Палитра

– Федь, я с тобой разговариваю, между прочим! И, между прочим, очень важные вещи говорю, а ты даже не угукнешь. Я ведь ради тебя стараюсь. Мог бы хоть голову поднять и для приличия ответить что-нибудь!

Федор Рыжов вполуха слушал болтовню Фиски и, не желая накалять атмосферу, ответил, посмотрев в ее сторону:

– Угу.

– Что «угу»? – взвилась Фиска. – Как мне в твоем углу порядок навести?

– А зачем его наводить? – искренне удивился Федор. – У меня здесь и так всё в полном порядке.

– Это ты называешь порядком? Да в том углу, где картины, полы, наверно, уже лет десять не мылись!

– Полы, Фиска, это по твоей части.

– Ты что, хочешь сказать, что я плохая хозяйка?

– Нет, я вообще ничего говорить не хочу. Я просто, как ты говоришь, для приличия поддерживаю беседу.

– Какой же ты тяжелый человек, Федя! Удивительно! Я тебе говорю о китайской мудрости, а ты всё перевернул, и вышло, что я плохая хозяйка и неряха!

– Я таких слов не говорил.

– Да! Ты сказал это другими словами!

Федор печально посмотрел на Фиску, зная, что возражения приведут к скандалу.

– Да нет, Фиска. Ты замечательная хозяйка.

– То-то же!

– Только одного я не могу понять, – пожал он плечами, – зачем русскому человеку этот твой фэн-шуй?

– Между прочим, – Фиска подошла к Федору поближе, пытаясь рассмотреть, чем он занимается в своем углу, – фэн-шуй не имеет границ. Это как свод законов. Понимаешь?

– Понимаю. Как эпидемконтроль.

– Ну при чем тут эпидемконтроль? Нет. Это как гравитация. Никто толком объяснить не может, а она действует. Причем и на русских, и на китайцев.

Фиска бросила взгляд на стоявший на мольберте холст, с которого на нее смотрело ее же лицо, едва обозначенное несколькими уверенными мазками.

– Федь, нормально ведь. Ты уже неделю как бросил над ним работать.

Федор вот уже почти две недели находился в состоянии душевного смятения. Такое с ним случалось и раньше, редко, правда, но случалось. Душевное смятение было предвестником какой-нибудь идеи или открытия, которое потом внезапно, как озарение, приходило ему в голову, и портреты, которые он писал в таком состоянии, были особенными. Так, во всяком случае, ему казалось. Федор чувствовал, что он создает нечто большее, чем просто портрет, написанный на холсте маслом. Такой портрет имел свой характер, свою судьбу. Он был уверен, что с этой работой не расстанется ни за какие деньги, однако приходило время, и он вынужден был или продать за гроши, или же и вовсе, поддавшись необъяснимому душевному порыву, просто подарить портрет.

Но в этот раз всё было немного не так, как раньше. Федор чувствовал, что он в начале нового творческого витка, что вот-вот перед ним должны открыться новые горизонты, что его сознание должно расшириться и он будет способен создать нечто неповторимо прекрасное – то, ради чего он жил всё это время.

Федор вздохнул и печально посмотрел на холст:

– Нет. Не получается.

– Что значит «не получается»? Почему? Краски не те?

– Дело не в красках. Хотя, может, и в них. Души нет.

– Ты никогда еще так не говорил. А раньше душа была?

– Думал, что была, а сейчас вижу, что нет.

– Слышишь, Федь! А чем писал Леонардо? Это же, наверно, не секрет? Узнать-то можно?

– Да это, конечно, не секрет. Все секреты великих мастеров давно разгаданы. Только они для меня совершенно бесполезны.

– Почему?

– Если пользоваться чужими секретами, то можно стать хорошим мастером, но великим уже не станешь.

– Федь, а ты что, хочешь стать великим?

Федор задумчиво улыбнулся.

– Нет. Не хочу. Но я должен им стать. Понимаешь?

Когда Фиска сталкивалась с какой-нибудь проблемой, ее брови хмурились и над переносицей появлялась вертикальная складочка. Фиска об этом знала и старалась проблем не замечать. Если бы не эта складочка над переносицей, Фиска непременно бы задумалась над словами Федора: значит ли, что, став великим, Федор станет богатым? И что это ей, Фиске, в конечном итоге принесет?

Она уже нахмурила брови, но тут же вспомнила о морщинах и, сбившись с мысли, улыбнулась и ответила:

– Понимаю. В этом тебе поможет фэн-шуй. Я уверена.

Федор никогда не был вспыльчивым, но и безграничным терпением не обладал.

– Сдалась тебе эта китайская ерунда!

– Ты что, против порядка? – округлила глаза Фиска.

– Нет. Я не против порядка. Но, во-первых, я не думаю, что порядок в нашем доме возможен. Ты же первая сгрузишь грязную посуду в мойку и скажешь: «Помою завтра», и будет эта грязная посуда лежать в мойке, пока я ее не вымою.

– Я к тебе в служанки не нанималась. Ничего страшного не случится, если ты раз в кои веки помоешь посуду, – голос Фиски зазвучал с напором.

Федор вздохнул. Он прекрасно представлял себе дальнейший ход событий. Раз уж Фиска стала к нему цепляться, то что бы он ни говорил, как бы ни пытался разрядить обстановку, всё равно дело закончится скандалом. Но Федору сейчас совершенно не хотелось скандалить, ему хотелось тишины и спокойствия.

– А! – хлопнул он себя по лбу. – Который час? Я совсем забыл! Пятнадцать минут первого. У меня же в час встреча с заказчиком.

– С каким заказчиком? – недоверчиво спросила Фиска.

– Потом расскажу, – напустил тумана Федор. – Сделай мне быстро чего-нибудь перекусить, а то опоздаю.

И хотя Фиска ворчала: «Какой заказчик? Откуда ему взяться?» – но на кухню пошла и чайник на плиту поставила.

Наскоро попив чаю, Федор оделся, повесил на плечо этюдник и со словами: «Буду к вечеру» – вышел.

Фиска еще некоторое время растерянно смотрела на закрывшуюся за Федором дверь, потом вздохнула:

– Сбежал, гад!

Федор вышел из подъезда и, зная, что Фиска может наблюдать за ним в окно, деловым шагом направился в сторону автобусной остановки. Уже на улице он остановился и закурил. Сигарета была последняя. Не обнаружив поблизости урны, Федор спрятал пустую пачку в карман. Погода была пасмурная и глаз не радовала. Ему в голову пришла мысль поехать на Кремлевскую улицу: «Сделаю пару набросков».

Порывшись в кармане плаща, Федор достал мелочь – все деньги, что у него были: «На сигареты должно хватить».

Добравшись до места, Федор с удивлением обнаружил, что реставрация Входоиерусалимской церкви закончена и с нее сняли строительные леса. Неожиданно пасмурное осеннее небо просветлело и восстановленные пять куполов сверкнули золотом от выглянувшего на мгновенье солнца.

«Красота!» – восхитился Федор.

– Подайте Христа ради! – заныл кто-то почти под самым ухом.

Федор обернулся.

Возле него стояла старуха. Лицо ее было таким морщинистым, что Федор опешил.

– Христа ради, говорю, подай! – потребовала нищенка, и в глазах ее мелькнул алчный огонек. – Бог велел давать просящему.

Федор засуетился и полез в карман.

Увидев в руке Федора мелочь, старуха фыркнула:

– И это всё от щедрот твоих?

– Это всё, что у меня есть.

– Оставь себе. Тебе самому впору милостыню просить.

– Я не нищий, – обиделся Федор, – я художник.

– А-а! – равнодушно протянула старуха.

– Хочешь, твой портрет нарисую?

– Что, понравилась? – старуха хитро улыбнулась.

– Уж больно много у тебя морщин.

– Так ты мне лучше крем от морщин подари! – она хрипло засмеялась, показав свой единственный зуб.

– Думаю, тебе крем уже не поможет.

– А ты меньше думай, – лукаво подмигнула старуха. – Твоя голова еще думает, а ноги уже знают дорогу.

Федор не нашелся что ответить, и старуха повернулась к нему спиной, заинтересовавшись группой туристов, которые, сбившись в кучку, во главе с экскурсоводом направлялись к оборонительным укреплениям кремля.

Проводив старуху взглядом, Федор еще некоторое время размышлял над ее словами, но, так и не найдя в них смысла, опять перевел взгляд на купола церкви.

«Какая всё-таки красота!» – вернулся он к прерванной появлением старухи мысли, сощурив глаза от удовольствия. Созерцание красоты всегда наполняло его душу тихим восторгом, который заставлял забывать обо всем на свете.