Фантазии

Стогова рыдает и кричит. Она не хочет идти с ним, но и руку не хочет отпускать, потому что понимает — они больше не увидятся…

…никогда, никогда, никогда!

В какой-то миг Лизу окликают, она слышит это краем уха, будто издалека, и встает. Она встречает взгляд Миши и мысленно спрашивает: «Можно я уйду?».

Он молчит с непроницаемым выражением лица. Внешне он как будто бездушен и холоден, но она ощущает его борьбу за ее жизнь. За ее душу.

«Иди» — только и доносится до Лизы, прежде чем она оглядывается на окликающего ее человека.

«Мама…».

Еще один последний взгляд на Мишу, и он ее отпускает. Девушка истошно кричит, разрывая нить, которая держала ее рядом с ним все это время. И вновь он в одиночестве…

Лиза падает. Так всегда, когда возвращаешься, и это преследуется дикой болью, от которой человек мечтает о смерти…

***

Ровный пикающий звук внезапно будто вздрагивает, ритм сбивается и вокруг начинает что-то происходить. Какая-то нелепая суматоха, чей-то истеричный плач, кто-то восхваляет небеса, а кто-то пытается кого-то куда-то выпроводить.

— …слышишь? — произносит некто неизвестный над самым ухом Лизы. Она помнит, что она Лиза Стогова, что у нее есть мама, что отец давно от них ушел, что есть друг Костя Метелин, но также Лиза помнит и группу… Мишу…

Внезапно дернувшись, она начинает орать, но это происходит лишь в ее голове, потому что на самом деле раздается лишь голос женщины, которая, кажется, гладит Лизу по щеке, и девушка, наконец, начинает ощущать ее прикосновения — теплые, мягкие, прямо материнские.

Но плач мамы слышен чуть приглушенней, чем этот милый голосок, который вещает Стоговой на самое ухо:

— Все хорошо, девочка, все хорошо, милая, ты с нами. Ты вернулась и молодчинка. Нечего тебе там… туда… — и уже в сторону, — ах ты ж, боже мой, ну впустите ее мать! Марина, Мариночка, входите, только тихо. Она еще не в себе, но слышит вас.

Потом Лиза отчетливо различает глубоко пораженный, пропитанный эмоциями голос мамы:

— Девочка моя, слава богу, моя девочка…

И больше женщина ничего не может сказать. Кажется, ее снова уводят, но все равно Лиза слышит, как мама кому-то звонит и орет на весь коридор:

— Надя! Надюша! Я не могу! — всхлип и рыдания, а потом снова, — Надя! Нет, что ты! Жива! Лизонька жива! Господи, четыре года… Целых четыре года…

Стогова засыпает, чувствуя жуткую усталость, будто бы мешки ворочала, будто бы гуляла всю ночь напролет, будто бы… с гастрольного тура вернулась.

Ей не снилось ничего особенного. Только трава, только солнышко, только лето.

***

Больничная палата наполнена посетителями. Все пришли с цветами, коробками конфет, кто-то — кажется, подруга Стоговой — приперла даже бутылку шампанского, которое Лиза ненавидит всей душой…

Девушка выглядит намного лучше, чем тогда, когда вышла из четырехлетней комы. Мать Лизы говорила, что в ночь, когда ее привезли в больницу с внезапно открывшимся носовым кровотечением — а до этого Лиза находилась дома, конечно под наблюдением доктора, — женщине приснился сон, что ее, Лизу, некто пытается увести за собой. Каково же было удивление Марины, когда ее дочь расплакалась и начала рассказывать именно тот сон, что видела и Марина, лишь с некоторыми изменениями.

— Мам, он меня отпустил, понимаешь? — говорила тогда Стогова. — Миша Горшенев… ну, помнишь? Горшок…

Марина поджала тогда губы, хмурясь, и отвела взгляд, а Лизе так и не удалось в этом разобраться…

Приняв массу поздравлений с вторым днем рождения, Стогова, улыбаясь, спрашивает:

— А где этот засранец? Где Метелин?

И все разом как-то неожиданно находят важные дела, которые якобы нужно немедленно выполнить, а Лиза, волнуясь и начиная дрожать, срывается на визг:

— Мама! Дядя Володя! — переводит она взгляд с матери на ее брата. — Надька!

Все молчат, и в этом молчании Лизе мерещится то самое искажение реальности, но это лишь признаки приближающегося обморока. Поэтому, когда перед ее глазами начинает рябить, к Стоговой подбегает ее подруга, одновременно с Мариной, и обе укладывают девушку на подушки.

— Тише, солнышко. Доктор говорит, что тебе еще долго придется восстанавливаться, — предупреждает Марина.

— Расскажите, — умоляюще просит Лиза, — пожалуйста, я ничего не помню. Что со мной случилось? Когда… в какой день? Кто виновник? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

В палате остаются только трое: Лиза, ее мать и Надя.

— Я часто приходила, — начинает говорить подруга Лизы, потому что Марина пока не может подобрать нужных слов. — Я тебе много читала. И новости, и даты всякие называла, чтобы ты не терялась, когда… ну, когда вернешься. — Стогова понимает, тяжело и прерывисто дыша, что ее подводят к чему-то дико неприятному, раз уж речь зашла о новостях. И да, она точно вспоминает, что знала, какой на самом деле год, когда Миша доказывал ей, что сейчас 2013-й. — Ты знаешь, какое сегодня число? — Лиза угрюмо кивает. — Да, конечно знаешь, ты новости смотрела по телику, верно? — Снова кивок. — Так вот… — Надя переводит взгляд на Марину, и та, ответив на этот взор своим слегка растерянным, как бы дает разрешение договорить. — Ты, Лизок, только сильно не волнуйся, лады? Просто доктор говорит, что последствия такой травмы будут беспокоить тебя на протяжении всей жизни, и потому теперь ты должна научиться себя контролировать и…

— НАДЯ! — тишину палаты разрывает громкий крик, такой, что подруга Стоговой и Марина буквально подпрыгивают на месте. Лиза переводит дыхание, бормоча и теребя пальцами краешек пододеяльника, — простите… прости, Надя… скажи мне, в чем тут дело, и это все, что мне нужно. Твоя психологическая обработка меня раздражает еще больше, понимаешь, да?

Надя смотрит на подругу задумчиво и немного удивленно, а потом кивает и произносит:

— Хорошо, — ее голос звучит сухо и даже жестко. — Сначала ответь, что ты видела? Что слышала? Что ты сама знаешь?

— Если ты о моем пребывании в сюрреализме, то да, я видела нечто не поддающееся моему объяснению. Со мной были все вы, а еще Метелин и почему-то Горшенев. Все. А о том реальном дне я помню лишь… — Лиза переводит взгляд в окно, по которому монотонно барабанит дождь, — я помню дождь. В тот день лил дождь…

— Да, было очень скользко из-за потоков воды, — подтверждает Надя и продолжает глухим голосом, — ты опаздывала. Твоя мама…

— Я тебе позвонила, чтобы проверить, встала ли ты, — подхватывает Марина, — но ты все еще спала. Собственно, я тебя и разбудила. Ты понеслась на работу. Вернее, на прослушивание… там какая-то начинающая группа… ты договорилась встреться с этими ребятами в студии…

Лизу обдает жаром, потому что ее мать пересказывает ее сон? Видения? Как это вообще называется?

— И что было потом? — уже хрипя от напряженного дыхания, спрашивает Стогова.

Снова говорит Надя, потому Марина вскакивает и отходит от кровати, вставая у окна, спиной к дочери и тихо плачет:

— В тот день, вернее, той ночью, с восемнадцатого на девятнадцатое июля умер Горшок…

Стогову так подбрасывает на койке, что Марина резко оборачивается, громкие пикающие звуки оповещают присутствующих о зашкаливающем пульсе Лизы, и Надя предостерегающе стискивает руку подруги, начиная заикаться от давящих на нее эмоций:

— Лизка, да, о-он умер т-тогда, сукин… сукин сын… я сама тогда сдохла почти… А мне Костя Метелин сообщил. Он-то в тот день и… Лизка, — вдруг срывается на рыдания Надя, все сильнее сдавливая руку Стоговой, побелевшей словно мел. Казалось, и без того мутные глаза Лизы внезапно теряют всю жизнь, словно Безликий высасывает ее, делая Лизу своей сообщницей, теперь и она мысленно называет себя Безликой.

— Вот почему он был со мной… — шепчет Стогова, восстанавливая все свои видения и складывая все части мозаики в единую картину.

Надя не обращает внимания на реплику Лизы и завершает свой истеричный рассказ совершенно ошеломляющей новостью, хотя после услышанного Лизе уже плевать на остальное, однако ей все же удается уставиться на подругу изумленным взором, когда та произносит, внезапно взяв себя в руки: