Страница 21 из 42
– Барыня! Сейчас приходил казак из штаба, спрашивал барина, я сказал, что их нету – уехали на позицию за ранеными. Государь император приезжает сегодня в три часа! Государь будет ехать по нашей улице. Так чтобы на заборе не висело солдатское белье, – сказал казак.
Бедный мой Ваня! Только нескольких часов не дождался, чтобы посмотреть на государя! Мне хотелось плакать от обиды, что его нет здесь. Такая великая радость увидеть живого, не на портрете, вот здесь, в глуши, на краю великой России, нашего государя!.. Мне хотелось с кем-нибудь поделиться таким великим событием, говорить о нем! Я пошла и постучала в дверь к Штровманам.
– Мадам Штровман, государь приезжает в три часа.
Она открыла дверь и сейчас же спросила:
– Вы думаете, я могу стоять на улице?..
– Я не знаю!
– Дайте мне вашу форму, чтобы я могла стоять поближе к нему!
– Вон, посмотрите, солдаты пришли. Идемте, я дам вам косынку.
Потом я надела шубу и вышла на улицу. Она была полна солдат. Они становились по два в ряд вдоль всей улицы от поворота с главной и до самого госпиталя.
Никогда еще, кажется, у меня не было такого чувства радости и каких-то сладких слез!.. Я радуюсь такому счастливому дню. Может быть, единственному дню моей жизни? И почему-то хочется плакать! Слезы сами катятся из глаз… В носу мурашки, губы дрожат, не могу слова выговорить…
Солдаты стоят веселые, здороваются со мной, а я плачу…
– Здравствуйте, сестрица! Радость-то какая – сам государь приезжает к нам!
– Да! Большая радость! – едва выговариваю я, а слезы ручьем льются из моих глаз.
Солдаты тоже как-то присмирели.
– Да! Это не каждому доводится видеть-то государя императора, – говорит солдат.
– Погодка-то какая стоит! Только для парада Государева! – говорит другой.
Они поближе придвинулись ко мне, чтобы вести общий разговор.
– Прямо, значит, с поезда и в церковь, а оттедова, по этой самой улице, в штаб и в госпиталь. Поздоровается с ранеными, поздравит! Кому Егория повесит… Ну, потом, конечно, и по другим, прочим делам поедет…
– Я так думаю, что государь по другим улицам обратно поедет, чтобы, значит, все могли его видеть, – сказал бородатый солдат.
– А вы весь день будете стоять, пока государь не уедет?
– Нет, сменят. Как обратно проедет – так и уйдем! Мороз сегодня шибко крепкий, – говорит солдат, постукивая нога об ногу.
Я только сейчас обратила внимание на их шапки, на которых вместо кокарды были крестики. Да и сами они все какие-то бородатые и совсем не молодые!
– Почему у вас на шапках крестики?
– Мы второочередники! Здесь фронт спокойный, как раз для таких, как мы – стариков. А вы, сестрица, из каких краев будете? – спросил солдат.
– Я здешняя, кавказская, из Баку.
Вышла мадам Штровман в моей белой косынке.
– Можно мне стать впереди вас, солдаты?
Все сразу обернулись.
– Впереди стоять нельзя! Но тут стойте, нам не помешаете! Места хватит, только долго не простоите на таком морозе! Еще рано! Поди, в церкви сейчас!
Я пошла в комнату, чтобы согреться, замерзла стоять, но в комнате еще тоскливее стало…
– Барыня! Едет, едет! – кричит Гайдамакин.
Я выбежала на улицу и сразу точно горячей волной обдало меня!
– Ура! Ура! Ура-а-а! – неслось снизу улицы. Солдат узнать нельзя было: лица строго-суровые. Стоят как по ниточке: по два в ряд, держа ружья перед собой. Офицеры чуть впереди солдат, вытянув шеи туда, откуда несется все громче и громче «Ура-а-а!» Вдруг снизу точно волна поднимается: ширится в громком «ура!..» И дошла до нас. Я хотела тоже кричать «ура», раскрыла рот, но спазм сжал мне горло, и вместо «ура» вырвались рыдания.
А «ура» неслось все громче и громче! Показались какие-то автомобили – один, другой. Я протираю глаза, хочу лучше видеть, а слезы снова ручьями бегут. А солдаты так радостно, так могуче кричали приветствие своему государю!
Вот! Вот он! Кланяется на обе стороны. Какое грустное лицо! Почему так ему грустно?..
Вот и проехал! Скрылось светлое видение…
Я оглянулась. Мадам Штровман сидела на дощатом заборе и счастливо улыбалась…
– Слава Тебе, Господи! Удостоились увидать государя! Теперь и умирать не страшно! – оборачиваясь ко мне, говорит солдат, утирая рукой слезы.
И не один он плакал. Плакали и другие; вытирали глаза кулаком.
– Не поедет больше по этой улице государь, – говорит солдат, – сморкаясь прямо рукой и сбрасывая на снег.
– Ну вот, теперь пойдем обедать. Прощайте, сестрица.
– С Богом! – говорю я и тоже иду домой.
Сейчас же пришла Штровман.
– Знаете, я думала, он – что-нибудь совсем особенное! А он такой же, как и все офицеры!
– Мне все равно, что вы думали, но это Россия, это моя Родина, это все, все, чем мы, русские люди, живем… – Я ушла в свою спальню и долго еще там плакала. О чем? И сама не знаю! Что со мной? Весь день плачу: и от радости, и от какого-то неизвестного мне горя – предчувствия? Ничего не случилось; все то же самое, как и каждый день. Правда, Вани нет, не вернулся еще, но никакой опасности и беспокойства в этом нет! Мало ли что может задержать… война ведь!..
Глава 4
А Вани все нет! Сегодня ходила в госпиталь. У них опять почти нет раненых: отправили в Тифлис, чтобы освободить места для новых, все ждут с минуты на минуту. А муж все не едет! Я со всеми перезнакомилась в госпитале…
– Сестра Семина, да ваш муж, может быть, останется на позиции до Рождества Христова… – шутит молодой доктор.
– Он ждет, когда настреляют наших солдатиков, – говорит другой доктор.
– До Зивинских позиций расстояние неблизкое! В такой мороз с ранеными не поскачешь скоро! На ночь останавливаются в курдских аулах и отогревают раненых. А это много ведь берет времени! Перенести сто-двести тяжелораненых и больных, а через несколько часов снова столько же вынести и уложить в двуколки. На каждую двуколку только всего два санитара. – Стараюсь оправдать долгое отсутствие мужа.
– По случаю безработицы еду в отпуск в Тифлис! – говорит доктор Кручинин. – Все равно работы мало, и без меня обойдутся.
– Доктор! Устройте и мне отпуск! У меня кузен раненый приехал с Западного фронта в Тифлис, – просит хорошенькая сестра.
– Ну, знаем мы этих кузенов!..
Я попрощалась и вышла из госпиталя. Как красиво освещено там внизу! Гора и сосновый лес над вокзалом освещены в розовый цвет, а ниже и дальше дорога, по которой должен приехать Ваня… Вот-вот покажется вереница двуколок! Быстро доедут до вокзала, а тут уже и дома! Я смотрю вдоль всей дороги, насколько хватает глаз, но ничего не вижу. Все только белый снег без черных точек…
Стоять долго нельзя; ноги моментально примерзают к снегу. Пошла домой и до вечера просидела в своей комнате…
– Барыня! Самовар подан. Ужинать будете? – спросил Гайдамакин.
– Скажи мадам Штровман, что самовар на столе.
Пришла мадам Штровман, и мы с ней весь вечер говорили о приезде государя и о том, что наших мужей здесь нет…
– Может быть, они завтра приедут, – на прощание сказала она.
Утром я проснулась от какого-то стука, точно далеко кто-то выбивал ковры! Когда я вышла к чаю, Гайдамакин, не глядя на меня, а куда-то вбок, глухим голосом сказал:
– Турки пришли…[8]
– Что?! Какие турки?! – но сейчас же подумала об этом стуке. – Турки?! Куда пришли?!
– Сюда! Вон, слышите, стреляют?..
– Да, я слышу теперь ясно стрельбу. Но я не думала, что так стреляют… Это они стреляют? Гайдамакин, а барин? Что с ним? Где он?
Сразу такая безумная тревога сжала сердце… Неужели он попал в плен к туркам?! Я не могла больше оставаться в комнате! Надела шубу и вышла во двор…
Тук-тук-тук… Откуда этот звук несется? И сразу слух уловил направление. Вон там – на горе, за вокзалом. Все забыла на свете! Не могу глаз оторвать от того места, откуда несется – тук-тук-тук-тук… Я напрягаю зрение, но ничего не вижу на белом снегу – ни одной черной точки! Все такой же снег – чистый, ровный, как был и вчера…
8
В начале декабря 1914 г. в районе Сарыкамыша на главном операционном направлении русской армии создалась угрожающая ситуация.