Страница 7 из 12
Познакомившись с молодой интеллигенцией заводского округа, Таня деятельно включилась в благотворительность, а потом стала помогать в устройстве библиотеки при горнозаводском товариществе «Металл» – подбирала необходимую литературу, вкладывая иногда собственные средства. В библиотеку тянулись и рабочие, жадные до знаний. Радости её не было предела, она нашла себя здесь окончательно.
Летом, когда деятельность заводов временно замирала и заводские – полурабочие и полукрестьяне – трудились на своих пашнях, сенокосах и огородах, Татьяна Николаевна приезжала в Тургояк, одна или с отцом. Здесь ей нравилось все: и тихие улочки, словно ковром заросшие муравой, и большое, то хрустально-чистое, то сине-зеленое со вздыбленными волнами озеро. Более же всего ей нравилось слушать неторопливые рассказы, с чуть заметным акцентом, бродяги Бородача.
И в доме их большого приятеля Стася Павловича – настоящий музей, ну прямо Кунсткамера! К нему молодая учительница питала особое пристрастие и тянулась, как головка золотистого подсолнуха к лучам солнца.
Геология, география, история – вот далеко не полный круг интересов отшельника Бородача. Все это удивительно гармонично и удобно уживалось на обширных и вместительных стеллажах и полках внутри покосившегося флигеля.
Изумительная по красоте, редкая по тематике коллекция минералов. Топорщатся папки с гербариями – образцы флоры Урала.
Рядом с рабочим столом – полка с книгами. Тонкие брошюры, корешки с золотым тиснением, потертые корочки тетрадей – дневников, буквы и цифры, эскизы и зарисовки маршрутов через горы и болота, тайные знаки. В ящике стола – письма.
Татьяна Николаевна брала с полки книгу, читала. Брала другую – листала. Письма не в счет! Поразительный мир человеческих познаний, диапазон интересов… «Милый ты наш Бородач», – думала она, – «сколько же надо жизней человеческих, чтобы это все переварить?»
Она здесь много читала, пополняя знания из этого удивительного мира, и каждый раз не могла побороть искушения потрогать рукой, поласкать минералы – обычные уральские камни – драгоценные, полудрагоценные, поделочные…
Горный хрусталь. Прислони к щеке – холодный, как застывший лед, навсегда потерявший способность таять, вызывающий восхищение своей спокойной прозрачностью. Трудно поверить, но это – кварц!
Или амазонский камень. Говорят, впервые нашли его на берегах далекой Амазонки. Глядь, и на Южном Урале сыскался – сине-зеленый красавец, соперник легендарного малахита.
Агаты радуют и ласкают взор неповторимой причудливой окраской, разнообразием цветов. На одном темнеет задумчивый лес, на другом – заснувшее море, на третьем – кусок вкусного и ароматного торта. Срастание различных минералов, основу которых составляет халцедон, описывалось Теофрастом в трактате «О камнях» еще лет за двести пятьдесят до наступления новой эры, а название связано с рекой Агатес на острове Сицилия.
Яшма. На Востоке Яшму прозвали «иешме» – летучий камень. Такое название он получил за легкость красок и цветов. Вымыслу уральской матери-природы, выразившемуся в рисунках всевозможных яшм, нет предела. То на одном камне видны цветные точки, то сыпучие барханы, то хитро сплетенная мозаика. Сколько тонов и оттенков!
Исключение для уральской коллекции составляет лазурит. Ляпис-лазурь. Бродяга Бородач в здешних местах его не находил. Привез он его издалека. Этот лазоревый камень вызывает легкую грусть и воспоминания о чем-то далеком, не о детстве ли? Стасю Павловичу подарил этот камень на долгую память потомок русских переселенцев – молодая женщина на Алтае. Об этой печали Бородача Таня знала из его дневников. «От тебя, Танюша, я свои дневники не скрываю. Знай, мы – старики, тоже были когда-то молодыми… Завещаю тебе вместе с ними и письма от неё», – с грустью сказал он ей однажды. «В них больше воспоминаний о походах, истории местных краев, чем самой любви. Матка боска, как это было давно, и словно вчера…»
Татьяна со скрытой завистью переворачивала пожелтевшие листки и украдкой вздыхала.
С книгой в руках Татьяна Николаевна часто уходила на озеро. Пристроившись под сосной, на самой вершине Крутиков, до полудня читала и часто отрывалась, глядя на синюю гладь, на которой лодки рыбаков казались чайками, присевшими на воду перед непогодой. Затем по пологому спуску добиралась до узкой полоски белого песка, купалась и уходила.
Как-то раз, любуясь закатом солнца, утопающего в вершинах Соколиного хребта, она встретилась с рослой черноглазой девушкой. Познакомились. Звали её Соней. Странная эта Соня! Угрюмой и дикой её едва ли назовешь, но какая-то таинственность сквозила во всем её облике и поведении.
Начнет Татьяна Николаевна о чем-либо рассказывать, – Соня молчит и вида не подает, что заинтересована темой, будто не слушает. Пораженная невниманием, Таня, обидевшись, замолчит. А Соня тут же спросит: «Ну а дальше, дальше что?» Или когда Татьяна Николаевна задумчиво перебирает в ладонях серо-зеленоватые, поднятые на берегу галечки, подбирая ключи к замкнутой душе новой подруги, та вдруг неожиданно заговорит. О себе почти ничего, все больше о матери, о сестренке, о братьях.
Девушки незаметно подружились. Но Соня не сразу открылась, что изредка гостит в Тургояке у своих родителей, а проживает в Косотурске, в доме брата матери.
– Про Волковых слыхала?
– Кто же их у нас не знает…
– У них!
Прогуливаясь как-то по берегу, Таня сказала:
– И все-таки дома ты здесь, а не там! Родители – самые близкие. Не представляю себе, как возможно в отчем доме находиться на положении гостьи? – Она задумалась, подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть подругу. – Как же они тебе позволяют бесцельно проводить время? Девушке из крестьянской семьи начертано ткать, шить, вязать, коров доить, с горшками возиться…
Соня тогда чуть заметно подняла уголок длинной брови, погасила чуть заметную усмешку и ничего не ответила. Затем вдруг резко нагнулась, подняла камушек, и с мальчишеской ловкостью запустила им в зеркальную гладь воды. Глядя на расходившиеся круги, тихо ответила:
– Я этому обучена! Здесь мне это ни к чему… Для них, – она кивнула в сторону села, – я отрезанный ломоть: городская. И чужая! Родственные чувства поддерживаются общением. Родственники без общения – однофамильцы. Для кого я стану ткать, шить, рукодельничать? Жениха мне там ищут, за горами. Мне из этого дома приданого не видать…
– Что-о? – задохнулась Татьяна Николаевна от неожиданных слов подруги. Она вспомнила картины жарких споров кружковцев в библиотеке, витиеватые фразы словоохотливых книжников. Их-то можно понять, но чтобы такое услышать в дремучей глуши и от деревенской девушки? Недооценила она эту загадочную натуру.
А Соня как ни в чем не бывало, кивнула головой на островерхую будку с крестом на крыше, что стояла на вершине лысой сопки, над озером:
– Скажешь, бесцельно время провожу? Домашним говорю, в часовню пошла. Не люблю дома бывать, особенно когда там фарисей этот – отец Михаил, хотя и родственник он. Знаешь, люди времени, отданного на отправление культа, не считают. Свечку не покупаю, а отдам полушку дедушке-сторожу, и бегу к воде. Он добрый.
На черные, с длинными ресницами глаза Сони накатывалась грусть, её тонкие нежные пальцы перебирали конец тугой косы, словно разматывали толстый клубок мыслей.
А в следующий раз она поведала:
– Знаешь, Танюша, что я тебе скажу? Для моих односельчан есть два места, куда они ходят с благоговением и затаенным чувством. Не веришь?
– Ты говори, говори, я слушаю.
– Первое место – кладбище. Там лежат предки, близкие родственники. Что-то недосказанное живым – радость ли, упреки, они хотели бы им принести. Или тайком посетовать на судьбу, обиды. Или позавидовать им…
– А второе место? – с любопытством спросила Татьяна.
– Место это – наше озеро. Придя к озеру, человек сливается с природой. Видишь, какая кругом гладь воды и опустившаяся над ней синь? К озеру ходят в одиночку и семьями. Оно зовет и тянет. И тебя, и меня тянет. И лечит от одиночества, семейных неурядиц, придает живительный заряд.