Ешкин род

Ешке раньше до Бога-на-Кресте не было дела. А теперь вдруг стало: он помешал больному старику уйти чисто. Из-за него могут объявиться в избе анчутки [злобные проказливые духи] или прийти упирцы [выходцы из Нави]. Или ещё кто, Ешке пока неизвестный. И тогда всему селу будет плохо.

И Ешка подошла и накрыла ладонью сухой, покрытый коркой рот старика.

Всё.

Уходя, взяла кочергу и с размаху саданула ею по глиняному горшку со щами.

Женщина подскочила, завертела головой в темноте. Подошла к печке, вынула угольку для лучины. Затеплила её, глянула на деда и стала будить мужа.

Вот и ладно!

Утром придут старухи обряжать покойного и похвалят хозяйку: умница, горшок с наваром разбила, улестила жителей Нави, оказала им забытую из-за крестового бога почесть.

Ешка повернула домой.

Утром мать стянула повязку с больной ноги и обмерла: палец блестел здоровым ногтем. Подумала-подумала и ничего не сказала тяте. Только перестала класть в сенях кусок хлеба вострухе [хранительнице дев и их чести]: теперь нет нужды стеречь дочку. Она сама о себе позаботится. Знать бы ещё, кем станет, как наспеет и уронит первую кровь...

А Ешке было невдомёк об этом задуматься. Какая разница, кто она?

Пока ей не стукнул двенадцатый годок и не пришла пора идти в Круг, тайный хоровод.

Его стали водить в лесу в полнолуние, хоронясь от княжьих людей и стороннего взгляда. Служки Бога-на-Кресте отобрали у людей общую радость, запретили праздники и обряды. Но где, как не в Круге, показать будущих женихов и невест, дать волю желаниям и напоить мир любовью? А её ждали засеянные поля, леса с цветущими ягодными кустарниками, озеро, где нерестилась рыба.

К вечеру мать нарядила Ешку в новую рубаху и красный сарафан, повязала под мышками кушак. И наказала не уходить с поляны, где будет Круг. До самого утра. И её с тятей не искать. Ешка станет слыть девкой, и с завтрашнего дня спрос с неё другой.

Ешка прыгала от радости рядом с гордыми родителями и не подозревала, что уже не вернётся домой.

Она продрогла в стылом и влажном лесу. Но на поляне было столько народу, что ощущение холода пропало. А уж когда затянули песню да пошли, взявшись за руки, кружить по мокрой и скользкой траве -- сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, -- Ешка почувствовала жар. Так и подбивало мчаться, чтобы ветер дул в пылавшие щёки.

Хоровод стал распадаться на пары, в центре поляны сложили костёр, который должен был гореть всю ночь. Ешка отошла к стене деревьев и вдруг услышала вой -- протяжный и тоскливый. "Вытьян! ["поющая кость", неупокоенные останки человека, погибшего в лесу]" - сразу подумала она и пожалела лесную тварь, обречённую на вечное одиночество. Вой снова взвился над головами счастливых, разгорячённых хороводом людей, отскочил от взявшегося пламенем костра и полетел в звёздное небо к круглому оку луны.

Ешка встревожилась и тронула за руку парнишку, который тоже, как Ешка, по малолетству ходил во внешнем круге и не имел пары:

- Чего-то вытьян голосит, - сказала она.

Парнишка покосился на неё и отошёл. Ешка поняла, что слышит вытьяна только она. Но не догадалась тогда, что "поющая кость" хотел предупредить народ о страшном предательстве.

Не все селяне остались верны Роду, многие из них впустили в душу Бога-на-Кресте. Тайно доложили служкам крестового о запретном хороводе. И князь прислал лихих людей чинить расправу над ослушниками. Были среди них и те, кто жил разбоем и смертоубийством, прикрывая злосердие фигуркой крестового, болтавшейся на шеях на кожаном шнурке.

Ешка и вздохнуть не успела, как на голове оказался мешок, сильные руки сграбастали её и потащили куда-то. Услышала только отчаянные крики и женский визг.

Как же так! Матушка! Тятя! Почему не защитил Род своих детей?

Ешка забилась, как одержимая, пока страшный удар в ухо не прекратил её страдания.

Сначала она услышала голоса:

- На что малую приволок? - хрипло спросил один.

- Так она высоченная. Подумал, девка, - стал оправдываться другой.

Ешка видела перед собой только темень -- настоящую, густую, застлавшую глаза. И поняла, что голова по-прежнему в мешке.

А вот сарафана с рубашкой не было -- живот и ноги холодил ветер. Руки связаны за стволом дерева или столба.

- Ну и имай её сам, - загоготал первый.

Грубые пальцы с заусенистыми ногтями тронули Ешкину сюку.

- Не можно, - заявил второй. - Она точно кровей ещё не роняла. И не мохната -- три волосинки.

- А ты варежки вязать собрался? - спросил кто-то подошедший. - Али не справишься?

Женские душераздирающие вопли и вой перекрыли довольный хохот разбойников.

- А-а-а-а-а! Лю-ю-ди добрые-е-е! Не сдюжу позору-у!

- Сдюжишь! Ннна! Руки ей держи!

Ешка против воли взвизгнула. Чья-то рука сдавила, точно клещами, сосок на её плоской груди. И в этот же миг поняла: нужно, чтобы с головы стянули мешок. Не все лесные жители зрячи. Они увидят обидчиков Ешкиными глазами, помогут. Взмолилась:

- Дышать нечем! Снимите тряпку!

- Вот тебе и малая! - удивился кто-то из разбойников. - Не отпустить просит, а дыхалку ослобонить! Слухай, Ушкан, я после тебя...

Верёвка вокруг шеи ослабла, кто-то потянул мешок.

- Эй, Ушкан, не трожь! Оглазит твой уд, испортит! Они такие, лесные девки... Потом захочешь, да не сможешь!

Снова хохот.

"Да ну вас!" - сказал Ушкан и стянул мешок.

В свете разбойничьего костра на Ешку с любопытством уставилось молодое широкоскулое лицо чернявого парня.

- Ох ты!.. Ягодка-малинка! - выдохнул он и затеребил поясок на штанах.

Ешка постаралась не глядеть туда, где на земле шевелились нагие тела и слышались болезненные стоны и похотливые подначивания. Её глаза искали средь деревьев тех, кто поможет. Не допустит непотребства. Спасёт.

Сцепила зубы и смолчала, когда уже голый Ушкан, приговаривая: "Сладкая... смирная... лежи тихонько, жива будешь", разрезал путы на её руках, уронил на корни сосны, больно впившиеся в спину, подхватил под коленки, потащил к себе, насаживая на тёмный, взбугрившийся жилами уд.

И ночь увидела в выпученных от боли Ешкиных глазах ту муку, которая сопровождает переход человека из Яви в Навь. А пролитая кровь впиталась в землю и закрепила никому не дознамый сговор между Ешкой и миром самой Мары...

- Братцы, да она уссалась, - сказал, отваливаясь, Ушкан, перепачканный кровью от живота до коленей. - Вот так малая... Имливей иной бляди...

Никто не откликнулся.

Ушкан огляделся: его подельники окоченели на месте. Кто над телом полонянки, разинувшей рот в крике, да так и замершей; кто поодаль костра, кто у котла.

Застыли даже языки огня и струйки пара от варева.

Из чащи тянулась нежить в белых рубищах, со стоявшими дыбом, шевелившимися, как змеи, волосами. На корявых, цвета брюха тухлой рыбы, мордах тварей не было глаз, только пасти с висячими клыками.

Ушкан схватился за фигурку бога на шее, но забормотал не то, что называли крестовники молитвой, а старые обережные слова. Беспомощно заозирался и краем глаза зацепил девку, которую только что имал, несмотря на её детское тело.

А Ешка, упершись затылком в ствол сосны, а подбородком -- в выступавшую ключицу, смотрела поверх своих согнутых коленей на тех, кто отныне подвластен ей.

И вот её глаза багряно полыхнули.

Твари, словно обретя зрение, бросились и на насильников, и на их жертвы. Вонзали клыки в горло и, хлюпая, содрогаясь утробой, тянули жизнь. Высосанные валились наземь, как пустые кожи.

Даже рассвет не остановил пиршества нечисти.

Ушкан, который только подвывал, глядя, как сужается круг около дерева, вдруг плюхнулся на брюхо и подполз к Ешке. Зарыдал, взмолился:

- Прости, не губи!.. Наняли моего дядьку разогнать язычников с их сборища! А отец должен дядьке за коней! Вот и отправил меня в счёт долга!

Ешкины глаза сверкнули ещё жарче.

Но нежить остановилась в паре шагов от дерева. Ешка даже дышать перестала от ярости. Почему твари медлят? Вот он -- предатель и насильник! Хватайте, кормитесь!