Страница 26 из 32
– Почему ты решил пойти? Только честно, смотри мне в глаза.
– Мне приснился Фердинанд. Ни разу не снился, а тут – очень ясно. Он мне сказал – ничем сегодня не заниматься, а вечером непременно отправиться в оперу. И видишь, не зря.
– Тогда лучше не ходи, я схожу с ними, и я тебе обещаю, что потом мы заедем к тебе. Хорошо?
– Нет, я пойду.
– Рудольф, не нужно этого делать, ты знаешь Фердинанда, он втянет тебя опять в какую-нибудь историю, и ничем хорошим это не кончится.
– Когда-то ты была о Фердинанде другого мнения.
– Я и сейчас о нем очень высокого мнения, но мне не нравится твое состояние. Ты себя не контролируешь, Абель спровоцирует тебя – тебе станет легче, но какой ценой?
– Пусть так и будет. Это моя жена, я за нее отвечаю. Я понимаю, что с вашей точки зрения, ее не в чем упрекнуть, что она мне не изменяет, так и не надо до этого доводить. Я посмотрю сам, сам все увижу, и тогда будет понятно, есть о чем говорить или не о чем.
– Не о чем.
– С твоей – не о чем, а с моей – так уже караул кричи. Анна-Мария, это моя семья, я сам буду решать, что мне делать.
– Рудольф, я поеду к Ленцу, а ты сядь, приведи в порядок свои мысли… Ты знаешь, что делать.
– Нет, я поеду с тобой, завезу тебя домой, потом посижу. Перед спектаклем я заеду за тобой, раз уж за ними нельзя…
– Успокойся, у Ленца есть график твоих выступлений наверняка или дай мне свой, мы с Ленцем подумаем, что куда поставить… Рудольф, пожалуйста, послушайся меня. Не надо тебе идти в оперу, хочешь, я позвоню им и попрошу их тоже не ехать? Не надо никакой оперы, или ты иди, а мы не пойдем.
– Нет, пусть идет, как идет, я хочу для себя все решить. Они не поймут, с какой стати им отменять такое культурное событие, Анна-Мария, я обещаю тебе, что к вечеру я буду абсолютно спокоен. Я и сейчас почти успокоился, потому что самое плохое – это то, что я чувствую сейчас, и ничего не предпринимаю, что бы это остановить.
– Ты вбил себе в голову несусветную чушь, ты оскорбляешь своими мыслями свою жену. Ты упрямишься, и ты будешь долго расхлебывать то, что можешь сейчас натворить.
– Ты не понимаешь, на что посягнул этот грязный развратник…
– А полтора месяца назад ты говорил, что Клаус хороший парень, и он тебе очень нравился.
– Я не знал, что он такой негодяй.
– Видишь, ты говоришь, что хочешь разобраться, а сам уже все решил, и решил неправильно.
– Я сам во всем разберусь.
– Не во всем надо разбираться, лучше доверять полностью человеку, которого ты любишь. Ты усугубишь ситуацию сам, сделаешь хуже, ты доверял всем своим друзьям, не ревновал ко всем подряд, когда все с Аней бродили по театрам во время твоей медитации. Для нее Венцель – такой же твой друг, как Гейнц, Карл, Вильгельм…
– С чего бы это?
– Ты сам привел его, сам назвал его своим другом, он племянник Агнес, он наш, это все понимают.
– Я не понимаю. И ты, Анна-Мария, прекрасно знаешь, что Венцель – не Гейнц, не Вильгельм, это развязный консерваторский ублюдок, состоящий из похоти и богемных замашек.
– Ты слишком быстро и без оснований изменил о нем свое мнение, и сделал это именно тогда, когда Клаус отошел от своего круга и приблизился к нам.
– Если я не прав, то я это пойму, я не сумасшедший.
– Уже похож.
– Думай, как хочешь, поехали. Время идет – мы ни до чего не договоримся.
Разговор с Ленцем едва касался слуха Вебера, он на все кивал, видел, как они что-то вписывают в программы – потом можно посмотреть, не сейчас…
Дома он заговаривал и успокаивал себя, и медитация, как ему казалось, пошла ровно, спокойно. Он встал, собрался, он ни о чем не позволял себе думать, смотрел на часы и сам действовал, как механизм. Анна-Мария еще пыталась его отправить домой или хотя бы завести его в фойе, но он стоял у входа и смотрел на подъезжающие автомобили. Он сам помог выйти из машины жене, поприветствовал Клауса. Не глядя в глаза никому, отвечал на обыкновенные вопросы, вел жену под руку. Только Анечке время от времени он засматривался в глаза, пытаясь вычитать ответ на свой вопрос. Анна-Мария села с Анечкой рядом, но Венцель тут же попросил Анну-Марию с ним поменяться и сел по другую руку Анечки, продолжая без умолку обсуждать какие-то театральные новости. Вебер чувствовал на себе вопросительный взгляд жены, крепко держал ее руку в своей и молчал непроходимо.
Отыграли увертюру, пели хорошо, но Аня постоянно чувствовал на себе взгляд Вебера. Венцель с удовольствием глядел на сцену и, не отводя от сцены взгляда, время от времени что-то шепотом комментировал Анечке, иногда склоняясь к самому ее уху, касаясь щекой ее волос. Вебер за спиной у Ани тронул Венцеля и, поймав его вопросительный взгляд, указал ему на выход. Венцель удивленно пожал плечами, кивнул на сцену, но Вебер, не обращая внимания на его немой вопрос, поднялся, шепнул Ане, что сейчас вернется, и направился к выходу. Венцель, все пожимая плечами, пошел следом.
– Ты что, Рудольф, не мог антракта дождаться? Что ты хотел?
Если бы Вебер мог ему ответить. То, как Венцель естественно, непринужденно касался щекой Анечкиных волос, – душило Вебера, и то, как она спокойно, как само собой разумеющееся, это воспринимала, было концом света. Он заставлял себя делать по коридору медленные шаги, заставлял себя медленно и спокойно дышать, но внутри только нарастала волна холодного, спокойного гнева.
– Ты меня помолчать вызвал? Вебер, я вообще-то хотел послушать оперу, а не твое молчание, я пошел в зал, если это все.
– Почему ты пришел сюда с моей женой?
– Но ты же вчера ты не захотел идти, хорошо, что пришел, Аня очень хотела пойти с тобой, мы не знали, что ты передумаешь.
– Мы? Венцель, давай ты уйдешь и больше никогда в жизни никуда с моей женой ходить не будешь, разойдемся с миром.
– Я что-то сделал не так? Ты занят, но ей тоже хочется что-то увидеть, нам с ней интересно. Не так много женщин, Вебер, которые так разбираются в музыке.
– Уезжай отсюда сразу, не заходя больше в зал.
– Рудольф, ты что, ревнуешь? Но ты сейчас просто смешон, я тебя уважаю как музыканта, ты мне симпатичен как человек, но ты все более делаешься странным, с тобой невозможно разговаривать, ты никого не слышишь, ты весь в себе. А вокруг живые люди. И я не обязан тебе подчиняться, Аню я еще должен отвезти домой.
– Я сам ее отвезу, уйди.
– Вебер, у тебя даже взгляд ненормальный. Шел бы ты выспался, тебе эта опера не нужна.
Венцель шагнул к дверям зала, рука Вебера развернула его на месте – и Венцель полетел навзничь. Вебер сложил руки за спиной, он знал, что одного удара Венцелю хватит. За спиною забегали работники театра, Вебер стоял неподвижно, спокойно глядя на Венцеля, замершего на полу. Как он и думал, никакое раскаянье его не мучило. Над Венцелем склонялись то один, то другой, осуждающе, как на изувера, оборачивались на Вебера. Он продолжал стоять неподвижно. Ясно, что сейчас прибежит полиция. Он и не собирается сопротивляться. Венцеля, скорее всего, он убил наповал. Там и убивать нечего – рука сама ударила только вполсилы. Он хотел, чтобы полиция пришла скорее, чтобы его увели отсюда. Но дверь зала отворилась, появилась сначала Анна-Мария, следом Аня. Обе странно посмотрели на него и склонились над Венцелем. Анна-Мария пыталась привести Венцеля в чувство, Аня без конца оборачивалась на Вебера, и взгляд ее наполнялся осуждением. Он понимал, что она его не простит, смотрел на нее неотступно, понимая, что своей рукой убил вовсе не Венцеля, а ее любовь к себе.
Венцель со стоном зашевелился на полу, подошли полицейские, Вебер равнодушно подставил руки наручникам. Аня на Вебера больше не оборачивалась, зато Анна-Мария подошла к Веберу, поздоровалась с полицейскими, но смотрела Веберу в глаза.
– Что ты наделал?
– Я сделал то, что должен был сделать. Я не раскаиваюсь, – сказал Вебер, понимая, что уже врет.
– Раскаиваешься. Ты думаешь, она простит тебя?