Фантазии

========== Часть 1 ==========

Лиза никак не может стряхнуть пепел с этой чертовой сигареты. У нее сегодня было все, все, что могло быть, но только не нормальная репетиция, не достойное прослушивание. Она надрывала связки, а ей отрезали:

— Неплохо-неплохо. Возможно, мы вам позвоним.

«Возможно, позвоним», хм… как это глупо и бессмысленно.

Чуть раскосые зеленые глаза Лизы хлопают черными накрашенными ресницами и таращатся в окно.

Ей противно от того, что случилось вчера. Ее бесит Костя с его неожиданным: «Я был счастлив с тобой, но…».

«Все, не продолжай, — отрезала тогда Лиза и отвернулась, — можешь идти. Мне все равно».

Нет, ей совсем не все равно. Она попрощалась с прошлым, но оно настойчиво врывается в ее жизнь, раз за разом удручая своим приходом. И снова небо над городом выглядит серым, снова туманная дымка того же оттенка, что и ее волосы, недавно выкрашенные в «пепел», висит тяжелым куполом над массивными зданиями домов.

Тоскует ли она, когда в ее наушниках долбят жесткие аккорды «Гражданской Обороны»? Нет, она не любит эту группу, уважает, но не любит. Ей ближе нечто более лирическое, но тоже из рок-н-ролла. Нет, не всегда лирическое, не всегда мягкое.

Что видят люди, глядя на нее, сидящую сейчас в прокуренном холле здания, где на пятом этаже находится звукозаписывающая студия? Они видят милую девицу, молодую, но чем-то прибитую. Быть может, это тоска, что плещется в ее бездонных глазах? Или просто отражение свинцового неба?

Все совсем не так. Она много смеется, и потому друзья Лизы считают ее личным шутом. Иной раз кажется, покажи ей палец — она заливисто захохочет, обнажив красивые ровные зубы, а между ними мелькнет зеленоватая жвачка со вкусом мяты, и в руках вспыхнет спичка, опаляя оранжевым огнем кончик сигареты, и в воздухе заклубится дым.

Она прищурит зеленые сияющие глаза и скажет: «Ну, чува-а-ак, ты выдал!»

— Эй, Стогова, — окликают девушку, и она, оторвав взгляд от женщины в красном плащике, что проходит за окном мимо высокого крыльца здания, поворачивается на этот голос. Она знает его. Однозначно. — Ты Лиза Стогова? — спрашивает он, приближаясь и поглядывая в какую-то бумагу, что держит в руках.

— Да, — коротко отрезает она, затягиваясь дымом, и встает с подоконника.

— Отлично. Идем, тебе тут шанс представился.

— Спасибо, — вскидывает она брови и хватает свою сумку, потом тушит сигарету и несется вслед за Яковом Цвиркуновым. Это он — гитарист из «Король и Шут».

— Не мне спасибо, — безэмоционально отвечает мужчина и ведет девицу к лестнице, добавляя: — Короче, давай тихо и спокойно, да? Споешь, понравишься — хорошо, а нет — распрощаемся. Все просто. Нам только парочку песен перезаписать. Знаешь вот эти: «Наблюдатель», «Девушка и граф», «Кузьма и барин»?

Лиза слегка ошеломлена происходящим, ведь до этого она рвала глотку на мини-сцене перед малоизвестными питерскими ребятами, которым, в общем-то, не подошла, а тут…

Это серьезно?

Они идут по коридору, поворачивают налево, и только тогда Стогова тихо, но уверенно отвечает:

— Конечно, я знаю эти песни, — и умолкает, потому что Яков открывает дверь в светлое уютное помещение, и не хочет она вовсе признаваться в том, что все песни этого коллектива она заучила наизусть, затерла до дыр. Не надо в этом признаваться, а то будет выглядеть несерьезно.

Она стоит перед ними и смотрит только на одного. Не потому, что всю свою жизнь обожала этого человека, не потому, что его голос въелся в мозг, смешался с бурлящей кровью, отпечатался в памяти навсегда, а из-за его харизмы, из-за того, что он — лидер, и это самое правильное применение этому слову. Встань он сейчас и крикни с напором и горячностью: «Северный флот, только вперед!», и она сорвется и понесется вперед, потому что он решил это, и она согласна.

Нет, это не поклонение и не фанатская любовь, при которой каждый считает себя единственным в своем роде поклонником, это всего лишь дань уважения и безмерная благодарность за юность, за правду и честность в текстах, за энергию, бьющую ключом, и… за эти колючие темно-карие глаза.

— Ну, чего встала? — без улыбки спрашивает Миша, но Лиза видит смех в уголках его глаз, там, где прорезаются морщинки, вселяя в его взгляд полчище чертят. — Что умеешь?

И она выдает, ввиду своего сумасшедшего и прямолинейного характера:

— Полы мыть, готовить, плясать и нести всякую ересь.

Все отрываются от своих занятий — кто-то до этого настраивал инструменты, кто-то просто задумчиво пялился на нее, — и смотрят на Лизу так, будто она вдруг натянула на голову шутовской колпак. Собственно, это почти правда, если судить по легкой комичности ситуации.

Горшенев, глядя на нее заинтересованно, откидывается на спинку стула.

— Хорошо, тогда помой здесь полы и иди.

— Договорились, — кивает Стогова, и мужчины, тихо посмеиваясь, быстро организовывают ей необходимый для уборки инвентарь, буквально силой отобрав его у милой тетеньки-уборщицы.

Лиза моет полы, пока ребята переговариваются и о чем-то там рассуждают, и она, сначала чуточку несмело, но после совершенно не стесняясь, начинает петь «Наблюдателя».

Мужчины замолкают, но Миша демонстративно таращится в окно и перебирает струны гитары, явно стараясь сбить девушку с толку, потому что играет он совсем другую композицию.

Стогова заканчивает и с уборкой, и с пением и, выпрямившись, сдергивает резиновые перчатки.

— Все, это все, что я могу.

— М-да, — хмыкает Князев, до этого молча наблюдавший за девушкой. — Что скажешь, Миха?

Горшенев вздыхает, отставляет инструмент и переводит внимательный взгляд на Лизу.

— Что тут скажешь? — прищуривается он, потирая пальцами подбородок, поросший легкой щетиной. — Она нам подходит. Как, говоришь, тебя зовут?

— Лиза Стогова, — ровно отрезает девушка, не мигая и не сводя глаз с лица Миши, а тот вовсе не смущается, будто понимает, каково ей сейчас в компании мужиков, играющих «тяжелую» музыку.

— Молодец, Лиза Стогова, — кивает Горшенев и в один миг исполняет мечту девушки, добавляя: — Берем тебя на запись. Можешь отлучиться и повизжать, если хочется, — и все хохочут, но по-доброму, и он тоже посмеивается, а Лиза любуется, и Миша видит паволоку, затянувшую радужку ее глаз, кивает, подмигнув, а Стогова, проглотив комок, отвечает:

— Не хочу визжать. Я лучше тут останусь…

Да, она тоже «не-такая-как-все», и она уверена, что это правда, потому что ее приняли. Она прошла.

«Да, чува-а-ак, ну ты выдал! — проносится в ее голове, когда она вместе со всеми начинает хихикать. — Ты реальный чувак».

Лиза всегда так говорит, когда ей хорошо, а сейчас ей хорошо.

========== Часть 2 ==========

Раннее-раннее утро. Эй, воронье, убирайтесь прочь!

Дайте перед смертью я один побуду. Только я да ветер…

Лиза курит. Опять. Все потому, что напротив нее стоит Костя. В который это раз? Кажется, прошло уже полтора месяца, и снова он.

Иногда Стогова уверена, что говорить с Костей, это как бросать в стену горсть сухого гороха: он бьется в нее, а стене все равно, она нема и глуха к раздражителям. Вот и Костя такая же тупая стена, да еще и упрямец, он совершенно ненормальный в своем упрямстве.

Лиза терпеть не может таких упрямых людей, потому что это признак невежества, неспособности развиваться, однобокости. Нет, она вовсе не считает себя самой умной и правильной. Ее вообще невозможно отнести к какому-то определенному типу людей: она и «технарь», и гуманитарий. Не где-то между, а именно так. Потому что «золотая середина» — не ее прерогатива, а, напротив, в крайности да с головою, да побольнее, чтоб потом размазывать саму себя по стене, вдалбливая в свои мысли лишь одну человеческую истину: ты — бактерия, на которую может наступить каждый, но это лишь в том случае, если ты так захочешь. Ведь растоптанным никто не окажется, когда бросается в бой…

Попытка доказать свою правоту часто доводит Костю до хриплых орущих нот в голосе и до расширенных зрачков, которые делают его взгляд вообще ненормальным. У него, как и у Лизы, зеленые глаза. Только радужки очей Стоговой будоражат глубиной и оттенком чуть выжженной на солнце травы. Костя же обладает ясным взглядом, казалось бы, искренним и невинным, и он еще умеет так вскинуть брови, что любой поведется. Только не Лиза, потратившая на него два года своей жизни, а на деле ведь Костя оказался глухим к чужим проблемам человеком.