Жёлтая виолончель

Мы идём всё выше. Я задыхаюсь. Гиганту всё нипочём. Он словно плывёт над ступенями. Я не могу рассмотреть его ног под плащом. Я понимаю, что ноги должны быть, и что я должен их видеть прямо у себя перед носом, но не вижу.

Я устал подниматься, но почему-то чувствую необходимость не отставать. Ничего. Главное правильно дышать. Вдох… Выдох… Наконец, мы пришли. Мы на площадке перед верхним этажом. Она завалена вещами. Одежда, обломки мебели, посуда, книги, набитые чем-то пакеты.

Из одного пакета великан достаёт пластиковую бутылку. Бутылка на секунду скрывается в раструбе его рукава, а затем появляется вновь уже с открученной пробкой. Я принимаю её, прикладываю к губам. Жадно пью. Только сейчас понимаю, насколько хотел пить. Чувствую, какие горячие у меня губы и насколько пропитано жаром дыхание. Мне нужны лекарства. Я совсем заболел.

Великан тем временем даёт мне приличный кусок колбасы. Я сам не замечаю, как он оказывается в моих пальцах. Откусываю. Колбаса отличная, свежая, словно бы только что из холодильника. Где он её взял? Ем не спеша, тщательно разжёвывая.

– Спасибо, – говорю я. – Я очень хотел есть.

– Же мушорки мои, – говорит великан, глядя на меня в упор.

– Все мусорки? – переспрашиваю я. – В Москве?

– Жет, – отвечает он. – Жешде.

Как он умудряется так шепелявить? Как можно говорить «ж» вместо «в»? И где его нос? На месте носа я вижу куст густых чёрных волос. Глаза близко посажены по обе стороны от этого куста. Глаза горят фиолетовым, переливаются, блестят.

– Хорошо? – спрашивает он.

– Да, – подтверждаю я, доедая колбасу. – Спасибо.

– Жошинки, – говорит он, – указывая раструбом на ту пару обуви, что я держу в левой руке. – Яжлоко. Жода. Шолбаша.

– Да, – снова говорю я. – Большое вам спасибо.

– Жвоя ошередь, – его фигура разворачивается, придвигается, нависая надо мной.

– Вы хотите, чтобы я вам что-то дал взамен? – догадываюсь я. – Так у меня нет ничего… Если только обмотки… Или телефон вот сломанный…

– Кушочек… – говорит великан. Его рукав тянется ко мне. Я пячусь, чувствуя недоброе. Упираюсь ногой в низкий подоконник. Из раструба его плаща высовывается огромная костяная клешня.

– Возьмите… – бормочу я. – Возьмите телефон…

– Жет, – шипит он. – Жуку… Дай жуку…

Одна его клешня хватает меня за плечо, стискивает больно, отчего я корчусь и начинаю сползать на подоконник, другая плавает перед носом, точно раздумывая, за что ухватиться.

– А! – кричу я. – А! Отпустите….

Вырываюсь, жмусь к окну.

– Жуку… – шипит он. – Жуку ожай… Иж дше…

Дёргаюсь, мечусь. Лопается стекло. Длинный осколок впивается в моё запястье. Копна волос великана двигается к моему лицу. Я чувствую, как за слоем бороды что-то шевелится, готовое схватить меня, жевать, перемалывать…

Я толкаюсь ногой. Высоко… Ветер подхватывает меня и швыряет вниз. Тёмные этажи за секунду проносятся мимо… Козырёк подъезда, заваленный горами мусора… Дикая боль и хруст.

Мерзко… Отчего у меня на душе было так мерзко? Я шёл вдоль пыльного шоссе, по которому проносились с оглушительным рёвом машины. Город серел вокруг, едва различимый в смоге. Обычно я считал, что нормально себя чувствовать мне мешают люди. Но здесь не было людей, только обезличенные железяки, несущиеся мимо, да вздымающиеся вдалеке дома. То ли их незримое присутствие давит точно так же, как и явное, то ли дело и вовсе не в людях. А в чём? Видимо, во мне.

Может, настроение мне испортил разговор с Пашей. Может, то, что я отдался в лапы Иванову. Или что-то ещё. Может быть, мне просто не хватало в жизни чего-то важного, к чему я привык. Или так, блажь – к примеру, недостаток витаминов.

Я уже почти дошёл. Ко мне приближался красный кирпичный дом в пять этажей. Вид у него был обшарпанный, потёртый. В тёмном подъезде меня ждали кривые, чёрно-ржавые перила. Я шагал по лестнице, надеясь, что скоро останусь один. Дверь у Жупанова была коричневой, с облупившейся краской и маленькой надписью "PEPSI", которую кто-то выцарапал на ней ножиком.

Свет в глазке не горел. Это обнадёживало, и я открыл дверь. Разулся, прошёл. Все здесь казалось убогим и застывшим. Большие часы на стене тикали бесстрастно и уныло. Я сел на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза.

Велик был соблазн просто посидеть и ничего не делать. Но я знал, что это только сильнее вгонит меня в депрессию. И я отлично знал лекарство от неё.

Я давно ничего не писал. Нужно было начать что-то новое. Вообразить новый мир. Населить героями. Сочинить сюжет. Лучше всего что-то лёгкое, весёлое. Может быть, сказку. Хотя, если уж говорить совсем честно, в глубине головы у меня уже давно болтались обрывки, которые я очень хотел превратить в книгу.

Я достал из рюкзака тетрадь. Она была практически чистой. Когда-то первые страницы занимали кусочки университетских лекций, но я их вырвал за ненадобностью. Так что начинал я с чистого листа.

Постепенно бумага стала покрываться словами. Я начал издалека. С языка описываемых существ. Мне это казалось важным.

Внезапно во входной двери заскрипел ключ. Я засуетился, пряча тетрадь. Я знал, что будет, если меня застанут за необычным занятием. Допрос. Я привстал с дивана и выглянул в прихожую. Это было необходимо, чтобы продемонстрировать бдительность, которая являлась условием проживания.

Дверь открылась. Жупанов был низеньким, плешивым, большеруким мужичком. Рядом стояла дочка Аня в мятом синем платьице. Волосы, сальные и не расчёсанные, были собраны в хвостик с помощью шнурка.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Мгу, – кивнул Жупанов и, присев, стал медленно расшнуровывать левый ботинок.

Я прошёл в комнату, где как раз начали бить часы, и снова сел на диван. По привычке стал считать про себя удары, но скоро сбился. Жупанов втолкнул дочку в соседнюю комнату, зыркнул на меня и прокосолапил на кухню. Чем-то забрякал.

– Ты не трогал наш хлеб? – вдруг послышалось с кухни.

– Нет, – отозвался я.

– Странно, – сказал Жупанов. – Кажется, тут кусочек отрезан.

Сказано было с вопросительной интонацией. Аня вышла из их комнаты. На одну ногу был обут тапочек.

– Пап, – сказала она, – это я. Совсем чуть-чуть.

– Надо говорить, когда берёшь, – сказал Жупанов без всяких эмоций. Вышел из кухни. Размахнулся и ударил её ладонью по затылку. Потом вернулся на кухню, а Аня спокойно пошла за ним, щупая шнурочек на своём хвостике.

– Что-то вы рано, – сказал я, думая, чем бы заняться, чтобы не вызывать подозрений.

– Так заказы же, – буркнул Жупанов, вынося с кухни тарелку с бутербродами и кружку чая. – Был один с утра, а больше нет.

Жупанов занимался переездами квартир. Работал грузчиком и всё время жаловался, что водитель получает больше. С другой стороны, своей работой он гордился. Хвастался, что туда просто так не устроиться. Связи нужны, да ещё и не любые, а с правильными людьми. У него, Жупанова, на людей чутьё. Он умеет к каждому ключик подобрать. Я столько раз слышал эти слова Жупанова, что по-другому уже и не мог передать смысл, кроме как просто повторить его фразы.

Он уселся в старое продавленное кресло, включил телевизор и принялся хлебать из чашки чай. Я, подумав, извлёк из сумки самоучитель испанского. Не то, чтобы мне сейчас хотелось этим заниматься, но лучше я не придумал ничего.

Жупанов пощёлкал каналы и нашёл новости. Он сидел, смотрел, откусывал иногда бутерброд и запивал чаем. Периодически косился на меня.

В новостях показывали репортаж о праздновании какого-то события, о котором я ничего не знал. Люди в толпе улыбались и рассказывали о своём воодушевлении. Жупанов смотрел на них и хмуро жевал бутерброд.

Я знал, что он выдаст пару комментариев, а потом переключит на другой канал, чтобы найти сериал. Ему, кажется, было всё равно, что смотреть. Во всяком случае, он делал вид, что ему одинаково не нравятся все передачи.

– И чего галдят? – сказал он. – Событие, тоже мне. Лучше бы цены снизили хоть на рубль.