Искра

Некогда огорчаться - вот-вот начнутся оленьи бега.

Победитель целое стадо оленей выиграет.

Летят оленьи упряжки, как ветер - снежная пыль вихрится. От скорости дух замирает. Искра со всеми кричал: "Скорей! Скорей!" - обо всём забыв. Очнулся только, когда взвыл кто-то прямо за его спиной.

Обернулся Искра: под ногами людей, что оленьи бега смотрели, Белый Мох, брат младшей жены Гнуса, корчится и хрипит - сумеречный медвежонок ему на грудь навалился, вздохнуть не даёт. А рядом, в истоптанном снегу - нож лежит; пустые ножны - у Белого Мха на поясе.

Свистнул Искра еле слышно - разжал медвежонок лапы, к ноге хозяина прижался. А Белый Мох всё отдышаться не может. Чужие люди помогли ему подняться, шапку отдали, что в сторону отлетела - а он всё твердил: "Ух, и душно же было мне! Словно душа с телом расставалась..."

Никто из добрых людей не понял, что случилось. Только досадовали, что самое интересное пришлось пропустить, пока помогали чужаку: как победитель гонок с шеста тальниковое кольцо с алой тряпицей сдёргивал, большое богатство себе. А всё из-за того, что упился пришлый мужичок водкой сверх меры. Обидно.

Только Копьё с Искрой переглянулся понимающе - и прочь от гонщиков его повёл.

- Не иначе, - сказал вполголоса, - келе твои тебя спасли, отвели его руку. В суматохе никто и не разобрался бы, что с тобой стряслось - когда все кричат, все ревут, все водку пили...

- Но почему он меня убить хотел? - спросил Искра. - За что?

- За то, что ты Гнусу дорогу перешёл, - сказал Копьё. - За то, что дети Ворона уже год Гнуса не звали и шкурок за камлание не давали ему. А может, и ещё причины есть. Шаманские пути - тёмные пути.

Ничего Искра не ответил. Новый нож, мечту свою, из ножен вынул, ладонь разрезал, протянул медвежонку. Почувствовал, как верный друг горячую боль ледяным языком зализывает. И на Копьё взглянул снизу вверх, как в далёком детстве:

- Что же делать мне? Рассказать ли об этом? И кому? И поверят ли?

А на эти вопросы и Копьё ответов не знал.

Только одно решил охотник: позовут друзья водку пить - не пить больше чашки. Один раз отвели верные келе от Искры беду - второй раз могут и не отвести. Пусть лучше веселья будет поменьше, зато взгляд останется острым и цепким.

Не хотелось Копью Искру одного оставлять, но позвали его Седой Лис и Сова. Хвастался Сова шкурками с побережья и крупинками золота - да не в этом и дело: очень уж хотелось Копью с друзьями детства хоть словом перекинуться. А Искра в большой тордох, где гости ели солёную рыбу и строганину да водку пили, пойти не захотел.

- Душно мне там, Копьё, - сказал. - Я лучше пойду смотреть, как дети Моржа плошки зажигают и песни поют. Не беспокойся: медведи мои - со мной. У знака из сухих рогов увидимся.

Помедлил Копьё. А Искра улыбнулся:

- Я начеку. Подумать надо мне.

И не стал Копьё его ремнём к себе привязывать, как щенка - поверил. Ушёл с друзьями.

А Искра у лотка стоял, рассматривал рукавицы, все сплошь бисером вышитые, что женщины с побережья делают - и не видел.

Знал Искра, что есть люди, которым он не по нраву - но что враги у него есть, узнал только сегодня. Горело это знание, как свежая царапина на душе.

Не мог он больше быть мальчишкой, что на ярмарке веселится - снова шаманом стал. И радость ушла.

И когда он пьяного Гнуса увидел - не испугался. И не ушёл в тень: не пристало ему от врагов бегать, словно евражке от белой лисицы. Пусть Гнус делает, что хочет - со спины ни ему, ни дружкам его к Искре больше не подобраться.

Смотрел на него Искра - и видел, что укутан Гнус в тягучую темноту, как в парку. И что копошатся в этой темноте маленькие твари - а Гнус их словно бы и не замечает. Зато Искру сразу заметил.

Только что пошатывался и по сторонам глазел - и вдруг выпрямился. Цепко Искре в лицо взглянул. Подошёл ближе и сказал негромко, с усмешечкой, что на улыбку и в сумерки не похожа:

- От железа заговорённый, шаманчик-девчонка? Мать заговорила, когда в малицу с белыми куропатками рядила тебя? Это ничего. Всё равно недолго тебе песни петь и складно врать: глаза на затылке заведи, рот оленьими жилами зашей - а всё равно не убережёшься. От железа ушёл - от слов не уйдёшь, - а заметив, что люди прислушиваются, громко заговорил, весело. - Небось, рады дети Ворона, что такой богатырь их теперь от злой погани защищает?

Расхохотался, на снег сплюнул и прочь пошёл - боком. Будто пьяный до бесчувствия - только на деле спиной к Искре не хотел повернуться.

И понял Искра: боится Гнус. Порчи боится.

А ещё понял он, что не станет на Гнуса порчу наводить и сумеречных медведей по его следу пускать. Жизнь у Гнуса и так непростая: мелкие келе его облепили, как комары в летний день. Не к добру.

Пусть всё своим чередом идёт. Придётся драться - будет Искра драться, а ножом или словом в спину бить не станет. Сильный - не подлый.

И пошёл Искра к знаку - башне, из сухих оленьих рогов сложенной - твёрдой походкой.

***

Тяжёлой выдалась для Искры тринадцатая зима.

Расхворался старый Тальник. Как Искра ни грел его - всё равно в Нижний мир уехал. Только и смог Искра, что его проводить до стойбища, где Тальниковы предки жили. Келе-песцов наловил, велел им белый тордох на тёмных землях старику поставить. Слово с него взял, что вернётся Тальник в Срединный мир третьим сыном младшей внучки.

Но всё равно тяжело было у Искры на сердце.

Ворчлив был старый Тальник, порой судил опрометчиво - но добр был к Искре и порой к словам его прислушивался. А теперь - Тальник в Нижний мир перебрался, Камень грудью хворает, Брусника совсем слаба стала, редко из тордоха выходит. Умрут все старики, что Тихую Птицу знали, любили и понимали - и останутся только те, кому Гнус успел жидкой грязи в уши налить. Слышал Искра, как за спиной шептались: "Великий шаман - Гнус, могучей силы, а Искра - перечить ему смеет, обижает да в стойбище детей Ворона приезжать мешает. Не случилось бы бед, когда Искра вырастет. Не к добру было мальчишку в белую шкурку заворачивать: стал он лукавым да непонятным, все следы перепутал..."

Кто-нибудь заикался, мол, мор-то олений Искра прекратил - но ему тут же возражали: а платы почему не потребовал? Любой шаман, если удаётся ему сделать такое громадное дело, платы требует не пустяшной: не одного оленя - десять, не пару шкурок - пару дюжин. А Искра промолчал. Почему промолчал? Шаман с духами договаривается и плату берёт - ясную, а если не взял простой платы - чем ещё стребует своего? Живыми душами? Горячей кровью?

Слышал Искра в этих словах голос Гнуса - и возразить не мог: не поверили бы. Просили у него помощи - и хмыкали, когда он уходил: ишь, в подарок пару юкол принесли Искре - и он взял, и злиться не стал, и медведей своих натравить не пообещал. Что это значит? Что помощь Искре ничего не стоит - или что он много больше хочет?

Жадный и подлый он - или просто дурак?

Дитя огня. Всё не по-людски.

А Брусника грустно Ранней Заре говорила:

- Придётся Искре жену себе искать за семь тундр. Наши девчонки, что Искре ровесницы, злой блажи наслушались, теперь пороки в нём ищут, как блох в снегу. Гнус на наш очаг холодной воды плеснул. Слова его, словно дым, и глаза выедают, и душу.

И Ранняя Заря кивала - согласно:

- Белый шаман - Искра. Но Гнус никому в это поверить не даст. Никогда он детей Ворона не любил, а сейчас вовсе не переносит; слова к тордохам подкидывает, словно яд - волкам.

Слышал это Искра - и украдкой водкой плескал у полога. Собирались на угощение маленькие духи-пьянчужки - а он пучок своих волос поджигал:

- Маленькие келе, шустрые вестники, ешьте и пейте. Я вам ещё водки дам - а вы мне скажите, если кто из детей Ворона в беду попадёт, если на ком дурной взгляд остановят, если к кому лютая боль привяжется. Хочу раньше всех знать - и точно раньше Гнуса. Хочу всякую беду остановить раньше, чем она жерди у тордоха моего родича переломает. Будет людям легче - меньше они наветы слушать станут.