Повести

— Олег, как вам это нравится?

— Мне нравится.

— Что именно?

— Англия.

— Вы не боитесь, что это поймут слишком буквально?

— Не боюсь. Чего ж тут бояться? Я девятнадцати лет попал в Англию и прожил почти год. Могу я ее после этого не любить?

Тем временем из Плимута нас увезли. Дорога пошла петлями в холмах национального парка.

— Нас просят выйти из машины, — сказал Олег. Мы остановились над раскопками.

Несколько студентов во главе с профессором археологии деликатной красочкой нумеровали камни. Перед нами были остатки предполагаемого поселения бронзового века. Слово «хижина» здесь прозвучало бы преждевременно. У профессора было лукавое лицо философа из народа. Такой, чтобы не пропало зря время, в общественном транспорте придумывает афоризмы. От дела, которому профессор учил своих ребят, слегка веяло не обидным ни для кого бессмертием Йорика.

— Статистика, — сказал Олег, — которой приходит в голову делать самые странные срезы, утверждает, что у археологов, палеонтологов, историков — вообще у всех тех, кто прикоснулся к материальным уликам вечности, реже бывают нервные болезни, психические сдвиги, стрессы.

И мы решили, что, должно быть, постоянная возня с экспонатами, подтверждающими бренность всего живого, есть обстоятельство, располагающее человека к философской ухмылке. Особенно — над собой. Плыть от боли чувствующего к усмешке думающего, — сказал Олег. И мне почудилось, что у мальчика не так уж безмятежно на душе, как казалось.

У студентов были спокойные лица юношей, от которых никто не скрывал, каким именно образом они появились на свет, а также тот факт, что человек смертен. На косогоре, где экспедиция расчищала стоянку прапрадедушек, гулял влажный британский ветерок, и стоило только профессору или Джунджону замолчать — сразу же восстанавливалось состояние природы, которое в последнее время так часто пытаются на экранах воспроизвести творцы фильмов о раннем средневековье. Под пасмурным небом ложится от ветра осенняя трава, шуршит по валунам песок, где-то сзади плещется холодноватое море, и тут, наполовину закрывая экран, появляется спина всадника и отливающий матовым серебром круп лошади. Зритель счастливо набирает воздух: суровый пейзаж обещает появление героини контрастного тона. Сейчас завизжат подъемные мосты, появится баронская оппозиция, кого-нибудь будут сбрасывать с башни на колья.

Джун и Джон с их искусно скрытыми капиталистическими намерениями наладить при помощи нас с Олегом широкое туристское посещение Плимута и всего графства Девон практически нам не мешали.

Ничто английское не оставляло Олега равнодушным — ни археология, ни даже геология, хотя, казалось бы, моллюски и рачки, жившие с миллиард лет назад, с равным правом могут считаться прадедушками общими, а не только прадедушками англичан.

— Южная Англия, — весело говорил Олег, — это родина геологии. Отсюда даже множество названий пошло: девонская система — в честь графства Девон, силлурийская — в честь древних здешних обитателей, кембрийская — от графства Кем…

— Так, может, вы на самом деле геолог? — спросил я.

— Не совсем, — мягко, уклончиво ответил он. — Хотя меня и занимает не видимое на поверхности… Позвольте задать вам один вопрос. Наш администратор ресторана…

Однако тут же, посмотрев мне в лицо, остановился.

— Что вы хотели спросить?

— Если позволите, — сказал он. — То как-нибудь в другой раз.

Туристов привезли с берега. Мы с Олегом ужинали в кают-компании, решив, что будем питаться день здесь, день — в ресторане. Николай Порфирьевич, доктор, к тому времени, когда мы с Олегом пришли, уже сидел на своем месте. В разговор о том, что видели, я попытался втянуть и его.

— Вы, наверно, уже бывали в Плимуте? — спросил я.

— А чего там интересного-то?

— Ну, так… Много всего интересного.

— Да пошел он, — злобно сказал доктор.

Чем-то я, видно, задел старика, но не знал чем. Решив быть к нему повнимательней, я продолжал с Олегом прерванный разговор. Все-таки мальчик попал в Англию девятнадцати лет и прожил там чуть не год.

— От холода чуть не сдох, — сказал Олег.

— Как так?

— Да так. Определили жить в одну частную семью. Спальни зимой не топили — только давали с собой кувшин с горячей водой. Считалось, что если поставить его рядом с постелью, так он даст тепла вполне достаточно.

— Что же вы делали?

— Ничего. Терпел.

— Привыкли?

— К холоду нельзя привыкнуть.

— А Диккенса любите?

— Не выношу. Но оторваться не в силах. Это же про Англию.

— Да вы, оказывается, англоман, — сказал доктор.

— Мало того, — радостно ответил Олег. — Я еще английский землевладелец.

Доктор поперхнулся.

— Да-да, — сказал Олег, — я не шучу. Я купил в Англии участок земли. Стал владельцем двух квадратных ярдов.

Он даже назвал сумму, которую заплатил. Сумма была примерно равна стоимости ужина с вином.

— У меня и документ на эту землю есть. Да это всякий может купить. Егор Петрович, я, вы, Николай Порфирьич. Кто захочет.

Я начинал любить этого мальчика. Почему таких нет в Ленинграде?

— Нет уж, — сказал доктор громко. — Вы можете покупать, если хотите, а меня оставьте. Я как-нибудь вообще без земли проживу, а тем более без такой… В квадратных ярдах.

Наши разговоры слышал еще электромеханик, который сидел от нас метрах в двух, ближе к командирскому концу стола. Сидел он молча и молча ел, глядя прямо перед собой. Есть такой распространенный сорт моряков: поплавав какое-то время, они потом проникаются равнодушием ко всему тому, что можно на берегу увидеть. Электромеханик был тяжелый, белесый, медленный.

— Пошли, Порфирьич, — сказал он, вдумчиво ковырнув что-то зубочисткой. — Есть у нас еще дома дела. Так я говорю?

И, подчеркнуто отделившись от нас, они вышли из кают-компании.

Когда на отходе я бродил с фотоаппаратом по палубе, примериваясь, как сделать последний снимок, то набрел на Николая Порфирьевича. Он стоял у борта один. Вокруг нас медленно поворачивался уходящий за меловые холмы Плимут.

— А что, у вашего нового друга, — вдруг спросил он, — действительно большая рука в министерстве?

— У кого? Какая рука?

— Ладно. Дело ваше. Можете показывать вид, что ничего не знаете. Хотя и знаете прекрасно… Но я о другом. Что, простите, за темы вы выбрали для разговоров в кают-компании?..

— А что за темы? Чем они плохи?

— Ну ладно, — вяло сказал он. — Вы просто еще молоды. По сравнению со мной, конечно… Мало ли о чем можно поговорить за столом. Если уж так необходимо говорить… А так мало ли кто чего знает. Вы бы посчитали, сколько человек вас сегодня слушало. Да и я заодно попал в ваши собеседники.

Девонский геологический слой выпирал на берегах грязно-белыми пятнами. Под девонским слоем, как я сегодня узнал, лежал еще какой-то другой, а под тем третий. И каждый из этих слоев состоял из остатков рачков, инфузорий, мельчайших моллюсков. От слов, которые я услышал от доктора, пахнуло чем-то таким, что я вдруг почувствовал и себя и его крошечными рачками. Над нами километр равнодушной густой воды, а под нами пять километров мела. И мы на этот мел скоро осядем. Не надо думать, что мы что-нибудь другое, мы — мел. Весело. Скалы девонского песчаника поворачивались вокруг нас.

— Вообще-то, довольно красиво, — произнес доктор.

— А вдруг нас кто-нибудь услышит? — спросил я.

— Не надо так со мной говорить, — грустно сказал он, — у вас, наверно, в жизни все было гладко…

Я пожал плечом. Было немного жаль старика, но он уже раздражал.

— Мне плавать нужно, — сказал он. — Строю дочке кооперативную квартиру. Она у меня… — он запнулся, — нехороша собой. И о ней некому, кроме меня, заботиться.

И когда он сказал — «нехороша собой» и потому, мол, о ней никто, кроме него, не позаботится, я подумал об Ольге: вот, кажется, и хороша — а что толку? Кто о ней заботится? Я? Да ничегошеньки я для нее не делал. То есть до такой степени ничего, что сам сейчас поразился. И, может быть, впервые после очень долгого времени я подумал, что Ольга-то у меня хоть куда. Просто к красоте привыкаешь гораздо быстрее, чем ко многому другому, и, привыкнув, ее уже не видишь. Но сейчас я подумал о том, что, вероятно, и ей хочется иногда, чтобы я ею полюбовался и сказал бы о том, что любуюсь. И еще подумал, что она, верно, ждет чего-то. Не говорит, но ждет. И опять — для этого понадобилось уплыть черт знает куда — я подумал, что если от одного моего звонка до другого никого около нее нет — так это довольно странно. А ведь нет как будто.