Страница 17 из 64
А что касается Софи, то в более оптимистичные дни Джек успокаивал себя тем, что у нее нет ни малейшей причины негодовать; в те далекие времена он ее еще не встретил, тем более не давал обета верности. Так что у нее нет прав жаловаться. Эти тревожные размышления о Софи всегда вырастали из мыслей об обязательствах и законах, ну, если только они им не предшествовали. Джек не только питал искреннюю привязанность к жене, но и, как его товарищи по плаванию, находил всецело добродетельную женщину пугающей. Насколько пугающей, можно было вычислить, исходя из количества повторений тезиса о полном отсутствии повода для жалоб, сопровождаемого иногда словами: "Может быть, он ей даже понравился". Ну, а что до миссис Вильямс, то если она заверещит, он просто попросит ее никогда больше не возвращаться к этой теме. Он поговорит с ней очень решительно, как с нарушителем дисциплины, иначе не видать покоя этому дому.
Но эти золотые, практически безветренные дни проходили не только в тревожных мыслях, вовсе нет. Порой утром корабль лежал, отражаясь в неподвижном зеркале моря, с обвисшими, отяжелевшими от росы парусами, и Обри нырял с релинга, разбивая это отражение, уплывая от нескончаемого гвалта двух сотен людей, исполняющих свои обязанности или же завтракающих.
Джек дрейфовал среди бесконечности чистого моря с одной стороны и полушария небесного свода над ним, уже заполненного светом, а потом солнце поднималось с восточного края, быстро окрашивая паруса бриллиантово-белым, меняя цвет моря на еще один безымянный оттенок синего и наполняя сердце Джека радостью.
Но не только это доставляло ему удовольствие. Хотя Саргассово море в этом году осталось заметно восточнее, чем обычно, они очень медленно пересекли его западную оконечность чуть к северу от линии тропиков, и было приятно наблюдать за Стивеном и Мартином, рыскающими среди ковра водорослей и их обитателей, пока бесконечно терпеливый Бонден медленно возил их на ялике. Еще приятнее было видеть их сияющие лица, когда они поднимались на борт, сжимая свои невероятные находки.
Обри был доволен и юными джентльменами. Обстоятельства заставили его, по большей части против воли, принять на борт не много ни мало — шестерых птенцов, часть из которых попала в первое плавание, и не было от них никакого прока. Но он всегда был добросовестным капитаном, и поскольку все юнцы — сыновья морских офицеров, Джек решил сделать для них все возможное, и взял на борт учителя, по совместительству капеллана, который сможет научить их латыни и греческому.
Обри изрядно пострадал из-за собственной необразованности и желал, чтобы мальчишки выросли грамотными и понимали разницу между абсолютным причастным оборотом и пролативным инфинитивом столь же ясно, как разницу между кораблем и бригом. Усилия мистера Мартина он поддерживал собственными методами, иногда привязывая нерадивых к пушке с голым задом, но гораздо чаще — приглашая на роскошные завтраки в своей каюте или посылая им пудинги на сале. Результаты, возможно, были далеко не теми, на которые он надеялся, поскольку приоритет отдавался мореходной практике, и обычно весьма требовательно, да и маловероятно, что из мичманской берлоги ЕВК "Сюрприз" изумленному миру явится Бентли или Порсон [6].
Тем не менее, Джек мог искренне поклясться, что на фрегате наиболее подготовленные мичманы во всем флоте. Обычно во время ночной вахты он выходил на палубу и приглашал вахтенного мичмана присоединиться к его прогулке, желая одновременно услышать от него склонение латинского существительного или спряжение греческого глагола.
"Они вполне пристойные юнцы, — рассуждал Обри. — Достаточно хорошо знают основы навигации и обладают сносными навыками мореходного дела, особенно Кэлэми и Вильямсон, тертые калачи. А со всем этим греческим и латынью их дома-то едва узнают". Несомненно, так оно и было, поскольку помимо латыни и греческого мичманы многое узнали о природе высоких южных широт, жестоком холоде, скудном рационе и первых стадиях цинги. В процессе обучения Бойл сломал три ребра. Кэлэми облысел, и хотя волосы начали отрастать, смотрелось это не слишком красиво. Вильямсон потерял пару пальцев на ногах и кончики обоих ушей из-за обморожения. Говард, похоже, навсегда перестал расти, а недостаток зубов придавал ему старческий вид, в то же время Блэкни и Вебер внезапно расти начали — сплошная неуклюжесть, колени, запястья и ломающиеся голоса.
Познакомились они и с насильственной смертью, супружеской изменой и самоубийством, но знания эти не подавили их. Они остались обычными весельчаками, склонными носиться по верхним снастям как игривые макаки, валяться допоздна в постели поутру и пренебрегать своими обязанностями при малейшем намеке на возможность позабавиться.
Еще одну причину для удовлетворения можно было найти в кладовых фрегата, столь щедро заполненных в Бриджтауне по прямому и настоятельному приказу адмирала. Прежде капитану, боцману и плотнику приходилось тщательно рассчитывать использование каждой сажени каната или пары досок, так что душа пела, когда можно пройти мимо тюков, бухт и бочек, пахнущих дегтем, краской, новыми веревками и парусиной, свежераспиленным деревом. Обри также пополнил собственные запасы, и теперь можно было вернуться к череде обедов, приглашая офицеров к себе, со вкусом и в лучших традициях. Джеку нравились все его офицеры, и он чтил традиции службы.
Главной причиной удовлетворенности служил, конечно же, его корабль. Казалось, будто он никогда не шел так плавно и экипаж никогда раньше не работал так хорошо и усердно. Обри знал, что это почти наверняка последняя часть последнего плавания, но к знанию этому он давно уже привык, и оно терзало сердце уже не так яростно, всегда где-то на заднем плане, так что сейчас Джек особенно отмечал совершенство "Сюрприза" и каждый проведенный на его борту день.
Каждый день обладал собственным характером, а по-другому и не могло быть в море, но в начале этого тихого плавания, пока фрегат не поймал весты, они походили один на другой. Извечная череда: уборка верхней палубы рано поутру, откачка воды, сворачивание гамаков, сбор матросов к завтраку, уборка главной палубы, сбор на разные утренние дела, торжественное определение местоположения в полдень, сбор матросов к обеду, выдача грога, барабанная дробь сбора к обеду кают-компании, послеполуденные занятия, сбор матросов к ужину, снова грог, команды "все по местам" с громыхающими орудиями, ревущими и сверкающими в сумерках, — извечная череда, отмечаемая склянками, была так быстро и твердо восстановлена, что казалось, будто она никогда не нарушится.
Тот род плавания, к которому все привыкли, и раз база снабжения в Бриджтауне исполнила свои обязанности, то и диета осталась привычной. Не подавали больше сосисок из дельфина, смущавших разум и сбивавших календарь, не было больше и недокопченых пингвинов. Их сменила регулярная и естественная последовательность соленой свинины, сушеного гороха, соленой говядины, снова сушеного гороха и снова соленой свинины, так что дни, хоть и очень похожие, отличались запахом из котлов на камбузе.
Это тихое плавание под ясным небом к горизонту, все время держащемуся в пяти милях по курсу и никогда ближе, создавало приятную иллюзию бесконечности. Но в то же время все на борту, кроме гибралтарских лунатиков и одного собственного идиота по имени Генри, знали, что нет здесь никакого постоянства. В конце концов, уже готовили вымпел для списания, прекрасную шелковую ленту длиной во весь корабль и даже больше, который предстояло поднять в день списания фрегата, когда все его матросы, получив последнее жалование, из членов крепко слаженного сообщества станут одинокими индивидами.
С другой стороны, все были убеждены, что если корабль поставят на прикол или отправят на слом, то уйти он должен с шиком, и поэтому тратили большую часть своего времени, украшая его. "Сюрприз" здорово потрепало к югу от мыса Горн, и всего, что мистер Моуэт выжал из Бриджтауна и купил на собственные средства — лучшее сусальное золото и два горшка киновари, — едва ли бы хватило для того, чтобы привести корабль в идеальное состояние.