Страница 21 из 39
Учеба в духовной школе сама по себе требовала большого умственного напряжения. Систематическое заучивание наизусть длиннейших цитат, большой объем богословских материалов, параллельное изучение нескольких языков: древнегреческого, латинского, немецкого, церковнославянского — требовали большого умственного напряжения. А тут еще систематическое недосыпание, молитвенное напряжение, во время которого Андрей сосредоточивал все душевные силы па воображаемом общении с богом.
Все это привело к тому, что постепенно усилилось общее недомогание, появились сильнейшие головные боли. Но Андрей не сдавался, написал как положено курсовую работу, сдал зачеты за первый семестр и собрался поехать домой на рождественские каникулы. Он написал прошение отцу инспектору об отпуске на каникулы и получил благословение на отъезд. Однако накануне поездки в Москву за билетом на поезд семинарист почувствовал себя совсем плохо.
Пришлось обратиться к врачу. Тот, измерив температуру и взглянув на градусник, покачал головой:
— Вам нельзя ехать, дорогой мой. У вас температура 39,8°. Сейчас же отправляйтесь в изолятор!
— Доктор! — взмолился Андрей. — Так все каникулы пройдут, и я не побываю у родных…
— Ничего не поделаешь, болезнь есть болезнь… Если вы не послушаетесь меня, я сообщу вашему инспектору.
И Андрей направился в изолятор.
ИЗОЛЯТОР
Это было мрачное, жуткое помещение. Чтобы попасть в него, приходилось идти в отдаленный угол лавры, захламленный всяким мусором, а войдя и башню, взбираться по шаткой деревянной лестнице на второй этаж, затем следовал длиннейший коридор, в конце которого было две комнаты. В одной из них помещался своеобразный медицинский пункт.
Своего постоянного врача в духовных школах не было, и семинаристов обслуживала городская поликлиника. Для присмотра за больными бурсаками был выделен один из семинаристов — Иван Бородаев. В «миру» Иван некоторое время работал ветеринарным фельдшером и что-то смыслил в медицине. В дополнение к стипендии он получал небольшой оклад, который обязывал его три раза в день осматривать больных, давать им прописанные городским врачом лекарства. Кроме Ивана, изолятор обслуживала уборщица, которая приходила по утрам. Остальное время дня и всю ночь больные оставались одни, запертые Бородаевым. Во второй комнате, которая, собственно, и была изолятором, стояло около десятка коек, в углу висел образ с лампадой, круглый день горела электрическая лампочка, так как единственное окно было настолько маленьким, что через него свет почти не проникал, к тому же оно было загорожено лаврской стеной.
Немного поодаль от этих двух комнат был туалет и небольшое подсобное помещение, лишенное всякого света. Там валялось грязное белье, разбитая мебель и прочий хлам.
Шатающейся походкой добрался Андрей до изолятора и предстал перед Бородаевым.
— С чем пожаловал, брат? — спросил Бородаев.
— Занедужил я, Иван, — грустно признался Андрей.
— Ясно, не от хорошей жизни пришел сюда, — попытался пошутить Бородаев. — К нам веселиться не ходят. Ладно, давай записку врача и рецепты.
Внимательно прочитав записку, Бородаев сказал:
— Ничего страшного нет. Обычная простуда и сильное переутомление. От простуды мы тебя вылечим быстро: дней через пять будешь здоров как бык. А со вторым хуже. Врач пишет: недели две-три нужен тебе полный покой, отдых, хорошее питание… А сейчас — марш в постель.
Андрей зашел в изолятор. Там лежал еще один больной. Было жарко и душно. Юноша добрел до свободной койки, лег и почти сразу уснул…
Прошло три дня, а у Андрея все еще была высокая температура. Часто бурсак впадал в забытье. Потом болезнь начала сдаваться. Молодость побеждала, и Андрею становилось все лучше. Появился аппетит. Прекратились головные боли. Дело шло на поправку, и он начал подумывать о том, что через несколько дней все же сможет поехать домой.
Его товарищем по изолятору оказался Петя Гудюк — молоденький хилый семинаристик четвертого, выпускного класса.
— Ты как сюда попал, Петруша? — спросил его Андрей.
— Простудился я…
— Давно здесь?
— Дней за пять до тебя положили…
— И все не поправляешься?
— Почти выздоровел…
— Так чего же не выписываешься? — удивился Андрей. — В семинарии все лучше, чем в этом узилище.
— Для меня все одно: что здесь, что там…
— Почему домой не едешь на каникулы?
— Нет у меня дома, кроме как здесь…
— Как нет дома? Родные-то есть?
— Папани с маманей нет. Померли… А брат, сам знаешь, есть.
Андрей знал его брата. Это был смиренный монах-священник отец Анастасий, который жил в лавре и заканчивал духовную академию.
— Когда же родители твои померли?
— Папу на войне убили, а мама вскорости умерла. Мы с братом одни остались. Его наш владыка приютил. Стал брат у него иподьяконом. Я при нем жил, от него кормился. Потом брата уговорил владыка в монахи постричься, академию окончить. «Сам, — говорит, — архиереем будешь». Вот он и пошел. Стукнуло мне восемнадцать — брат и меня сюда пристроил.
— Тебе-то, Петруша, хоть нравится здесь?
— А куда денешься?.. У меня всего шесть классов… Способностей нет…
— Кто тебе это сказал?
— Сам вижу… Иной выучит урок за час, а мне и пяти часов мало… Что ни говори, а до учебы я негож.
— Так шел бы куда-нибудь работать!
— Я было хотел, да брат не велит. «Семинарию, — говорит, — уже почти кончил, куда ты пойдешь, кому ты нужен там… в миру. Там над тобой все смеяться будут. А здесь тебя ценят. Приход дадут. Я, как стану архиереем, к себе тебя возьму. Секретарем моим будешь… ключарем…»
— А разве брат не прав?
— Понимаешь, не лежит у меня душа к божественному, — неожиданно прошептал Петя. — Не лежит. Люблю я живое дело, работу… А тут что? — И Петя вяло махнул рукой.
За разговором Андрей не заметил, как отворилась дверь и в комнату вошел Бородаев вместе со старым знакомым Андрея — «блаженным» Григорием.
— Я привел к вам нового больного, — каким-то странным тоном произнес Бородаев. — Пусть он у вас отдохнет, а я пойду позвоню по телефону: вызову врача.
Григорий обвел комнату и обоих больных блуждающим взором и каким-то неестественным голосом сказал:
— Един у нас врач душ и телес — господь и бог!
— Един, един, — согласился Бородаев. — Полежи, отдохни, брат Григорий.
— Отдыхать будем в могиле! — наставительно проговорил Григорий. — Здесь мы токмо странники и пришельцы.
— Странники и пришельцы… — опять подтвердил Бородаев и глазами вызвал Андрея за дверь.
— Что такое? — спросил Андрей.
— Не видишь разве: спятил парень.
— Как… спятил?
— Ну, с ума сошел, — разъяснил Бородаев. — На религиозной почве. Я предполагаю, что у него «мания религиоза».
— Откуда ты знаешь?
— Не первый раз у нас такое. Каждый год… Этот еще хорошо — тихий. Вот с буйными беды не оберешься. Один на помощника инспектора кричал: «Антихрист ты, на челе твоем печать антихриста!» А меня почему-то звал «Шестьсот шестьдесят шесть» и убить грозился.
— Шестьсот шестьдесят шесть — число апокалипсическое. Начитался он, видно, апокалипсиса и помешался на его тайнах.
— Все надо делать в меру, — раздраженно сказал Бородаев. — Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет. Ну, я пошел звонить в психиатрическую, чтобы за Григорием прислали машину. А ты, будь добр, присмотри пока за этим кретином.
Андрей вошел в комнату и застал такую картину. На кровати стоял Петя в одной рубахе, без штанов. Видно, он в испуге вскочил, когда к нему подошел «блаженный». А тот опустился на колени перед Петей и крестится быстро-быстро, лбом об пол бьет, целует ноги Пети и приговаривает:
— Святый пророче божий Илие, моли бога о нас!
— Какой я пророк Илья? — пытался возразить Петя. — Я же Петр.
— Не отрицайся, — умолял его Григорий, — И бысть мне видение чудное. Се отверзеся небо, и ты, пророче божий, нисшел на колеснице огненной на землю нашу грешную, окаянную…