Страница 22 из 42
– Где же турки? – спрашиваю я у собравшихся санитаров, которые вышли тоже на улицу, когда увидели меня.
Что-то нужно делать! У кого спросить? Где мой муж и что с ним? Внутри у меня дрожь; зубы стучат, не попадают один на другой…
– Вишь, здесь нет войск, сказывал утром казак. Говорил, будто всех нестроевых вооружат и пошлют на защиту Сарыкамыша. Спрашивал, сколько человек у нас в команде. Я сказал, что старший врач уехали, а народу всего семь человек осталось, «охранять имущество казенное да медицинское»…
Гайдамакин считал себя образованным и любил употреблять слова непонятные не только для слушателя, но и для него самого…
– Знает ли мадам Штровман? Говорили ей, что турки близко? – спросила я.
– Да, их денщик говорил ей. Она и чай пила в своей комнате. Шибко испугалась… Я так думаю, что барин наш каждую минуту подъехать могут. Что там больше делать?
– Если придут за санитарами и возьмут их на защиту Сарыкамыша, мы сами будем караулить помещение и кормить лошадей.
– Что вы, барыня! Разве это ваше дело? Подождем! Когда опять придут – я вам скажу.
А там все стучат!.. И, как мне теперь кажется стучат чаще… Я пошла к мадам Штровман.
– Вы слышите стрельбу? Турки гораздо ближе, чем наши мужья.
Но она совершенно спокойна (а я думала, она плачет).
– Слышу, конечно, слышу! Нужно же когда-нибудь им прийти сюда, чтобы стрелять…
– Что вы! Зачем им приходить сюда?! Ведь наши позиции очень далеко отсюда!
– Я ничего не понимаю в этих делах!..
Не могу сидеть в комнате! Надела шубу и опять пошла на улицу. Никого! Ни души! Точно и не стреляют! Пошла в команду посмотреть лошадей; они подкормились на хорошем корму и хорошо отдохнули.
– Что будем делать, барыня? Турки пришли! Вон над самым вокзалом! – сказал санитар Акопянц. – А старший врач не едет! – Он был очень взволнован приходом турок. Каждый армянин хорошо знал, что пощады от турок ему не будет!
– Почему нам из штаба ничего не дают знать? Что нам делать? Может быть, люди уж уехали из города?
– Но еще никто не уезжает. (Я так думала.)
– Да по нашей улице кто поедет?! – сказал санитар.
Приближался вечер, я пошла домой. Но когда стемнело, мне стало жутко сидеть одной в комнате: вдруг турки уже окружили город и теперь где-нибудь совсем близко, крадутся к моей двери?! Нет, я не могу сидеть, я должна все видеть и слышать. Почему я не сходила сама в штаб и не спросила, что мне делать? Стреляют, кажется, еще сильнее!
– Гайдамакин! Где ты?
– Здесь я, здесь, барыня! – он вошел в столовую.
– Почему ты в шинели? Где ты был?
– Да мы за воротами стояли, там все видно, как турки стреляют. Костры зажгли, видать, мерзнут.
Турки жестоко страдали от мороза и не скрывались от русских, развели огромные костры и всю ночь, а может быть, и днем тоже жгли костры вдоль всей линии на верхушке горы, над вокзалом. Ночью ясно было видно, как они обступали костры черной каймой, от которой огонь становился слабым, маленьким, а когда они отходили, чтобы стрелять, огромное пламя освещало черное небо, и на фоне его было ясно видно каждую фигуру.
– А народ есть на улице?
– Какой народ! Да никого нету.
Я оделась и вышла на улицу, Гайдамакин шел за мной. Ночь была черная. Сначала не было видно ничего. Но глаза скоро привыкли к темноте, и на небе засверкали крошечные огоньки.
– Смотрите, барыня, сколько турок! – сказал Гайдамакин, показывая на гору над вокзалом.
Я увидела: точно по ниточке, ровно вспыхивали зеленовато-красные огоньки, то сразу несколько, то врассыпную, то опять все сразу, по всей горе… Точь-в-точь как на электрической вывеске гигантского магазина. Звук выстрелов я сейчас слышу меньше, чем днем. Это, может быть, оттого, что днем я не видела огоньков, а сейчас я только их и вижу. Где-то воет брошенная хозяевами собака. Видно, и ей страшно.
Вдруг за моей спиной заскрипел снег под чьими-то ногами. Я быстро повернулась и увидела, что сверху по улице спускается группа мужчин с ружьями. Мысль, как молния, мелькает: «Турки!..»
– Вон наши идут на позицию! – говорит Гайдамакин.
Слава богу, свои! Мы не одни! Еще есть люди на этой улице. Подходят, здороваются…
– Здравствуйте, солдаты, вы куда идете? – спросила я.
– А вон турку бить, на вокзал идем! Слышите, как стреляют? – Они остановились около меня.
– Боятся, потому и стреляют! – говорит один из пришедших.
Я прислушалась. Правда, я слышу теперь много выстрелов, а огоньков стало еще больше. Страшно!.. И снова я вижу гигантскую вывеску с освещением, которое то тухнет, то снова загорается.
– Вон сколько огоньков! Столько и винтовок, столько и пуль! – снова кто-то говорит из солдат.
– Сила их, должно быть, большая! Вон какие костры распалили! Не боятся нас. И откуда их принесло?! Позиции далеко! Там и войско наше. А здесь никто и не ждал турка! Здесь и солдат-то настоящих нету! Мы только – охранники! Все старики…
– Слышь? Замолчал?!
Сразу потухла «гигантская вывеска»! Стало темно и до жуткости тихо.
– Почему замолчал?
– А кто его знает, – говорит бородатый солдат, стоящий рядом со мной.
На нем был полушубок, шея замотана красным шарфом до самых ушей, на руках варежки, винтовки у всех на ремне, руки они все прятали в рукава и поминутно стучали нога об ногу:
– Экий морозище! Ну и морозу бог послал! Вон и турка мерзнет, видать. Недаром костры распалил. Может, пошел в обход? Тепереча самое время.
– Когда стреляют, это лучше. А как замолчал, так, значит, что-то затеял! Кажись, только что стрелял, а пойди за ним – он уж где-нибудь вот здесь! Вон, поди, крадется, высматривает! Тоже ведь и он боится шибко. А теперь самый раз идти в обход! – говорит бородатый мужик, который стоял рядом со мной.
– Ночь темная! Вот угляди его! – он протягивает руку за мою спину… Я в ужасе отскочила и повернулась лицом туда по тому направлению, куда он показывал. Но, заметив мой испуг, он успокаивающе говорит: – Кажись, я вас напужал – смотри.
– Не беспокойтесь, сестрица! Мы за вас постоим! Спите спокойно! Хотя и не наша очередь идти в бой, но мы здесь на охрану присланы! Вот и будем вас охранять, пока живы, а вы спите!
– Но что поделаешь, когда нет войска здесь настоящего? – говорит кто-то.
– Куда вы идете сейчас?
– Мы? А на вокзал! Вот только подойдет наш начальник… А вон кто-то идет!
– Ну, пойдемте, земляки! Покурили и ладно! Идем! До свидания, сестрица! Счастливо оставаться. А если кого из нас завтра принесут к вам в госпиталь – уж перевязывайте нас! Что уж поделаешь?!
– С Богом! Христос с вами! – едва выговорила я… Хотелось много сказать ласковых, ободряющих слов этим безответным людям, идущим не в очередь на смерть! Но слезы душат меня! А когда я смогла выговорить слова ласки и любви, они уже шагали вниз по улице, к месту смерти и страданий. Оттуда, с вокзала, мало кто в эту ночь ушел сам: одних увезли в госпиталь, других – в общую могилу… А я перевязывала раны, хотя, может быть, и не этим, идущим охранять меня, ратникам, а тысячам таких же русских безответных солдат…
Долго я еще стояла у калитки… Ноги мои точно примерзли, стали тяжелые, никак не оторвешь их от снега.
А на горе опять стучат по-прежнему. Тук-тук-тук-тук… И огоньки все так же вспыхивают зелено-красные.
На улице опять ни души. Только по-прежнему воет собака… Странно! Ведь сотни винтовок стреляют, и звук выстрелов ясно слышен, но чувствуется жуткая тишина… Неужели все эти дома пустые?! Ведь два дня тому назад у каждого дома были солдаты-денщики; то несли какие-то покупки, то разметали снег с тропинок… А теперь нигде никого… Только все «стучит» там, на горе…
– Барыня! Идемте в комнату, согрейтесь. Если турки осилят наших, то они только через мое тело перейдут к вам.
Я пошла в свою комнату и легла не раздеваясь. Но сейчас же вспомнила: «Господи! Да ведь мадам Штровман одна сидит в комнате! Вероятно, боится страшно?» И я постучала к ней в стенку: