Талисман

Арсений всё же настоял на своём, и мы решили ехать на старую квартиру убитого, а потом уже к Арсению. Выезд на место, где было найдено тело, запланировали на завтра, причём, Громов обещал нам выделить своего помощника, который бы нам всё и показал.

– Его зовут Владимир Шарапов, – усмехнулся он.

– Прикол, что ли, такой? – не поверил я.

– Нет, на самом деле Володя Шарапов, – и первый раз за сегодняшний день я увидел на лице начальника безопасности улыбку.

– А что здесь странного? – спросил Арсений. – Имя или фамилия?

– Эх, молодежь! – усмехнулся я Громову, и он согласно кивнул головой. – Не знаете героев прошлого!

Арсений пожал плечами и полез в интернет – его всегда задевало, если окружающие знали больше, чем он.

Глава 4.

Я тоже уткнулся в свой телефон, – нужно было вкратце рассказать читающей публике про наше расследование. Поэтому, пока мы ехали по Невскому, я и головы не поднимал и закончил свои заметки как раз посреди Дворцового моста. Мы стояли в пробке, в машине было жутко холодно от того, что Арсений настежь открыл свое окно, и в него задувал ледяной ветер с Невы.

– Тебе не холодно? – поинтересовался я у него.

– Зато не укачивает, – не открывая глаз, ответил он. Арсений полулежал на сиденье, подставив лицо ветру. – «…И ветер дул, печально воя, была ужасная пора!»

Я посмотрел в открытое окно: вместе с ветром внутрь залетали брызги то ли дождя, то ли мокрого снега. Ноябрьская жуть!

– Смотрите, наводнение! – показал я на реку.

Арсений приоткрыл глаза и вновь продекламировал:

– «…Ветер бил по лицу мокрой тряпкой! А Нева металась как беспокойный больной в своей постели!» Василий Михалыч, может, музыку включишь?

Громов недовольно зыркнул на Арсения в зеркало, но не успел ничего сказать, поскольку у него зазвонил телефон.

Мы снова поехали, Громов нервно говорил по телефону, а я поинтересовался у Арсения, что он думает по поводу вдовы и её друга Сержа.

– Они могут быть причастными к убийству? Мы будем их рассматривать как подозреваемых? – спрашивал я, рассматривая бледное лицо Строганова.

– Сейчас узнаем, – ответил Арсений. Он зажмурил один глаз, а другим смотрел в окно. – Вот скажи, доктор, почему, когда я смотрю одним глазом, меня укачивает в два раза меньше, чем когда я смотрю обоими глазами?

Я пожал плечами.

– А причём тут … – начал было я, но Арсений меня, как водится, перебил.

– Чем больше глаз, тем больше информации поступает в мозг для осмысления! Понимаешь? Четыре глаза видят больше, чем два. Восемь – больше, чем четыре и так далее.

– Я не понимаю, – отозвался я.

– Громов смотрел на жену и её друга, так сказать, в восемь глаз! Поэтому он сейчас и предоставит нам нужную информацию! – без тени иронии проговорил Арсений.

Я усмехнулся. Вот она, театральность, страсть к дешёвым эффектам! А Громов как раз закончил разговор и обратился к нам:

– Вы про Елену? Конечно, мы рассматривали и её, и Сержа в качестве подозреваемых. Изучали их телефонные разговоры, встречи, смотрели круг их общения, электронную почту и так далее. Никаких доказательств причастности ни у одного, ни у другой нет. Да и чисто по-человечески, мне просто не верится! – добавил он.

– Значит, – заключил Арсений, – рассматривать их будем, но не как подозреваемых…

Громов резко затормозил и стал парковаться в узкую щель между двумя машинами.

– А тебе подчинённые звонили? Уже новости есть? – полюбопытствовал я у Михалыча про телефонный звонок.

Он нахмурился и, немного помолчав, ответил:

– Да. Всё мимо… Охранник, дебил, вспомнить лица почтальона не может. И в почтовом отделении ответили, что у них вообще мужчин-почтальонов нет…

– Гы, – злорадно прокомментировал Арсений.

Квартира Игоря оказалась недалеко от дома Арсения. На улице заметно стемнело, фонари отражались в чёрных лужах, а ветер отчего-то стих. Люди спешили с работы по домам, в окнах загорался свет, и мне захотелось попасть к себе домой, на кухню, где тепло и уютно, и где меня ждали…

Я взглянул на Арсения, он деловито осмотрелся, после чего полез с телефона в интернет, видимо, что-то разыскивать. Громов подошёл к парадной и стал изучать номера квартир.

– Чёрт! Старый фонд! Смотрите, как идут квартиры: седьмая, восьмая, дальше четырнадцатая! А где предыдущие? Потом двадцатая, двадцать третья и, блин, не поверите – девяносто девятая! Ну, кто так строит?! – возмущался он.

– Скорее всего, – сказал Арсений, – нам нужен подъезд, который во дворе.

– Подъезды в Москве, – поправил я его, – у нас парадные…

– Почему в Москве? – удивился Арсений, – это парадный вход, так сказать, парадное, или парадняк. А подъезд – это…

– Хватит разглагольствовать, – оборвал нас Громов, – пошли во двор.

И ринулся в скудно освещённую подворотню. Но там путь преградили железные ворота. Магнитный ключ на брелке не подходил. Громов подёргал калитку, но безрезультатно. Вокруг не было ни души. Арсений схватился за ручку, уперся ногой в ворота и с силой дёрнул. Без эффекта.

– Строганов… – начал было Громов.

Арсений приноровился и дёрнул ещё сильнее. Раз! И калитка в воротах распахнулась.

– Это электромагнитный замок, – пояснил он, – нужно просто приложить силу.

И мы вошли в классический двор-колодец. Свет, падавший из окон, выходивших во двор, давал возможность не наступать в лужи. В одном из углов угадывалась дверь в подъезд, или парадную, как вам больше нравится. На кухнях были открыты форточки, из которых доносился звон расставляемой посуды; можно было прослушать телевизионные новости и сериалы, которые прерывались свистками кипящих чайников; галдели голоса, преимущественно недовольные, и играла музыка. А на первом этаже, окна которого начинались от земли, жарили курицу. И аромат ощущался аж посреди двора. У меня потекли слюнки.

– «Здесь дворы как колодцы, но нечего пить…» – начал было я, но Громов перебил меня.

– Вон дверь! – указал он в темноту и пошёл на штурм.

Домофон, конечно, не работал, но и замок в железной двери был сломан, поэтому мы беспрепятственно прошли на лестницу.

Лестница была крутая и по тридцать ступенек в каждом пролёте. Пол на площадках был выложен мозаичной плиткой, огромные окна не изменились с момента постройки дома, только кое-где были заколочены фанерой.

Громов, кряхтя, поднимался по лестнице. Я за ним, тоже с трудом и периодически переводя дыхание. А Арсений словно и не замечал крутого подъема, к тому же ещё и зачитывал нам с телефона историческую справку.

– Хороший сайт нашёл, citywalls, – говорил он. – Дом построили в 1905 году! Модерн! Архитектор Мульханов… Известный, кстати! Доктор, слышал о нём? Дом, так дом! Толщина стен – 95 см, вот это крепость! Кирпич полнотелый… Печное отопление, печи 2-х типов: голландские круглые железные и каменные, выложенные плиткой… Дымоходы действующие. Паркет – дубовый, в ёлочку… О, тут интересные люди жили и бывали! Некто Кржижановский! Это большевик какой-то… Ленин здесь бывал! Прикиньте, дважды к Крыжовнику этому заходил в 39 квартиру и один раз неизвестно к кому… Ещё жильцов нашёл: генерал Куропаткин, чиновник Чушкин, Афанасий Кузьмин … Почти все квартиры есть…

Пока мы карабкались на последний этаж, Строганов поведал нам и про домовладелицу, и про соседние дома, и про известных личностей, которые в них проживали. Ему, как аборигену Петроградской стороны, это было интересно. Наконец, в полутьме (горела лишь часть лампочек) мы подошли к двери, над которой Громов высветил табличку с номером 100. Дверь была старая, деревянная, крашенная красно-коричневой краской, двустворчатая. Громов подёргал за чудом сохранившуюся бронзовую ручку, – дверь была заперта. Арсений разглядел звонок и воткнул в него палец. То ли звонок не работал, то ли его просто не было слышно, но ответом была тишина.

Громов уверенно вставил ключ в замок, два поворота – и первая дверь открылась. Створка внутренней двери была распахнута. В темноте угадывалась помещение приличных размеров. Арсений с Михалычем осветили своими фонариками прихожую, и, никого не обнаружив, мы вошли в квартиру. Запахи, которые бывают только в очень старых квартирах, напомнили мне юность… Однако, времени на воспоминания не было, и мы из прихожей двинулись по коридору вперед. Мне стало не по себе, поскольку в квартире кто-то был. По крайней мере, из недр доносились голоса: женский, словно уговаривающий, и мужской – нервный, раздраженный.