Щедрый Буге

Ствол, придавивший меня, стеснял движения, но руки были свободны. Я принялся отгребать снег - сначала вокруг головы, потом, с трудом просовывая ладони, из-под груди и живота. Колючие кристаллы струями вливались в рукава, за воротник, на шею и спину. Лезли в лицо, набивались в рот, но я радовался тому, что завален снегом. Что он тает на разгоряченном теле, пропитывая освежающей влагой одежду, так как прекрасно понимал, что именно снег мой спаситель.

Руки, действуя словно сами по себе, выгребали снежную крупу уже из-под бедер. С каждой минутой я проседал все ниже. Ствол перестал сильно давить на спину, и я попытался выползти из-под него. К неописуемому восторгу это удалось почти сразу, и вскоре я, мокрый, но счастливый, восседал на лесине, едва меня не погубившей: окажись я чуть выше, острые смолистые сучья пронзили бы меня насквозь.

Отдышавшись, отпилил несколько чурок и, наколов дров, забрался в палатку. Набил топку полешками, поджег щепу и, обсыхая у огня, не переставал удивляться невероятному везению, содрогался, представляя иной исход. А вот мой лучший друг, Юра Сотников, погиб, подумалось мне вдруг. Ему не повезло. Стечение целого ряда обстоятельств привело к трагической развязке...

ЛУКСА ВЕРНУЛСЯ

Целый месяц прошел впустую, а сегодня, когда мог, наконец, открыть счет трофеям - такой удар! Браню мышиное племя последними словами - съели полностью двух норок, попавших в капканы. Оставили на память лишь обглоданные скелеты да коричневый хвостик одной из них. По нему-то я и определил, что это были именно норки.

38

тяжелым сердцем побрел дальше. Досада от неудачи усиливалась сожалением о напрасной гибели красивых зверьков.

Погруженный в свои переживания, не сразу заметил изюбра, стоявшего на краю овражка. Он обгладывал ольху. Услышав скрип лыж, олень величаво повернул голову, увенчанную огромными ветвистыми рогами и, как бы давая понять, что я значу для него не больше, чем любое рядом стоящее дерево, равнодушно скользнул по мне взглядом, и, постояв в некотором раздумье, нехотя побежал - сначала рысью, а потом изумительными прыжками, легко перемахивая через завалы и ямы.

такие моменты сожалеешь, что в руках ружье, а не фотоаппарат. Волей-неволей начинаешь сравнивать между собой двух таежных красавцев: лося и изюбра. Но если лось просто могучий, сильный зверь, то изюбр - самое совершенное и величавое создание природы. Даже убегает так, словно специально предоставляет возможность полюбоваться грациозностью движений и изяществом форм своего тела.

Эта первозданная гармония наверняка вызывала восхищение и у наших предков, и это общее чувство как бы связывало меня в данную минуту с ушедшими поколениями. Пробуждало в сердце желание сберечь эту красоту

для наших потомков.

Такие встречи всегда очищают. Они своего рода баня для души: смывая

всю накопившуюся грязь, помогают отличить истинную ценность от ложной. Делают добрее и лучше.

Возвращаясь к стану, услышал со стороны устья Буге два выстрела. Лукса!? Помчался словно на крыльях. И не ошибся: он сидел под лабазом на корточках в куртке из солдатского сукна и деловито разбирал содержимое рюкзака. Я уставился на него так, будто не видел целую вечность. Подбежал, стиснул в объятиях.

Пусти, задавишь, - бурчал Лукса,- опять один жить будешь, елка-моталка. Лучше печку затопи, - но по его лицу было видно, что и он рад встрече.

Чего так долго не приходил?

39

Мал-мало загулял, - широко улыбнулся наставник. - И нарты долго искал. Нашел старые. Только до Джанго везли - сломались. Завтра сходим, принесем остальное. Там много ещё.

Сразу были забыты съеденные мышами норки, сучкастая ель. А когда из рюкзака появились сгущенные сливки, свежий хлеб и индийский чай, то и все прочие неприятности, случившиеся со мной за время его отсутствия, вовсе отодвинулись куда-то далеко-далеко.

Растопили печь. Насладившись вкусом давно забытых продуктов, я плюхнулся на спальник и блаженно вытянулся. Лукса набил трубку махоркой, закурил, поглядывая на меня:

Чего поймал? - с возможно большей небрежностью в голосе спросил, наконец, он.

Я выразительно излил душу, в адрес ненасытных мышей. Лукса, сочувственно качая головой, соглашался:

Сколько живу, столько мышей не помню. Однако, надо чаще ловушки проверять.

Перед сном вышел проветриться. Остывший воздух стал упруг, жгуч. Черная бездна манила дырочками звезд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном о скалу, подливал чернил в и без того непроглядную тьму.

Из трубы, как из пасти дракона, вырывался столб пламени,

обстреливающий звезды недолговечными светлячками искр. Холод незаметно пробрался под одежду. И сразу таким уютным показалось наше тесное брезентовое жилище. Я поспешно юркнул обратно. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо закивала оплывшая свеча, привычно попыхивал трубкой Лукса. Даже поленья, словно обрадованные моим возвращением, с новой силой возобновили трескучую перебранку.

ПАМЯТИ ДРУГА

40

Проснулся от сильного озноба. "Снежная ванна", полученная накануне, не прошла даром. Пересилив недомогание, я все же отправился в обход.

На обратном пути почувствовал, что силы с каждым шагом тают, ноги наливаются свинцом. Сонный туман, заполнивший мозг, лишил меня воли, и

остановился посреди реки у затора отдохнуть. И ладно бы посидел с минутку, да пошел дальше. Так нет. Прельстившись солнечным теплым днем, уложил лыжи камусом вверх и прилег на них. Глаза закрылись сами собой. Навалившаяся дремота подхватила, и я полетел в бездну мира грёз с чувством блаженства и покоя...

Внезапно кольнувшая мысль: замерзаю! - пронзила меня, подобно удару электрического тока. С трудом разомкнул склеенные изморозью веки. Ветер, дувший в голову, уже успел намести в ногах сугроб. Как ни странно, холода я не ощущал. Только мелкая дрожь во всем теле. Ни руки, ни ноги меня не слушались. После нескольких попыток, я сумел все-таки перевалиться на живот и с трудом встать на четвереньки. Раскачиваясь взад-вперед, размял бесчувственные ноги. Потом медленно выпрямился и стал приседать, размахивать руками, колотить себя. Немного согревшись, надел рюкзак и поплелся дальше. Как добрался до палатки - уже не помню.

Три дня, не вставая, пролежал в спальном мешке в полузабытьи. Спасибо Луксе. Каждый день, перед уходом, он заносил в палатку несколько охапок дров и вливал в меня какие-то отвары.

За время болезни я сильно ослаб, но зато на всю жизнь усвоил: заболел - не ходи, отлежись. Тогда организм с зарождающейся хворью быстро справится.

Когда, наконец, дело пошло на поправку, я много раз вспоминал Юру Сотникова и его напарника Сашу Тимашова. Мои злоключения казались такими незначительными и пустяковыми по сравнению с тем, что выпало на их долю.