Фиолетовый снег

- Так заметно? – спокойно отозвался он.

- Заметно. Иван у Вас – замечательный парень и я в его взгляде вижу боль. Такую же, как и у Вас. Понимаете, - я подалась вперед,- сначала никак не могла понять, чем так цепляют его глаза. Цветом? Да, они необыкновенные. Но меня этим не удивишь. За годы работы в школе повидала много разноцветных глаз: и голубых, и зеленых, и серобуромалиновых. Потом поняла. Они притягивают своей глубиной. А эта глубина появляется только тогда, когда человек пережил личную тяжелую драму. И не сломался. Сделал выводы и начал жить дальше. Вы посмотрите, за ним идет вся школа. И ученики, и учителя.

- Вы тоже?

- Да. – Обезоруживающе улыбнулась я.

- Спасибо.

Я подошла к нему и села рядом.

- Александр Иванович! Посмотрите, пожалуйста, на меня! – мягко попросила его и притянула обратно к стулу. Он сел и посмотрел на меня.

- Что Вы видите в моих глазах? – спокойно спросила его.

- Синеву осеннего неба. Человека, умеющего радоваться наперекор всему. Сильную и красивую женщину. – Он засмеялся. – Это психологический тренинг?

- Вы в них не видите себя. – Грустно подвела я итог. – А это очень плохо. Where are you?

Он провел рукой по лбу и волосам: - Наверно, остался там, где-то далеко в прошлом…

- Вы очень нужны Вашему сыну. Он беспокоится за Вас. Что же такое произошло, что мальчик так рано повзрослел?

- Вы хотите услышать исповедь незнакомого мужчины?

- Вы – Ванин отец. А Ваня для меня слишком много значит.

- Хорошо. – Он пожал плечами. – Наверное, Вы правы. Но Вас будут искать?

- Ничего, учителя и без меня выпьют. А муж знает, что у нас школьный вечер.

- Не переживает, что задерживаетесь?

Я подумала и ответила: - Нет.

Он неспеша погладил пальцами инструмент.

- Мы были молоды и счастливы. – Начал он свой рассказ. – Танюша училась вместе со мной в медицинском. На последнем курсе мы расписались. После окончания она устроилась работать в поликлинику на Васильевском острове. Мы оба из Питера. – пояснил он. – Меня пригласили в интернатуру крупного военного госпиталя. Работа была интересной и я согласился. Но было одно но… Мне присвоили звание. Я стал военным хирургом. Еще несколько лет, и я защитил степень. Танюшка родила Ванечку. Он очень похож на нее.

- Только глаза папины… - прошептала я.

- Да, глаза мои. – Улыбнулся Бортников. – Ване было три года, когда меня послали в командировку на Кавказ. Хоть официально военные действия к этому времени там не велись, но боевики партизанили регулярно, внезапно появляясь то с территории Дагестана, то Грузии, или Кабардино-Балкарии, нападая на наших военных и мирных жителей. Там, куда меня направили, был большой госпиталь. И большая хирургическая практика. Мы, русские специалисты-медики, жили не в городе, а при больнице. И идти к месту работы недалеко, и безопасно в плане жизни. Нас охраняли. Командировка была длинная, на полгода. Моя Танюшка решила, что если в телевизионных новостях все спокойно, значит, волноваться не о чем, и сюрпризом прилетела ко мне вместе с маленьким Ванюшкой. – Мужчина закрыл лицо руками. – В тот день было ясно и солнечно. В нашем военном городке все было тихо и мирно. Таня решила с утра сходить на рынок, порадовать меня домашней стряпней. Ваня остался с соседкой. Я работал. Примерно часов в одиннадцать с северной стороны городка начался прорыв боевиков. Снаряды, осколки летали повсюду. Наши военные их вскоре выбили, и к нам начали поступать раненые. Военные и гражданские. В числе последних я увидел свою жену. У нее было тяжелое ранение в голову. Я помогал нашему нейрохирургу во время операции. Она выжила, но в сознание не приходила. По семейным обстоятельствам, раньше срока, я с ней и сыном вернулся в Питер. Я показывал ее лучшим специалистам. В коме она пролежала два месяца. Потом пришла в себя. Но мозговая деятельность целиком к ней не вернулась. К тому же она больше не могла ходить. Знаете, она стала как растение. Ничего не видела, хотя глаза был открыты, ничего не слышала. Когда ее укладывали спать, она напевала колыбельную песенку, которую пела маленькому Ванечке: Придет серенький волчок… - Бортников сглотнул ком в горле. - Но больше ни о чем не говорила. Я, мои родители, ее родители поочередно дежурили у постели больной. Малыш засыпал только рядом с ней. И, уже сонного, мы перекладывали его на свою кроватку. Ваня рос и помогал ухаживать за мамой. Он кормил ее. Знаете, с тех пор у него любимое блюдо – манная каша. Он упросил меня отдать его в музыкальную школу. Хотел играть маме песенки. И, знаете, в шесть лет он сносно играл на маленькой флейте. Когда пошел в школу, старался учиться на одни пятерки. Он приносил маме дневник и показывал ей. Я сам слышал, как он обещал выучиться и помочь справиться с ее болезнью. Но Таня угасала. Медленно. Сначала она перестала садиться в кресло. Лежала, глядя открытыми глазами в потолок. А перед своим днем рождения закрыла их навсегда. Она не мучилась. Просто ушла от нас. Вот, наверное, тогда глаза сына стали глубокими. Он дал на могиле матери слово быть лучшим. Стать врачом и спасать людей. Вот и вся наша семейная история. – Поднял на меня глаза Александр Иванович.

- Извините, я не хотела…- хмель давно выветрился из моей головы. В горле стояли слезы.

- Пойдемте, я провожу. – поднялся мужчина.

Я машинально цапнула свою сумку. Бортников мягко, как ненужную маленькому ребенку вещь, отнял ее у меня.

- Я же рядом. – Просто сказал он. Потом помог одеть мне пальто и повесил мою сумку к себе на плечо. Флейту положил в чехол, вынутый из кармана куртки. Я выключила свет и заперла дверь. Мы вышли в темный коридор. Где-то внизу играла музыка, и раздавались веселые крики.

Я нащупала его руку и крепко уцепилась за нее. Мне почему-то казалось важным просто поддержать его своим человеческим теплом. Мы спустились вниз и вышли из школы. Падал мелкий зимний снежок. Расчищенная днем площадка была засыпана его тонким слоем и на нем четким рисунком пропечатались наши следы.

- У меня за углом машина, - извиняясь, сказала я.

- Как же вы поведете? До ближайшего гаишника? – озвучил Бортников мою тревогу.

- Потихонечку. – Пожала плечами я.

- Ждите здесь. Сейчас подъеду. – Сказал он, поставив у моих ног сумку и сунув в руки мне флейту.

Он быстро ушел. Я подставила ладонь под медленно кружащий в воздухе снег. На теплой руке он таял, легонько покалывая холодом пальцы. За домом заворчал двигатель, и неучтенный гаражный самострой вылез своими побитыми углами в ярком свете прыгающих по ухабам нашего российского асфальта фар.

Передо мной открылась дверь большой черной машины.

- Кидайте сумку назад и садитесь! – крикнул из теплого и темного нутра Александр Иванович. Я положила флейту, бросила на пол сумку и села рядом с водителем.

- В какую сторону едем?

- В Полянки.

Через пятнадцать минут мы сидели рядом с домом в машине.

Бортников, не поворачиваясь ко мне и глядя на панель приборов, озвучил истину: - Приехали. Вот Ваш дом.

- Да. – Сказала я, не вылезая.

Он повернулся и посмотрел мне в глаза.

- Вы чудесная женщина, Светлана Васильевна. Спасибо Вам за все. За музыку, за хорошее отношение к моему сыну. За то, что меня слушали. – Добавил он тихо. – Вам пора.

Он взял мои ладони двумя руками и поцеловал каждую.

- Идите, прошу Вас!

Я открыла дверь и взяла сумку. Каюсь, мне хотелось броситься ему на шею, и больше никогда от него не отрываться. От него веяло незыблемой и уверенной силой одинокой, но крепкой и надежной скалы, стоящей в бескрайнем и бушующем космическом океане.

Вместо этого я улыбнулась и сказала: - Доброй ночи!

- Прощайте, Светлана Васильевна, - сказал он, и я закрыла дверь автомобиля. Большая машина резко развернулась и выехала из двора. Я потопала в подъезд.

Поднялась на этаж и тихонечко открыла дверь ключом. Семен, наверное, уже видит десятый сон. Я разделась, сходила в душ и пошла в спальню. Семена дома не было.