Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 114 из 117



Замечу, правда, что последние недели механик сам не свой. Задумчивый, загадочный, чуточку даже таинственный. Как если бы узнал тайну великую, о которой никому говорить не разрешалось. Вот с таким лицом и ходит.

Странный.

И странность его эта вылезла на поверхность недавно. Не прошло и месяца, как он вернулся из трёхдневного похода за город. Мы часто своих пристяжей туда-сюда посылаем, чтобы у них мозги не застаивались. Бежать им некуда: тёплое место остынет быстро. Всегда возвращаются.

Весьма успешно выбрался механик и в тот раз. Плодотворно.

Веселый приехал, радостный, солнечный. Я было решил, что влюбился чертяга в девку походную, но мои предположения он развеял быстро: «Просто отличное настроение, мистер Актобе», — ответил и за работу принялся.

А что, будь девка из помощников, купил бы для своего механика, не задумываясь. Быть может, новые сны начнет генерировать. Это как со смешением красок. Если у вас пять цветов, вы ограничены в выборе. А если начинать смешивать?

Так и с механиками.

Видимо, ещё не время.

Подождём. С радостью и нетерпением буду ждать, ибо первые признаки смешения эмоций у моего механика начали проявляться. И сон в тот раз такой отличный смонтировал, зараза. Выспался я с удовольствием. Ни один ещё механик — а было у меня их за всю жизнь трое — такого восторга щенячьего не доставлял. Самый первый с ума сошёл, второй механик спекся — редкую чернуху проецировать начал, мама не горюй. Третий староват стал, сероват, выдохся. Мелко мечтать стал, серо мыслить принялись. Сейчас, наверное, доживает свой век в семье какого-нибудь бедняка, изредка балуя патрона скудными чёрно-белыми диафильмами.

Проснулся я после чудесного сна жутко довольный и с высоты высокого чина выписал своему сновидцу премию с повышением. Как ни крути, но агентство механиков не отпускает из-под колпака.

Хорошую премию выписал. Большую премию.

В тот вечер механик ещё шире улыбался.

Заикаться даже начал. Такое, правда, было с ним поначалу. Потом пропало.

Странный он.

Благодарил в тот вечер ежесекундно, краснел, как девица на первом свидании, ломался, жеманился. Мне даже неловко стало. Не первый же год мы с ним знакомы. А с другой стороны, не сын же он мне, в конце-то концов, да и не родственник вовсе, чтобы с ним на короткой ноге держаться. Или как там раньше говорили. На коротком поводке? На коротком хвосте? Не помнит никто.

В один из тех дней я задумался: так кто он мне такой? Просто киномеханик снов? Просто слуга? Или не просто киномеханик? Подумал я, подумал и решил, что раз в голову пускаю, то почему бы и не помочь хорошему — своему — человеку? Взять, так сказать, в семью. Чтобы он не прислугой был, а своим. Не станет меня, возьмут и переманят на сторону завистники. И отбить парня будет некому. Дети у меня малые, жена умерла пять лет назад. С прислугой и рабами у властей разговор короткий. Деньги, деньги, деньги. Все провоняло монетами, бумажные купюры хуже тряпки половой. Бумага в дефиците. Я и не помню, когда последний раз видел чистый лист. Всю целлюлозу на банкноты извели. Деньги ходят, носятся, трутся, рвутся, портятся. А новой бумаги нам взять больше негде. С поверхности давно никто ничего не приносил.

Много думать я стал в последние месяцы.

Механик меня косвенно на размышления толкает.

После последних снов — а сны у механика глубокие выходят, вдумчивые, острые — перестал я делить людей на плохих и хороших. Только «свои» и «чужие».

И механик-то свой.

На семейном совете приняли его в семью.

Возражать он не стал. Выслушал, покорно кивнул и улыбнулся. Такой шанс не каждому выпадает. Даже фамилию взять согласился. Вторую фамилию после своей.

Его выбор. И я не буду возражать.

И он никогда не возражал.

Сон же после совета был ещё краше первого.

Механик весь вечер говорил о какой-то Мэри Поппинс и изумрудном городе. Доселе я от него этого имени не слышал. О городе он и подавно не заикался.

Как всегда перед сном, он взял меня за руку, достал из кармана монетку, подбросил в ладони несколько раз, поймал, и не разжимая ладони, медленно закрыл глаза. И тут же силы мгновенно покинули меня, будто кто насосом выкачал, а разум накрыло свинцовым одеялом. Тяжелым и холодным.

Сон на цыпочках пробрался в сознание.

Яркий сон, теплый, воздушный, словно папье-маше и разноцветный, будто колпак у шута циркового, фейерверком взорвался в моей голове. Помню бабочек громадных, словно птиц, помню радугу над зелёным душистым лугом, помню, если вам это сравнение покажется здесь уместным, как я летал дождевым зонтом над горами. Как пушинка, как лепесток, как майский жук, которых никто из нас никогда не видел живьём. Так и парил я под облаками, раскидывая лопатой мутную белую вату в разные стороны. Копал, копал, вгрызался и углублялся, созидал вокруг себя огромные неподъемные горы, сметаемые ветром в одну секунду. А потом рухнул с высоты на перину. И будто в мёд густой-густой провалился, прилип, застрял, запутался, как букашка крошечная. И такая нега небесная меня окутала, по рукам и ногам связала. Рай.

Казалось, в раю я и проснулся.



Но нет.

Тесные квартиры под землей были такими же тёмными. Своды давили на плечи, а сырость пропитывала кости насквозь. Еще немного и соль проступит сквозь кожу. Ржавая тухлая соль. В носу привычно засвербило. Металл и плесень. Горло солидарно запершило с носом. Кашель не проходил вот уже который год. Кашляем, чихаем. Когда же это всё закончится?

Где-то капала вода, звонко бухая по жестяному настилу перед домом.

Бах, бах, бабах.

Как же ты надоел, грязный и сырой мир.

Закопать тебя, зарыть, спрятать с глаз долой ещё глубже.

Копошимся, копошимся, копошимся.

Как ослепшие кроты, как хитиновые мерзкие медведки, что копают с каждым годом вглубь, вглубь.

К ядру.

Туда, где теплее.

На поверхности жизни нет.

Куда же пропал мой киномеханик снов?

Мне стоило заметить метаморфозы намного раньше.

Дурак я, дурак. Слепой старый дурень!

Звоночки были, да я прохлопал. Три дня назад он какой-то раздражённый с прогулки пришёл. Злой, чёрствый, грубый, хамоватый. Разговаривал резко, с вызовом, слушал неохотно, перебивал постоянно. Шумел и кашлял. Совсем изменился сновидец. Домашние поговаривали, что на радостях запил.

Только вот не верю я им.

Не может он запить на радостях. Да и какая радость? Понимаю, если бы с горя. Но какое горе? Почему молчит, стервец? Я же ему не чужой. Я же свой.

Мы с ним свои.

Бывало, вечером — перед сном — встретишься детали обговорить, подробности описать. И разговор часа на два затягиваешь специально. И ловишь себя на мысли, что как можно раньше стараешься с механиком встретиться, наговориться, надышаться его энергией и светом.

Так он все по два раз выслушает, переспросит — чтобы никакой ошибки — по три раза, потом мне всё по четыре раза повторит. Громко и с выражением

И тут нате.

Вот уже второй день не появляется. Пропал, провалился под землю — ещё глубже, исчез, растворился. В агентстве снов молчат. У них информация о каждом механике с первой секунды жизни и до настоящего момента копится, хранится, анализируется. Следаки хреновы. Если уж и они не знают, куда пропал мой друг, совсем, видимо, беда пришла в нашу жизнь. Без предупреждения и объявления. В агентстве суматоха — сами в поисках, сами в растерянности, ибо это не первый механик, который исчез. В приватном разговоре большой человек сверху пискнул о сотне.

Жалобно-жалобно так пискнул, слово мышка. Ибо и у него механик исчез одним прекрасным утром.

Синяки под глазами и трясущиеся лапки «мышки» мне сильно не понравились. Но не верить повода не было.

Через день механик пропал и у соседа.

Через три механик пропал у самого министра.

Еще через неделю мы остались без снов.

Мир померк. Чёрный подземный мир, разукрашенный силами механиков в пёстрое дерево, живо превратился в тусклый пожухший куст. Куст тут же высох, сломался и сгорел в тёмных коридорах бессонного города. Сквозняк подхватил золу и выбросил в решётки вентиляции. Яркие образы в головах подземных жителей сменились мигренями, болями и бредовыми галлюцинациями. Производство остановилось, работа застыла, город в одночасье захирел и растворился в бредовой туманной дрёме.