Страсбурга в 1930-е годы. Каждый четверг мы ходили в городские бани на бульваре Виктуар. У меня об этом остались самые плохие воспоминания, поскольку я не умел плавать и поэтому всегда боялся бассейна.
Потом меня отправили в Ойни, около Меца, в 4-й класс, но там я оставался недолго. Тем не менее зачатки греческого языка, которому нас там обучали, я сохранил до сих пор – больше чем через восемьдесят лет!
Семейная драма развернулась осенью 1936 года. Моя мать серьезно заболела, у нее была тяжелая пневмония, она очень ослабела. Поэтому после Рождества 1936 года я в коллеж уже не вернулся. Тем временем семья покинула Бас-Ютц, поскольку мой отец вышел на пенсию и захотел вернуться в свои родные места, в Шатенуа. Этот небольшой городок расположен рядом с городом Селеста и связан с ним железнодорожной линией. В середине 1930-х годов нам жилось неплохо – тех денег, что зарабатывал отец, а потом его пенсии хватало, чтобы содержать нашу маленькую семью. Тогда нас еще не занимали вопросы о том, какой катаклизм готовится по другую сторону Рейна.
В нашей семье не любили говорить о Первой мировой войне. Отец в ней не участвовал, но тем не менее был мобилизован на железную дорогу. Два моих дяди дезертировали. Один – во Франции, а второй – в России, но в семье об этом говорили очень мало, и больше я об их судьбе ничего не знаю.
Немцы нам не очень нравились, и Гитлер казался нам похожим на дьявола. Я помню, как слышал одну из его речей по радио.
Хотя мы и были глубоко привязаны к Франции, надо все же уточнить, что дома мы никогда не говорили по-французски, только на эльзасском диалекте. Кроме того, я очень старательно учил Hochdeutsch (классический немецкий язык), поскольку мой отец приобщал меня к этому с самого раннего детства, заставляя меня читать статьи в газетах, восемьдесят процентов которых в то время выходило на немецком языке. Зная этот язык, можно одинаково легко общаться с немцами, швейцарцами, австрийцами и даже люксембуржцами.
Начало Второй мировой войны
Я начал учиться на конторского служащего 1 сентября 1937 года на предприятии Schupp, располагавшемся в Шатенуа. Это предприятие специализировалось на производстве всевозможных кухонных приспособлений и эмалированной посуды. Торговля процветала. Наш хозяин каждый год ездил в Лион на выставку-ярмарку, где у него был стенд с кухонной техникой. После двух лет обучения меня произвели в счетоводы.
Когда вспыхнула война, мне было семнадцать лет. Все мужчины, работавшие вместе со мной, были мобилизованы, и я остался вести дела в магазине один, вместе с одной дамой. Настоящая война началась в Эльзасе 15 июня 1940 года, когда немецкая армия форсировала Рейн. Три дня спустя, 18 июня 1940 года,[17] в день, который в будущем станет знаменательным, хотя мы тогда об этом ничего не знали, Шатенуа заняли немецкие солдаты. Их встретили с недоверием, но уважительно – старики еще помнили то процветание, которое знавал Эльзас между 1871 и 1914 годами. Один из этих солдат спросил мою мать, далеко ли еще до Англии. Она ответила, что еще очень далеко. Солдаты думали, что они уже рядом с Англией и что прямо отсюда выиграют войну еще до конца лета… Тот солдат был из полка Grossdeutschland.
На следующий день все надписи поменяли на немецкие (Mairie превратилась в Rathaus…[18]). В магазине, где я работал, все счета тоже переделали на немецкие. В Шатенуа были польские пленные солдаты, они жили на прядильной фабрике. Жители города иногда давали им хлеб, так как у них было мало еды, но немцы на это смотрели косо. Эти пленные плавили французские монеты и делали из них кольца, а в обмен им давали хлеб. Один из них дал мне кольцо, которое я храню до сих пор. Однажды, в 1941 году, во время собрания гитлерюгенда, разразилась драка с переворачиванием столов в помещении, где происходило собрание. В этом сборище участвовал один из моих приятелей из Шатенуа, Адольф Пфриммер. Всех, кто там был, забрали в исправительный лагерь в Ширмеке.[19] После освобождения их тут же отправили на русский фронт. Адольф дезертировал в 1943 году и перешел к русским. В мэрии Шатенуа он числился в списке дезертиров.
14
Вольтижеры – полк легкой пехоты. Эти части существовали во французской армии с наполеоновских времен до Франко-прусской войны.
15
SNCF (Société Nationale des Chemins de fer Français) – государственная железнодорожная компания Франции.
16
Во французской школе классы нумеруются в обратном порядке. В то время это соответствовало 5-му, 6-му и 7-му классам современной российской школы.
17
18 июня 1940 года Шарль де Голль произнес по радио из Лондона свою знаменитую речь, в которой заявил, что война для Франции, несмотря на оккупацию, еще не закончена, и призвал французов не опускать руки и вступать в движение Сопротивления.
18
Mairie (франц.), Rathaus (нем.) – городская администрация.
19
На территории Эльзаса существовало два лагеря недалеко друг от друга. Один из них, Штрутхоф, был лагерем уничтожения и медицинских опытов на людях, через него прошло около 40 000 человек. А второй, упомянутый лагерь в Ширмеке, был трудовым, и туда ссылали «на перевоспитание», например, за недостаточно почтительное отношение к новым властям, за гомосексуализм или проституцию, туда же попадали и семьи тех, кто смог уйти через границу в свободную зону или уклонился от призыва в армию. Через него прошло около 25 000 человек.