Страница 12 из 28
Конечно, командующие советскими фронтами будут против ускорения наступления, хотя напрямую никто возражать Верховному не станет, зато будут жаловаться на нехватку того-другого-третьего, и даже на погоду, потому что в их мышлении нет масштабов, присущих мышлению Сталина. И он сломит их пассивное сопротивление, как ломал уже не раз, он заставит их действовать по-своему.
Сталин заглянул в написанное, ткнул черенком трубки в лист бумаги, произнес:
– Вставь-ка вот сюда слово «славным»: нашим славным союзным войскам. – Усмехнулся и добавил, имея в виду Черчилля: – Пусть утешится.
Глава 8
Двухмоторный самолет Ли-2 летел в ночном небе курсом на Москву. В салоне самолета в мягком удобном кресле сидел командующий Первым Белорусским фронтом маршал Жуков, сидел, откинувшись на спинку кресла, пытаясь заснуть. Самолет трясло, он то проваливался вниз, теряя опору для своих крыльев, то вдруг его начинала подталкивать вверх неведомая сила, и крупная голова маршала с тяжелым раздвоенным подбородком моталась из стороны в сторону на крепкой шее, которую тер облегающий ее стоячий воротник. Жуков, не открывая глаз, поморщился, расстегнул крючки и потер шею ладонью.
Он не знал, зачем его вызывает Сталин, однако не терялся в бессмысленных догадках, а, приняв этот вызов как неизбежную и часто повторяющуюся необходимость, пытался отвлечься от предстоящей встречи, от всего, что связано с войной, со своими новыми обязанностями – обязанностями командующего фронтом, которые отсюда, из самолета, исполнять нельзя, а отдохнуть от этих обязанностей можно и нужно.
Да и вообще с некоторых пор Жуков перестал даже пытаться понять Сталина, движущую силу его поступков и решений. Сколько раз казалось, что он вполне понимает Верховного, предвидит его следующий шаг, но проходило какое-то время, и Сталин оборачивался к нему такой стороной, что все предыдущие понятия и представления о нем рушились. Бессмысленным и вредным делом было предугадывать Сталина, и Жуков отбросил все попытки в этом направлении, оставив за собой лишь право судить о том, что ему, военному человеку, понятно и близко. Но даже и в этой области он не всегда решался оспаривать решения Верховного, хотя и считал иногда их неверными с военной точки зрения. Зато он хорошо усвоил, что война есть продолжение политики другими способами, что Сталин политик, а он, Жуков, исполнитель его политической воли, перечить которой он не может хотя бы потому, что сам в политике разбирается слабо. Конечно, частенько приходится смирять свое «я», свое самолюбие, но, с другой стороны, ему, Жукову, жаловаться на свою судьбу грех: другим она не предоставила и сотой доли того, что предоставила ему.
Опять же, это только кажется, что Сталин совершенно ни от чего и ни от кого не зависит. А быть зависимым непосредственно от воли Сталина – не самое страшное в этой жизни. Страшнее, когда зависишь от дурака. В том числе и находящегося у тебя в подчинении. В конце концов, дело не в зависимости, а в том, есть или нет у тебя свобода для исполнения своего предназначения, своего долга. У Жукова такая свобода, как ему казалось, была. Весь путь его к нынешнему положению – положению человека, стоящего в иерархии военной власти на втором месте после Верховного Главнокомандующего вооруженными силами страны, подтверждает это. Что ж, если не понятно, то еще не значит, что лишено всякого смысла.
Теперь он, Жуков, снова командует войсками фронта. И ни какого-нибудь, а Первого Белорусского, нацеленного на Берлин. И это тоже закономерно, если отбросить ложную скромность.
Сталин хочет, чтобы я взял Берлин – и я возьму его, чего бы это ни стоило, подвел итог своим рассуждениям Жуков, и тут же крупная голова его слегка завалилась набок, всегда плотно сжатые губы полураскрылись, но лицо не обмякло, а еще более посуровело.
Жуков спал. Ему привиделось, будто несется он бешенным наметом на неоседланном коне по зимнему полю. Вот передние ноги коня проваливаются куда-то – и он, Жуков, летит через голову коня, кувыркается, падает лицом в снег, а сзади накатывает гул от топота сотен копыт…
Самолет, в последний раз взревев моторами, замер, и лишь наступившая глухая тишина разбудила Георгия Константиновича.
Сталин принял Жукова на загородной даче в Кунцево. Вел себя сдержанно, на маршала посматривал оценивающе. Выслушав доклад о ходе подготовки к наступлению фронта, заговорил о политическом положении в мире, о необходимости использовать благоприятный момент для решительного наступления на германском фронте, о взятии Берлина до того, как к нему подойдут войска союзников.
– Эту войну фактически выиграл Советский Союз, – негромко говорил Сталин, ходя по ковровой дорожке своей неизменно щупающей походкой, в которой все более проявлялась старческая валкость. – Не открой союзники второго фронта, мы и без них очистили бы Европу от фашизма. Какой ценой – это другой вопрос. Но нам необходимо думать о завтрашнем дне, о том, какое военно-стратегическое и политическое положение займет Советский Союз в результате победы над фашистской Германией. Это положение будет тем более прочным, чем решительнее проявит себя Красная армия на заключительном этапе войны. Исходя из этого, Ставка считает, что наступление надо начать не двадцатого января, как было запланировано, а числа десятого-пятнадцатого… Вопрос этот с Генеральным штабом проработан. Вам надо только обговорить с Антоновым некоторые детали предстоящей операции, имея в виду вносимые коррективы.
Жуков по опыту знал, когда можно и нужно спорить с Верховным, отстаивая свои позиции по тем или иным сугубо военным вопросам, а когда надо соглашаться практически безоговорочно. По тону Сталина он чувствовал, что вопрос с переносом сроков наступления решен бесповоротно, следовательно, лишние трения между ним и Сталиным не нужны: их и так накопилось немало. Они тем более не нужны, что неделя в подготовке войск решающего значения не имеет: он, как командующий фронтом, и без того подгонял эту подготовку, предвидя, что сроки наступления могут быть сокращены. Неделя, надо признать, совсем немного. И все же от этой недели он, Жуков, не отказался бы: прорех в подготовке к наступлению еще хватало. Но главное – погода. Погода совершенно ни к черту! По существу авиация останется не у дел, а это лишние потери в живой силе и технике.
– Кстати, есть какие-нибудь сведения из Варшавы? – спросил Сталин совершенно для Жукова неожиданно, потому что вопрос с восстанием в Варшаве, начатом поляками без согласования с командованием Красной армии, считался как бы закрытым.
– Никаких, товарищ Сталин, – ответил Жуков. – Немцы плотно прикрыли Варшаву с фронта, ни оттуда к нам, ни от нас туда проникнуть практически невозможно. Мы, как вам известно, послали туда своих представителей, но от них давно нет никаких известий. Аэрофотосъемка показывает огромные разрушения города. Немцы вряд ли будут защищать Варшаву: она потеряла для них практическое значение. Они, к тому же, наверняка отдают себе отчет, что мы город в лоб брать не будем.
– Хорошо, но как только Варшава будет освобождена от немцев, сразу же позаботьтесь о ее населении. И еще: пусть Первая Польская армия первой же и войдет в город.
– Будет исполнено, товарищ Сталин.
– Я прочитал вашу записку относительно использования партизанских отрядов для борьбы с националистическими бандами на Украине и в Прибалтике, – продолжил Сталин, остановившись у противоположного конца длинного стола. – А также о том, что вы считаете нецелесообразным в дальнейшем сохранять представительства Главного штаба партизанского движения при штабах фронтов… – И тут же вопрос: – А кто будет командовать этими отрядами в тех условиях, в которых вы предлагаете их использовать? – И сам же ответил: – Мы полагаем, что представительства эти надо оставить, но придать им новые функции. Не вам же командовать этими отрядами… – И Сталин, прищурившись, посмотрел на Жукова в ожидании ответа.