Страница 8 из 12
Татьяна радуется за подругу: не откровенье, а песня!
– Но ведь Тургояк дышит не только гладью и синью, не всегда оно лазурное…
– Какая ты, Танюша, чудная! Если бы озеро стало всегда неподвижным и, как ты сказала, лазурным, – к нему бы не шли. Не ест же человек одни сладкие пряники! Ему подай и хрен, и горчицу, и кисленькое.
– Ну, а зимой? Зимой оно неподвижно.
– Зимой на озере своя красота…
Соне было года четыре, когда с её матерью, Пелагеей Петровной, случилась беда: жестокий ревматизм надолго приковал её к постели. Приехала как-то сноха – жена брата – и давай упрашивать отпустить Соню в Косотурск погостить.
– До гостевания ли? – сползла с лежанки Пелагея Петровна, – ни полов подмести, ни попить подать…
– Чего бабке Дарье на печи лежать, подмела бы полы, – возразила настойчивая сноха. – Одна обуза тебе ребенок малый!
– Глухая бабка-то, как пень. Пока дозовешься – полдня пройдет…
Уломала все-таки, увезла на недельку несмышленыша Соню. «Ну ладно, мне бы только встать», – думала Пелагея Петровна, гладя по вихрам полуторагодовалого Степку.
Стоял май, по совету бабки Зайчихи Алексей Поликарпович наставил в муравейники полдесятка пустых бутылок. Что уж там потом колдовала Зайчиха с копошившимися муравьями в бутылках, одному Богу известно. Но приготовленное из них притиранье с резким запахом – хоть из избы беги! – помогло Пелагее Петровне. Она сожгла палку-костыль. А тут Лаврентий родился, затем Степан, Марусенька. Жизнь в доме Молчановых текла своим чередом: заботы, печали, короткие радости. Словом – было бы счастье, да дни впереди. Какое уж счастье, коли старшая дочь незаметно отбилась от дома, как птица от стаи. Погостит недельку-другую, да опять к тетке Ольге. А Волковы и рады. Им что? Своих ребят у них сроду не бывало, вот они и забавлялись чужим ребенком, сманивая её разными подарками.
В шесть лет Волковы приставили к Соне черницу – монашку из Знаменской обители, чтобы учить «благочестию», читать и писать. К двенадцати годам ученица превзошла свою наставницу, о чем та не переставала удивляться: «Куда уж мне – самого секретаря консистории8 за пояс заткнет…» И сбежала от Волковых черница, не успев ответить на множество вопросов.
А в пятнадцать лет хозяин доверил ей доходы-расходы в книгу набело переписывать, да скоро опомнился, заметив, что племянница не по годам сметлива. И отослал Соню на помощь к тетке – по женской части. «Бабье дело – горшки и тряпки, а деньги я сам считать умею», – думал он, ссыпая в потайное место ловко приобретенную у горщиков пригоршню разноцветных камушков, нуждающихся в огранке.
Пелагея Петровна тайно утирала слезы с глаз и молилась, чтобы возвратилась блудная дочь в отчий дом. Алексей Поликарпович, муж её, ворчал:
– Разнюнилась! За хвост не удержала, дак за гриву не хватайся! Сама виновата. Теперь хоть лоб расшиби…
Он был не прочь вернуть Соню, но имея корыстную цель, рассуждал по-своему. Парни растут, не успеешь глазом моргнуть – в солдаты поспеют. Истый же христианин кроме креста на гайтане – ни на шапке, ни на плечах – не должон никаких знаков носить. Ближе к заводу надо пристраивать. С казенного заводу не забирают. Шуряк-то любого чиновника с потрохами купит. А потому не надобно его булгачить и трезвон подымать. Пусть Сонька и живет там. Рано ли, поздно ли – все одно из дому выпорхнет. Не зря говорят, отец с матерью девку для других ро́стят… Вот и брат советует.
Таня и Соня были ровесницами. Учительница бывала в доме Молчановых. Случалось, подруги впрягались в помощь к вечно занятой Пелагее Петровне: то поливали капусту, нося воду на коромысле из Миасс-реки, то склонялись к грядкам, вырывая сорную траву, или лён стелили. И всегда заботливо спрашивала Петровна подруг:
– Уморились, поди? То-то, это вам не крашеные яйца на Красную горку катать! Ну, посидите – посплетничайте…
Акулина, бабка Пелагеи Петровны, много лет воспитывалась в женском монастыре, что близ озера Кысыкуль. Никто теперь не мог бы узнать в этой глухой и беззубой старухе некогда черноглазую, русоволосую и стройную, похожую на былинку, русскую красавицу. «Моя белица», – любовалась ею мать-игуменья, и всеми силами старалась отдалить её пострижение в монахини. – «Негоже экую красоту заживо в стенах монастырских хоронить. Сюда не по своей вине, или не по своей воле идут, или премного согрешивши. Подрастешь – выпущу тебя, как птичку вольную, в добрые руки. Тебе сыновей рожать и девок плодить…»
Как знать, свою судьбу она вспоминала, или по-матерински любила эту круглую сироту…
Как-то в июльский день разрывала Акулина хвойную подстилку под соснами и срезала за монастырской стеной ножичком белые грузди – размером с небольшое блюдце. Вдруг прямо ей под ноги кинулась собака. Вздрогнула Акулина, но оправившись от испуга, смело погладила собаку. Та села на задние лапы и миролюбиво уставилась на девицу. Из лесу вышел парень с ружьем.
– Видать, добрый ты человек! На иного мой Шайтан набросился бы… – проговорил он, забрасывая ружье за плечо. Она глянула на парня. Черноволосый, с курчавой бородкой, улыбчив. «Вот и судьба! Такого во сне не раз видала». Познакомились, полюбились. На Покров9 свадьбу сыграли. Шестнадцать лет Акулине было. Скромная мать-игуменья за мать сидела, украдкой от радости слезу утирала. Увез её тогда Матвей в село Тургояк. Родители его к древлему благочестию приучили. А что? Вера-то одна, не басурманская! Писание одно, предания общие, лишь имеются тонкости обрядовой стороны православия. В семьях – и тех свои законы, свои нравоучения…
От бабки своей Пелагея Петровна унаследовала тихий и кроткий нрав, но твердую волю, незаурядную память и способность к чисто женскому ремеслу. Схватывая налету, она сама кроила, шила, вязала, ткала, пекла пироги и шаньги – пальчики оближешь. Она без запинки знала даты рождения святых и угодников, все православные праздники, многие молитвы и заговоры, кафизмы10 и псалмы. В ней удивительно сочетались языческие поверья, народные приметы, суеверия с доскональным знанием Священного писания. Она соблюдала большие и малые посты, особенно по средам и пятницам, и была беспощадна к домочадцам.
Соседки звали её Полюшкой, а старшие – Петровной.
Как-то присутствуя на пасхальной литургии, которую проводил отец Михаил, Петровна заметила его оплошность. Позже, при возможности, сделала ему замечание. Тот, уверовав в свою непогрешимость, разозлившись, сверкнул глазами, но промолчал. Петровна же ему ответила: «Господь гордым противится, смиренным дает благодать. Негоже паству обманывать. Иона писал: «За веру стоим, боля о законе своем, преданием от святых отцов». В такой день грех балаболить…»
С тех пор Михаил понял: спорить со свояченицей бесполезно – за ответом в карман не полезет, и палец ей в рот не клади.
Когда работали на огороде, Петровна учила девушек:
– Сеять лен надо после первого кукования кукушки. – И поясняла, видя их интерес:
– Так повелось, так господь велел. Каждому овощу, каждой травиночке – своё время. Вот, к примеру, лён взять. Пока вылезет, да вырастет – сколько дней убежит? Потом две недели цветет, четыре спеет, на седьмую неделю – семя летит. Дергать надо успеть – без семян и масла останешься… Стелить – тоже. Всему свое время!
Как-то перед тем, как посеять капустную рассаду по весне, спросила:
– День-то нынче какой?
– Четверг, кажется. Ну да: четверг…
– Ох, грешница! Совсем с вами памяти лишилась и чуть без капусты не остались. Завтре сеять стану, завтре! Не-то черви съедят капусту всю…
Раскатав тесто для пирога с черемухой, взяла ступку, а песта́ от ступки отыскать не может. Устала искать, и села в растерянности:
– Мань, – спрашивает она младшую дочку. – Куды ты у меня пест затащила? – Маруся удивилась забывчивости матери, ответила:
8
Консистория – церковная канцелярия, ведавшая церковными учетом и статистикой.
9
Покров – 14 октября.
10
Кафизма – раздел Псалтири.