Страница 18 из 34
Продлив Фартовый на четыре километра и насторожив там шесть капканов, спустился к ключу. Возвращаясь мимо снежного надува, увидел
64
норку, уже беснующуюся в ловушке. При моем появлении она устрашающе ощерилась, зашипела, впилась злобным взглядом прямо в глаза. Её длинное, мускулистое тело находилось в беспрестанном движении, отчего густая, темно-коричневая шубка отливала перламутром.
Когда я попытался прижать ее к снегу, норка с такой яростью бросилась на меня, что невольно подумалось - нет в тайге зверя страшнее. Я, признаться, даже растерялся перед ее безумной храбростью и неистовой решимостью драться с несопоставимо более сильным противником.
По дороге к палатке стрелял по вылетавшим из-под снега стайкам рябцов. Два замешкавшихся петушка морозятся теперь на лабазе. Могло быть и больше, если бы не очки: как вскинешь ружье, так линзы от влажного дыхания тут же покрываются изморозью. Боюсь, что они скоро доведут меня до того, что разобью их о первое попавшееся дерево.
За ужином рассказал Луксе о беличьем каннибализме.
- Так бывает у зверей, когда ум теряют, - подтвердил он. - Соболь соболя в капкане никогда не трогает. Но, помню, как-то один соболь к изюбру прикормился. Я, конечно, сразу капкан поставил. Прихожу проверять
дужках одна лапа. Вроде ушел соболь, но по следам вижу, нет, не ушел - другой съел. Снова капкан поставил. Опять съел. Я рассердился - не шутка, елка-моталка, два соболя потерял. Наставил везде капканов. На другой день прихожу - никого нет. На второй день - два рядом лежат. У одного лопатка выедена. И этого дурной начал есть, да не успел, сам попался. Рядом гора мяса, а он своих ест, елка-моталка. Совсем дурной был.
Громкое карканье возвестило о наступлении утра. Черные как смоль вороны слетелись на лабаз поживиться за наш счет. Пират и Индус, обычно разгонявшие их заливистым лаем, прятались от трескучего мороза в пихтовых гнездах, занесенных снегом. Но как только из трубы потянулась сизая струйка дыма, вороны скрылись в лесной чаще.
65
Мороз нынче потрудился на славу. Покрыл ветви невообразимо толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над полыньями туман, густой и плотный, как вата.
сделал новый кольцевой путик вдоль левого и правого берегов Буге. Лыжня прошла верхом по самым крутым склонам. Поэтому он и получил у меня название -"Крутой". Повернул на обратный ход когда достиг водораздела Буге - Джанго. С него было хорошо видно, как в стороне Джанго дыбятся во всю ширь горизонта горные валы, подпирающие белыми, островерхими шапками густо-синий небосвод. Воздух здесь настолько чист и прозрачен, что, казалось - протяни руку и достанешь до одной из этих вершин.
Мимо проплывали облака, легкие и зыбкие, как миражи средневековых парусников. Следом по земле неотступно, как шакалы за добычей, крались их серые тени. Вдали виднелись отроги главного хребта, поражающего своей мощью. Все в нем завораживало, властно притягивало взгляд. Впоследствии всякий раз, когда первобытный контур этих скалистых вершин всплывал из глубин памяти, в сердце пробуждалась лавина воспоминаний и щемящее
желание вновь взглянуть на вздыбленных дикой пляской каменных исполинов.
Стоит мне подняться в горы и попасть в холодный мир бесстрастных глыб, как охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обыденностью. Кажется, что отрезан от всего земного и перешёл в иное измерение, что еще немного - и постигну смысл быстротечной жизни, всеобщий закон мироздания. Здесь всё иное, даже воздух. Не тот вкус и запах. Это ветер континентов. Быть может, совсем недавно, он проносился над душными тропиками Индии или безбрежным ледяным панцирем Антарктиды. Ничто не пленяет меня так, как горы - самое потрясающее произведение Природы. Как точно подметил Владимир Высоцкий: "Лучше гор могут быть только горы..."
66
Пронизывающий ветер поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, стоит снять большую часть капканов на приманку и переставить их сюда на подрезку.
Хотел посоветоваться на этот счет с Луксой, но он пришёл сильно озабоченный и опередил меня сообщением. что в четырех километрах от палатки появился медведь. Косолапый был настолько худ, что, пройдя по лыжне метров сто, провалил снег только в двух местах. На следах - пятна крови. Это шатун - зверь-смертник. Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе ни спокойной жизни, ни спокойной охоты не будет. Шатун ничего не боится. Он может разорить лабаз, залезть в палатку. Встреча с ним грозит трагедией - терять ему нечего. Так и так финал у него один - смерть.
охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: "Хо-хо!" Я настороженно прислушался: что происходит?
- Хо-о... - глухо отозвались сопки.
- Лукса, что случилось? Зачем кричал? - обеспокоено спросил я, когда он вернулся.
- Ничего не случилось, - невозмутимо ответил охотник. - Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, - заключил он уверенно.
Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Долго тяжело ворочался в темноте. Сон был тревожный, томительный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал. Топил печь. Под утро, наконец, забылся.
Было еще темно, когда Лукса тронул меня за плечо. Жидкий рассвет едва забрезжил. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.
Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался
67
злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, который отбивался от наскакивающего на него с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко увертывалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.
Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам мы поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько неуверенных прыжков, обмяк, сдавленно охнул, повалился на бок и затих без агонии.
Пират стремглав подскочил к медведю и, давясь от ярости, злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что тот не реагирует, успокоился.
Зверь лежал, оскалив зубы, без признаков жизни. Вялые уши говорили о том, что косолапый мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще - медведь не шелохнулся. А меня запоздало начала трясти мелкая дрожь, которую я никак не мог унять.
По обычаям удэгейцев, убив медведя, об этом прямо не говорят. Поэтому мне были понятны слова Луксы:
- Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошел отдыхать в нижнее царство.