Страница 11 из 28
Поскребышев внутренне сжался, однако продолжал сидеть, не меняя позы, исподлобья следя за каждым движением Сталина.
– Что, Поскребыш, прижало британского борова? Вон как захрюкал. А и всего-то – получил один щелчок по слишком высоко задранному носу. И уж, поди, со страху второй Дюнкерк мерещится. А вспомни, когда мы кровью умывались, когда немцы стояли в двадцати километрах от Москвы, вспомни, что хрюкал этот злейший враг не только Советской России, но и России вообще. И рад был, что немцы угробят ее, и страшно было остаться один на один с Гитлером. А ну как тот наберет армию из русских да бросит ее на Индию или даже на Британские острова! Только щепки бы полетели от их дутого могущества. А теперь вот… Поди, тяжело было на коленки-то становиться перед товарищем Сталиным. Ноги, поди, дрожали, ляжки тряслись…
Голос Сталина дышал ненавистью и упоением.
Поскребышев слушал, опустив голову и полуприкрыв глаза, а в голове его, которая помнила все до мельчайших подробностей, мелькали обрывки мыслей, от которых невозможно было отвязаться: «Как же, кровью… А кто виноват в этой крови? То-то и оно. Сейчас ты гений. А в сорок первом, сорок втором… Уж я-то помню: чуть в штаны не наложил. Готов был немцам отдать все, лишь бы заключить с ними новый „похабный мир“. Хорошо – вовремя одумался, хорошо – страна большая, народу много, народ терпеливый, а то бы… Э-э, помалкивал бы ты, гений хренов, оно бы лучше было».
Как всякий лакей, Поскребышев знал все сильные и слабые стороны своего хозяина, но не превозносил одних и не порицал других, сохраняя ироническое отношение как к своему хозяину, так и к самому себе. Более того, Поскребышев Сталина не считал ни гением, ни даже выдающейся личностью. Так иная жена смотрит на своего мужа, которого все считают гением или, во всяком случае, большим талантом, а она знает его просто как человека, который глупостей делает больше, чем чего-то умного, а тем более гениального. Напротив, Поскребышев никогда не показывал своего истинного отношения к Сталину, был ровен и малозаметен. И никогда не злоупотреблял своим знанием и положением. Вот разве что женщины – тут он не брезговал ничем.
В отличие от многих, Поскребышев хотя и боялся Сталина, однако не испытывал перед ним того мистического ужаса, который тот внушал другим. Он даже поддерживал по мере сил в сознании окружения некий миф о таких способностях Сталина, каких не было и в помине: как, например, способность видеть человека насквозь, предугадывать ход событий и многое другое, о чем твердила пропаганда, поднимая Сталина на высоты, недостижимые простыми смертными. Только Берия да еще несколько человек знали своего вождя так же, как и Поскребышев, при этом пользовались этим знанием, чтобы еще выше поднять себя в глазах Хозяина. Сам Поскребышев напрямую не вмешивался в отношения между Сталиным и его соратниками, выдавая себя за человека, который ничего не видит и ничего не понимает в происходящем.
Впрочем, ко всему привыкаешь. И к страху тоже. Более того, иногда хочется ковырнуть что-то такое, что оживило бы страх, вернуло сердцу ускоренный ритм, остроту ощущений. И Поскребышев время от времени тем или иным способом сталкивал Сталина со своими ближайшими сподвижниками, вызывал к жизни скрытые пружины соперничества между ними. И даже вражды. Он понимал, что это может ему дорого стоить, но не мог себе не позволить удовольствия видеть и чувствовать нарастающее напряжение от столкновения характеров, интересов, пробегающих между ними электрических разрядов. Или как бы невзначай подставить под сталинский гнев слишком зарвавшегося холуя и понаблюдать со стороны, как тот истаивает под немигающим взглядом Хозяина.
Черчилля не подставишь: далеко сидит, но испытать злорадство, видя, как высокомерный британец пытается выбраться из лужи и сохранить вид, будто ничего не случилось, позволить себе можно, и здесь Поскребышев был со Сталиным полностью солидарен. Однако ни своего злорадства, ни солидарности не выдал.
– Ладно, черт с ним! – произнес Сталин минуту спустя, с подозрением глянув на неподвижно склоненную голову Поскребышева. – Не в этом жирном борове дело. Давай пиши ему ответ. Сперва, как водится, пошаркай перед ним ножкой, он любит, чтобы шаркали…
«А кто не любит? – мысленно спросил Поскребышев. – Ты тоже любишь. Может, больше Черчилля…»
Сталин закурил, пыхнул несколько раз дымом, глядя вприщур куда-то вдаль.
– Впрочем, нет – никаких шарканий. С чего он там начинает?
– На Западе идут бои…
– Пиши: «Получил вечером 7 января Ваше послание от 6 января 1945 года». Далее с красной строки: «К сожалению, главный маршал авиации Тэддер еще не прибыл в Москву». Снова с красной строки…
Склонив набок голову и высунув от усердия кончик языка, Поскребышев писал самопишущей ручкой «паркер», отставая от медлительной речи Сталина всего на две-три буквы.
– «Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению, – диктовал Сталин размеренным голосом, медленно расхаживая около стола. – Однако, учитывая тяжелое положение наших союзников… „Тяжелое“ вычеркни, – недовольным тоном произнес Сталин, точно это слово внушил ему Поскребышев или кто-то другой, подошел, заглянул, проверяя, в листок через плечо Поскребышева, принялся диктовать дальше: –… учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту… не позже… – задумался на несколько мгновений, не слишком уверенный, что содержание письма не станет известно Гитлеру, решительно закончил: – не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для этого, чтобы оказать содействие нашим союзным войскам…»
В густой тишине кабинета шуршало по бумаге перо, звучал сиповатый голос Сталина, который, как шахматист, играющий вслепую, видел перед собой до мельчайших подробностей изученную карту боевых действий на советско-германском фронте от Балтики до Балкан, и где-то там, за черным мраком издыхающей фашистской Германии, коричневое пятно лесистых Арденн – так себе пространство: на карте пальцем прикрыть можно. По этому пятну двигаются танки, беззвучно вздымаются к небу разрывы снарядов и бомб, падают солдаты, рушатся дома, продвигаются к фронту колонны свежих войск, идут эшелоны с техникой, в небе гудят армады самолетов – все двигается в одну сторону, к центру Германии, то останавливаясь, замирая, откатываясь назад, чтобы вновь продолжить неумолимое движение к конечной цели.
А за спиной Сталина трудится огромная страна, которая мыслилась тоже огромным зеленым пространством, наполненным городами, пересекаемое реками и дорогами. Эта страна создана им вопреки трусам и паникерам, маловерам и предателям, любителям громкой и пустой фразы, грязных интриг. Сейчас она трудится, напрягая последние силы, производя все необходимое для войны и ничего почти не оставляя себе, трудится молча, стиснув зубы, не жалуясь, ничего не прося. Одной только Победы. И он, Сталин, даст эту Победу своему терпеливому, многострадальному народу.
Впрочем, Сталин дал бы победу своему народу и раньше, но народ сам виноват в том, что победа пришла лишь сейчас: он, этот народ, слишком долго раскачивался, слишком долго запрягал, а военачальники, вышедшие из этого народа, слишком долго учились воевать по-настоящему, они не прислушивались к советам товарища Сталина, не проявляли должной настойчивости и выдержки, и если бы не воля товарища Сталина, ни народ, ни его армия не добились бы победы над захватчиками.
Что касается витиеватой просьбы Черчилля, то на нее надо ответить решительным ускорением подготовки к наступлению всех советских фронтов, ибо эта просьба говорит не столько о тяжелом положении союзников, сколько об отчаянном положении Гитлера. Этим благоприятным для Красной армии положением необходимо воспользоваться незамедлительно: немцы увязли в Арденнах своей довольно мощной группировкой и не скоро смогут высвободить эти войска для других целей. Надо обрушить на их Восточный фронт всю мощь Красной армии, какую она успела накопить к этому времени, и, не задерживаясь в Польше, стремительно идти на Берлин.