Страница 16 из 64
Смерть Ионы вроде как должна была снять неудачу, но не тут-то было, ибо очевидное проклятие пало на корабль, когда Хорнер, старший канонир, вначале убил на Хуан-Фернандесе Холлома и миссис Хорнер за то, что те были любовниками, а несколько дней спустя у берегов Чили и сам повесился в своей каюте. Кто-то верил, что проклятие исчезло, когда канонира отправили за борт зашитым в гамак с двумя ядрами в ногах, некоторые — нет. На возражение о том, что "Сюрприз" вернул несколько ранее захваченных кораблей, Плейс, самый старший и наиболее уважаемый из пророков "проклятия", отвечал, что так-то оно так, но возврат захваченного — это хорошо, но не настолько, как, скажем, призы, да и в любом случае проделано это под командованием адмирала Пелью, и тем самым несчастливая посудина и ее несчастливый капитан стали на восемь тысяч долларов беднее. Восемь тысяч проклятых долларов! Разум с трудом мог представить такую груду денег.
И если это не проклятие, то Джозеф Плейс хотел бы знать, как в таком случае выглядит проклятье. Опять-таки, доктор, которого никто не мог обвинить в том, что он хоть раз сделал неверное движение скальпелем, пилой или трепанационным ножом — в этот момент Плейс постучал по черепу в том месте, где расплющенная трехшиллинговая монета прикрывала аккуратное отверстие, проделанное Стивеном во время плавания на край земли, — почти наверняка потерял своего последнего пациента, хирурга "Неудержимого", что стало не только причиной сильного огорчения, но и было явным свидетельством проклятия; а если кто-то хотел доказательств, так им всего-то нужно взглянуть чуть дальше в сторону кормы. Что еще, как не страшное проклятие, могло заставить капитанский "промах" заглянуть в Эшгроу-коттедж, когда там присутствовала хозяйка и, возможно, еще и мамаша Вильямс?
Большая часть болтовни по поводу удачи и того, что фрегат ее лишился, была безадресной, матросы озвучивали свое мнение на камбузе во время первой или ночной вахты или же на марсах, или же шепотом на баке, пока чинили одежду. Но в основном об этом говорили именно те, кто служил с Джеком с первых его назначений и следовал за ним и на суше во времена перемирия, и когда он не имел корабля под началом.
Во времена зажиточной холостяцкой жизни Джек Обри и Стивен Мэтьюрин обеспечивали Мелбери-лодж прислугой исключительно из числа матросов, да и после женитьбы Джека его стюард Бережёный Киллик, старшина-рулевой его шлюпки Баррет Бонден, кузен Бондена Джозеф Плейс и пара-тройка других моряков последовали за Обри. Они точно знали, что такое Эшгроу-коттедж, поскольку драили там полы, красили деревянные части и начищали медяшку, будто на корабле. И, конечно, они знали всю семью, от тещи капитана миссис Вильямс до самого младшего из детей — Джорджа. Но в этом смысле Эшгроу-коттедж для них всех, как и для самого Джека, был равнозначен Софи Обри.
Она всем пришлась по душе, мало того, внушала матросам чуть ли не религиозное благоговение. София и в самом деле была по-настоящему почтенной, доброй и красивой, но, поскольку никто из них ни разу в жизни близко не сталкивался с женщинами одновременно милыми и почтенными, превозносили они ее, пожалуй, даже больше, чем стоило бы: в их чувствах было нечто пугающее. Но знали они и то, что София — дочь своей матери (как бы неправдоподобно это ни выглядело), а миссис Вильямс — низкая, полная, темноволосая, румяная и вспыльчивая женщина была сущей мегерой из числа тех, которые делают добродетель всецело непривлекательной.
Подозрения в растрате, странная отлучка или же воображаемое неуважение к ее персоне могли повысить громкость ее голоса до уровня, как будто предельного для женщины; но это оказывалось заблуждением, поскольку если ее внимание привлекала мужская или женская неверность, границы эти оставались далеко позади, словно тихое журчание отдаленного ручейка. По правде говоря, София никогда не ругалась, не кричала, не бушевала — никаких бранных слов, никакого хлопанья дверьми, никаких заверений в вечном проклятии — но в этом вопросе (хотя только в этом) она была дочерью своей матери. Она бы никогда и ни при каких обстоятельствах не стала бы иметь дела с незаконными детьми. Возможно, внебрачные дети и были в порядке вещей, но не для миссис Обри.
— Да, — сокрушался Бонден, — это, Господом клянусь, весьма неудачное дельце. Она бы не обозналась, увидев эту фигуру, пусть он и темнокожий. Прямо насмешка судьбы. Вот думаешь, можно сходить налево, всего лишь разочек, а последствия тебе двадцать лет спустя швырнут прямо в лицо. Чертовское невезение. Но это не значит, что на корабль пало проклятие. Нет. Это только значит, что от капитана на мгновение отвернулась удача.
— Можешь нести любую чушь, Баррет Бонден, — ответил Плейс, — но я старше тебя, и я говорю, что на посудине висит то, что мы зовем...
— Полегче, Джо, — прервал его Киллик, — не накликай, сам же знаешь.
— Что? — переспросил глуховатый Плейс.
— Не накликай, Джо, — повторил Киллик, прикладывая палец к губам.
— А, — сказал Плейс, успокаиваясь, — это точно, старина.
Но хотя Плейс и некоторые близкие ему по духу моряки прочно укрепились в ожидании худшего, а все знали, что призрак канонира скрывается где-то в кильватерной струе фрегата, большинство этому настроению не поддалось. Они совмещали несовместимое, наверное, даже легче, чем сухопутные, и находясь на корабле, который не ждало ничего хорошего, рьяно высматривали следующую жертву, следующий успех.
Рьяно и радостно: пусть они, как отметил Плейс, оказались на восемь тысяч долларов беднее из-за адмиральской доли в последнем возвращенном китобое, еще оставались ранее захваченные суда, не затронутые этой гнусной двенадцатой долей адмирала, да и, в конце концов, оставались одиннадцать двенадцатых от последней добычи. Так что даже с учетом громадных процентов поверенному и прочих юридических расходов, каждый рядовой моряк (как было посчитано), должен получить пятьдесят три фунта тринадцать шиллингов и восемь пенсов, а умелый моряк (а почти все матросы-"сюрпризовцы" числились таковыми) — в полтора раза больше. Чарующая сумма. Это, конечно, не мешало им страстно желать еще больше, гораздо больше: по большей части они мечтали накопить достаточно денег, чтобы открыть свою таверну, но на практике редко кто не хотел увидеть хотя бы еще долларов десять или около того на барабане якорного шпиля, чтобы завалиться в пивнушку, если они пристанут в Фаяле или где-нибудь еще на Азорах.
Но Азорские острова находились где-то далеко впереди. А учитывая странно не соответствующий сезону и постоянно меняющий направление слабый ветер, перемежающийся штилем, который встретил "Сюрприз" в нескольких днях хода от Бриджтауна, они никогда туда не доберутся. Потому что первый раз в своей морской карьере капитан Обри не попытался действовать вопреки законам природы: при слабом ветре он, конечно, поднимал впечатляющие пирамиды парусов, от трюмселей до лиселей, но не смачивал их водой из помпы и ведер, дабы выиграть несколько ярдов в час, не спускал он и шлюпки, дабы тянуть корабль на буксире в мертвый штиль.
Фрегат неторопливо продвигался курсом норд-ост, ну или так близко к нему, как позволял ветер, и капитан вышагивал по квартердеку, туда-сюда, туда-сюда, семнадцать шагов от шканечного среза до гакаборта и обратно, почти сто поворотов на милю. Туда-сюда, мимо куриных клеток, штурвала и задумчивой козы Аспазии, которая возлежала на этой палубе и в лютый мороз, и в бешеный ветер, а теперь нежилась на солнышке, закрыв глаза и кивая бородой. Иногда он прогуливался от Портсмута до Эшгроу-коттеджа, представляя себе белую дорогу, поля и леса; но гораздо чаще с тревогой размышлял о своих запутанных делах, юридических и финансовых, и о возможных переменах в отношении Софи к нему после ее встречи с Сэмом.
Что до правовых вопросов, мало было смысла гадать до тех пор, пока он не повидается с адвокатами; без вестей из дома у него не больше оснований для определенного вывода, чем в начале плавания. А что касается финансов, призы должны принести ему порядка десяти тысяч фунтов, за что он был до глубины души благодарен. Этого даже и близко не хватит, чтобы расплатиться по долгам, если все сложится не лучшим образом, но эта сумма оставляла пространство, достаточно пространства для маневра.