Страница 23 из 32
– Есть у тебя силы, у тебя смысла нет, Гейнц. Сон – это про Город?
– Да. Там я понимаю, что во всём есть смысл, там звучит непередаваемая музыка, там невыносимо красиво, это нельзя рассказать…Я хочу быть там, эдесь я противен себе.
Вебер вышел, отправил Венцеля домой и опять сел перед Гейнцем.
– Гейнц, Аланд мне сто раз сказал, чем я должен с тобой заниматься, что концерты концертами, но и для меня, и для тебя не это главное.
– Не надо, Вебер, Аланд бы взял меня с собой, если бы это было так.
– Он не взял тебя с собой, потому что ты должен играть, Гейнц.
– Какие силы, Вебер? Зачем? Лучше скажи, что делает мой Альбертик?
– Зацеловал твой портрет, ни один так не замазан по краю, как твой.
– Какой еще портрет?
– Аланд придумал. Входишь в дом – все наши рожи в портретных изображениях в ряд на стене. Имитация нашего присутствия. Альберт со всеми здоровается по утрам, прощается по вечерам. Абеля зовет, как ты его научил, Абелёчком. Но твой он – подставляет стул, залезает – и целует.
– …Я хочу его увидеть, Вебер. Привез бы ты его, мне бы на него еще раз посмотреть, послушать его речи – и я бы без претензий убрался.
– Не надо болезненное состояние отождествлять с осознанием смысла жизни. Ты должен встать на ноги, вернуться к своим привычным делам – и только тогда ты сможешь сказать, есть смысл в твоей жизни, или нет. Вспомни, как меня ломало, сколько раз я был готов не то что умереть, а прикончить себя. Вы меня вытянули, и я сказать тебе не могу, как я вам благодарен. Гейнц, чистит всегда перед тем, как тебя поднимает на новую ступень, ты не хуже меня эту азбуку знаешь. Давай попробуем сесть, тебе будет не хуже, а лучше, если я прав.
– Подожди, подержи меня за руку, мне так легче. …Ленц вчера приезжал, они говорили с Агнес на кухне, ко мне она его не пустила.
– Что ему было надо?
– Ну, как – контракты, гастроли, надо ехать.
– Ты подписал контракты?
– Да. Он не хочет понимать, что я не просто так лежу в кровати. Агнес как скала: нет – и все. Болен. Два месяца – и не раньше. Ленц сказал, что никаких гастролей – ни на каких сценах – он мне устроить не даст, он устал от фокусов Аланда, придушит нас неустойками. Иностранцы уехали, и он не побежит телеграфировать и извиняться, потому что подписывал не он, а я.
– Агнес, наверное, уехала на телеграф.
– Может, и так. Плохо, она нервничает из-за меня. Так бы коротко и ясно – заболел, умер. Никаких неустоек, никаких извинений. Можно, конечно, написать: «извините, умер», но всерьез не воспримут.
Гейнц чуть улыбнулся. Вебер с надеждой всматривался в его лицо, осторожно растирал его ладонь в своих.
– Тебе лучше? Не думай о них. Это не те люди, с кем стоило играть.
– А с кем стоило? У Аланда мы были в раю, у него была только Музыка, сама по себе, и был только один критерий – стремление к совершенству.
– Ну, так послушайся его, Гейнц. Он не приказал бы делать того, что тебе не нужно. Потерпи, я медленно подниму тебя.
Вебер осторожно поднял подушку, подложил Гейнцу под плечи еще одну.
– В самом деле, сидя мне легче дышать. Фенрих, принеси глоток кофе. Мне Абель иногда понемногу давал.
– Сейчас, прикрой глаза, подыши ровно, подумай о том, что сегодня вечером Алька поволочет к твоему портрету стул, будет тебя целовать, желать тебе спокойной ночи, и ждать, что ты вот-вот приедешь.
– Ну тебя, Вебер.
– Он тебя любит, я тебя люблю. Я не удивляюсь, Гейнц, что тебе снится небесный город, нет сомнения, что ты оттуда. Только заваруха большая впереди, ты локти себе откусишь, когда со своих распрекрасных небес увидишь, как нам тут весело одному за другим кишки выпускают, а тебе – наставнику класса единоборств и главному драчуну Корпуса – будет не вмешаться.
– Вебер, ты это знаешь? Аланд сказал?
– Знаю, он даже кое-что мне оттуда показывал. Силы и так не равны, а ты еще до драки сбежать надумал.
– Я никогда от драки не уходил. И что, моя радость тоже под угрозой?
– Гейнц, я тебе больше, чем всё, сказал, и этого не имел права говорить, не тяни из меня. Музыка – это твоя лесенка, она всего лишь куда-то ведет. Идти по ней устаешь, когда забываешь, зачем ты пошел. Вспомни нашего маэстро. Он плохо играет? Возможно, когда-то и ему этого сделалось мало. Я не знаю, что тебе надо вспомнить, что ты такое главное в себе забыл.
– Принеси кофе и сигарету. Агнес вернется, а я здоров. Мне легче. Иди, пока кофе сваришь, я поправлюсь до конца.
Когда Агнес вернулась, Гейнц по-сибаритски полулежал в кресле, пил кофе и с наслаждением затягивался сигаретой. Агнес покачала головой и засмеялась.
– Лучше бы ты его накормил, Рудольф, он все эти дни ничего не ел.
– Я не подумал, фрау Агнес. Что ему приготовить?
– Я сама, сидите, хорошо устроились. Вы молодцы.
– Фрау Агнес, вы так надолго меня оставили, я по вам истосковался… – начал Гейнц, едва Агнес подошла взглянуть на его сердце.
– Я все уладила с твоими контрактами. Добрый Клеменс написал такое заключение, что мне было довольно процитировать, чтобы твои гастроли без вопросов отложили на необходимое тебе для выздоровления время.
– Клеменс? Вы его все-таки приручили?
– Это было нетрудно, он очень сговорчив, передавал вам приветы. Рад, что вопреки его прогнозам ты быстро поправляешься, хотел тебя проведать, Гейнц, еле отговорила. Ты не рано поднялся?
– Меня Вебер за шиворот вытащил из постели и грозился побить, если я буду сопротивляться. Но мне, как ни странно, лучше. Может, побил бы, так совсем бы прошло. Фрау Агнес… Вытолкайте его за дверь, пожалуйста, пусть едет готовиться к своим концертам.
– Сейчас всех пристроим к делу, это мы с тобой можем никуда не торопиться.
– Я буду таким послушным, фрау Агнес, каким никогда раньше не был. Мне стыдно, Вы ночью плакали, и я решил грешным делом, что я доигрался. Черт со мной, но Ваши слезы? Я их не стою. Сеньор Аландо не передал через Вас для меня указаний?
– Аландо ночью унес в себе твою проклятую болячку, а вы уже всё разнюхали и обсудили мои слёзы, как вам не стыдно…
– Стыдно, я говорю вам: стыдно. Откуда ж мне было знать, прекрасная фрау Агнес, что вы плакали от счастья, что у вас было свидание с нашим дорогим господином генералом.
Агнес дала Гейнцу затрещину, Гейнц притворно застонал, уронил голову.
– Это все, что было необходимо для полного моего исцеления, фрау Агнес. Теперь я здоров. Поцеловал бы вашу руку – да боюсь, ваш муж рассердится …
Она ушла, повторяя вполголоса, что они все – негодные, просто негодные мальчишки. Гейнц счастливо улыбался ей вслед. Гейнц сообщил Веберу, что здесь он будет только отрывать Вебера от занятий, а потому он поедет с Агнес нянчить Альберта.
– Тебе хорошо там побыть, Альберт тебя заболтает, он говорит без умолку.
– Вебер, когда ты готовился стать отцом, ты мог бы прочесть хоть одну книгу о детях. Ребенок должен говорить, когда он говорит, он развивает свой мозг. И когда он выполняет мелкую работу пальчиками – он тоже развивает свой мозг. Ребенок обязан говорить, теребить, перебирать пальчиками. Что толку, что ты молчал все детство, ты и остался идиотом, и рукам твоим было нечем заняться, теперь наверстывай.
Агнес слушала их с улыбкой.
– Нет, но фрау Агнес… Что это такое? – сокрушался Вебер.
– Это Гейнцу стало лучше, Рудольф. Я его увезу, Аландо просил избавить его хотя бы от решения проблем, связанных с пьяными выходками подполковника Хорна.
– Мне что ли напиться? Я бы тоже не отказался от рая, это не честно: он нашкодил – и ему все блага, а я тут один, как раб на галерах…
– Вебер, я мелкую моторику развивал в детстве, когда ты ленился и предавался праздным мечтам. А тебе теперь еще и Клауса воспитывать. Клауса мы ему оставим, да, фрау Агнес? Чтобы он не скучал.
– Не знаю, Гейнц, насчет Клауса я пока не решила.
– Фрау Агнес, почему вы ему потворствуете?