Повести

Прошло утро, около полудня проснулась Маша. Узнав, что я лишился формы, она лунно усмехнулась и исчезла на весь день к подруге. Я слонялся по квартире в обносках. Все падало из рук. Мы с Марией Дмитриевной не знали, что дальше делать. К Юрию Леонидовичу она не звонила — было ясно, что Вовка пошел не к нему. Вот уже три часа дня, четыре. К сумеркам нас с бабушкой охватил ужас: мы-то оба знали, что такое конкурс в двадцать человек на место и как легко из нахимовского вылететь.

И тогда бабушка позвонила Андрею. Маша училась в девятом классе, и у них с Андреем еще ничего не начиналось, то есть Андрей еще ни словом, ни жестом не показал, что Маша ему нравится, и пластическую операцию он еще не делал.

Андрей приехал сразу же. Он прошел прямо в столовую и сел с листом бумаги под большой лампой. Рядом с собой положил обтрепанную записную книжку.

— В форме ему деться некуда, — сказал Андрей, — значит, его доставят в комендатуру. Если он уже не там…

И Андрей принялся разрабатывать операцию.

— Часы ходят благодаря чему? — спрашивал он. Это была наша давняя игра. Я должен был отвечать, что они ходят благодаря пружине. И мы с ним обычно эту пружину искали. В старых часах, в заводных игрушках, в поступках приятелей, в том, чего хочет от меня Мария Дмитриевна. А сейчас что я мог найти? Но Андрей сидел и что-то обдумывал, чертя от кружочка к кружочку чернильные стрелки. А потом начал звонить. Звонок, короткий разговор, еще звонок. Дает время перезвониться между собой каким-то людям, а потом звонят нам, он снимает трубку и объясняет кому-то, что одиннадцатилетний мальчик в форме нахимовца, которого вскоре доставят в комендатуру, вовсе не нахимовец и поэтому его не надо отправлять в училище, но это не воришка и не малолетний преступник, просто ребята заигрались и он переоделся в форму брата. Так что большая просьба сразу же сообщить по этому телефону.

Вторую серию звонков Андрей дал по врачам. И опять нам позвонили. Это был дежурный врач нахимовского училища. Пусть нахимовец Козьмин, сказал этот врач, выпьет сколько сможет кипяченой воды — два литра, три литра, — надо вызвать рвоту, при пищевом отравлении это самое главное. Пусть нахимовец Козьмин ночует дома, командование роты оповещено. Бабушка Мария Дмитриевна не смотрела мне в глаза и только трясла головой.

Андрей лег спать у нас в столовой. Телефон зазвонил только под утро. Снятый с поезда, уходившего на юг, Вовка был доставлен в комендатуру.

Чертыхаясь, с помятым ужасным лицом, Андрей отправился за Вовкой. Я досыпал, вздрагивая. А потом Вовка, не глядя на меня, стягивал мятые черные брюки. Они были в грязи. И лицо Вовки было тоже будто земляное.

— Ну вот что, путешественник, — сказал Андрей. — Давай-ка пока ко мне. А то ты что-то с рельсов стал сходить…

Даже Мария Дмитриевна и та опешила. Все-таки у Вовки был отец, как это без него решать? Но Вовка, которого я вообще-то считал железным парнем, вдруг уткнулся Андрею в живот и затрясся. И ничего было не понять из того, что он бормотал, только одно слово — «предатели»…

Андрей прижимал своими граблями Вовкины плечи, а остекленелый глаз его — Андрей еще не сделал тогда операции — печально смотрел поверх нас.

Но я недолго бродил по верхней палубе в темноте один. У ветрового козырька вскоре я увидел медленно передвигающуюся фуражку старпома. Даже в полутьме я ее узнал.

— Входим в Каттегат, — сказал старпом. — Не спите? Что же вам не спится? Вон Швеция. Как вам эта страна? Нравится? Я, например, ловлю себя на том, что всякий раз, как мы мимо проходим, пристально приглядываюсь. В прямом и в переносном смысле. Не считая мелких стычек, двести лет с ней в мире, а все равно настороженность остается. Лично у меня, во всяком случае.

И он заговорил о Швеции и о странном нейтралитете такой промышленной страны в последней войне. Я предположил, что Гитлеру было предпочтительней покупать продукцию уже отлаженной шведской сталелитейной промышленности, нежели тратиться на оккупацию. Но Евгений Иванович был настоящий моряк и потому сразу же заспорил. Очень даже нужная территория, сказал он, достаточно взглянуть на карту, чтобы это стало ясным.

— А вам не кажется, что Швеция просто состарилась? — спросил я. Сам перед собой я, пожалуй, не мог похвастать обилием у меня исторических гипотез.

Однако он сказал, что назрела необходимость спуститься вниз, поскольку наконец появился собеседник, который не против поговорить об истории.

— Но вам ведь скоро на вахту?

— Откуда это вы знаете? — подозрительно спросил он.

— Каждый школьник, читавший что-нибудь морское, знает, когда старпому на вахту.

— Ну да? Неужто каждый? — Он меня опять в чем-то подозревал. Но разговаривать нам это не мешало.

Каюта была тесновата, и это, сказал Евгений Иванович, потому, что он на «Грибоедове» еще недавно. А если утвердимся, так милости просим в нашу будущую.

Шторка постели была не до конца задвинута. Постель была как постель, обычной корабельной ширины, но только подушки лежали не одна на другую, а рядышком.

— Бывает иногда. — Заметив мой взгляд, Евгений Иванович усмехнулся. — Во сне вдруг кажется, будто у тебя две головы. Просыпаешься — и точно, две. Вы в эти игры не играете?

И он опять заговорил про Швецию, добравшись, конечно, вскоре до Карла XII. Герой-то их национальный необразован, сказал Евгений Иванович. Если образование заканчивается в пятнадцать лет, так при любых способностях человека что это за образование?

— А Грибоедов, наш патрон? — спросил я. — Он ведь тоже очень рано закончил свое образование.

— Ну, сравнили… Нет, Грибоедова пока трогать не будем, это тема особая.

— Согласен. А ваш блистательный Карл — следствие это нехватки образования, как вы говорите, или дело здесь в другом — не понял одного, что он ведет себя как средневековый король, в то время как средневековье в Европе уже кончилось…

— Пожалуй… И Швеции при Карле уже пришла пора вести себя намного тише, а он этого понять никак не желал…

Зазвонил телефон. Старпом взял трубку, но там, вероятно, ничего не сказали, и он трубку положил.

— Все-таки трудно его понять, — сказал Евгений Иванович. — У него что, карты не было? Он размеров России не представлял? Он, бедняга, не знал разве, что Петр флот строит?

Нам было уже почти жаль Карла, конец которого мы предчувствовали. Некогда грозный герой казался нам простофилей. Это надо ж так блестяще начать свою карьеру короля, чтобы потом, грызя ногти, просидеть столько лет в Турции!

Опять зазвонил телефон.

— Старший помощник слушает… Да, не совсем… Не-ет, мы тут обсуждаем… разные вопросы… А вот надо прийти, послушать. Думаю, что да.

Я выхаживал по каюте. Мы приближались к трагической развязке жизни Карла — когда он окончательно запутался и уже окончательно ничего не мог понять. Как оказалось, что военная прогулка превратилась в полное поражений и унижений пятнадцатилетнее путешествие? И как это вышло, что, когда Карл вернулся домой, страна его, которую он получил непререкаемо великой державой мира, была уже заштатным окраинным королевством? По правилам рыцарских игр Карлу следовало, увидев такое, тут же погибнуть…

В дверь тихонько царапнулись. Я стоял, глядя в черноту иллюминатора. За чернотой невдалеке была та самая Швеция.

Старпом вернулся со смущенным видом от двери.

— Что нибудь случилось? — спросил я.

— Да ладно, — махнув рукой, ответил он. — Кто их разберет. Ветер мая.

Действительно, кому еще могло быть интересно то, о чем мы с ним говорили?

— А почему мы должны говорить только о том, что интересно кому-нибудь другому, а не нам? — спросил он.

— Ну, вот видите… Гость. Или гостья?

— Ничего.

Он нравился мне. Хотя у него из-за меня что-то срывалось, уже через минуту он был как ни в чем не бывало. И досаду, если была, как воспитанный человек, зажал.

Мы почти разобрались со Швецией. Я сказал, что, по-моему, это королевство роскошно после Карла XII заснуло и спит так крепко, что не заметило даже, как ему поменяли под всхрапывание династию — вместо шведов подсунули французов. И не поэтому ли Карл XII, сказал он, разорявший страну хуже всякого разбойника, теперь у них самый популярный и любимый герой? Все-таки своя кровь, сказал я, не так обидно… Но возможен и другой взгляд на вещи, сказал Евгений Иванович. Почему это отсутствие внешних событий надо считать сном? Разве стремление к спокойной жизни граждан не может стать государственной идеей?