Последний аккорд

— Мой дом, — прокомментировал Хельгримм, — Край, в котором я родился и вырос.

— Здесь красиво, — улыбнулся Румпель.

— И этого места больше нет.

Голд видел, как братья уничтожили родные земли, когда рылся в воспоминаниях Богарта.

— Мне жаль.

— Не стоит, — вздохнул Хельгримм, сел на землю и заставил Румпеля сделать то же. — Я сам уничтожил его. Я мечтал, что когда мы с Богартом обретём свободу и заплатим наши долги, я смогу вернуться сюда и всё исправить. Мечта, которой не суждено сбыться.

— Зачем ты мне это говоришь? — насторожился Румпель.

— Потому что ты тоже мечтаешь о невозможном.

— О чём?

— Ты полон противоречий, Румпельштильцхен, — сказал Хельгримм, уставившись на него своими жуткими глазами. — Тогда я правду сказал. Тогда, после того как Богарта затянуло в омут. Ты мечтал о смерти, потому что не верил, что всё ещё жив. Жизнь и смерть для тебя понятия настолько широкие, что ты за всё время своего разумного существования чередовал одно с другим и находился где-то между. Как маятник.

— Мне сложно с этим спорить, — нехотя признал Румпель. — По-твоему, я хочу склониться в какую-то определённую сторону?

— Помимо прочего.

— Я ничего не понимаю.

— И это замечательно! Я всегда считал, что высшим достижением человеческого разума является признание того, что ему недоступно понимание чего бы то ни было! — Хельгримм внезапно сильно развеселился. — Ты мечтаешь о понимании, ты желаешь узнать, почему именно тебе выпал такой жребий. Ты сломан, Румпельштильцхен, и ты хочешь, чтобы тебя кто-нибудь починил, чтобы кто-нибудь собрал осколки твоей разбитой жизни, сшил тебя по кускам, но это невозможно. Это твоя мечта, которой не суждено сбыться.

— Но я смог изменить свою жизнь, — слабо возразил Румпель. — Насколько это возможно….

— Значит, ты сможешь её прожить, — заключил Хельгримм. — В любом случае выбора у тебя нет, если ты однажды захочешь пойти дальше.

— А что будет с тобой?

— Я умираю. Второй раз.

— И тебя затянет в омут?

— Возможно, — пожал плечами принц. — Или, быть может, я смогу получить второй шанс, подобно твоей мёртвой жене. Кто знает? Во вселенной так много вариантов…

И с этим, как и со всем сказанным ранее, нельзя было не согласиться. Объединённые этим тихим взаимным согласием, они замолчали и принялись любоваться долиной и лесом, таким обыденным пейзажем и в то же время особенным. В конце концов этот холм был идеальным местом для того, чтобы сидеть и глядеть по сторонам.

Но нельзя надолго застревать в одном воспоминании. Погода резко изменилась, а созданная ими иллюзия начала рушиться прямо на глазах. Румпель начал стареть, а Хельгрим вновь превращался в моллюска.

— Кажется, ты получил ответы на свои вопросы, — произнёс он, пока ещё мог. — Уходи отсюда.

Образ… Чтобы покинуть этот мир, нужно было воззвать к образу, который привязывал Голда к жизни, и он без особого труда нащупал его в своём сознании и вернулся в реальный мир.

Он очнулся на полу, рядом с аквариумом, с трудом поднялся и посмотрел на гигантского моллюска, желая убедиться, что тот тоже вернулся. И тот вернулся, смотрел на него своими большими изумрудными глазами, прижимался к стеклу отвратительным телом и едва заметно шевелился.

— Спасибо, — сказал ему Голд. — Спасибо и прощай.

Хельгримм ничего не ответил, закрыл глаза и отвернулся. Голд смотрел на него ещё с минуту, пока не признал, что разговор окончен, пошатываясь, дошёл до ворот и постучался, чтобы его выпустили. Ворота немедленно открылись.

— Всё? — округлил глаза Киллиан Джонс. — Так быстро?

Он был страшно удивлён, а Голд удивлялся его удивлению. Чтобы разрешить для себя эту задачу, он посмотрел на часы, которые показывали без десяти четыре: его долгое путешествие длилось совсем недолго.

— Прошло всего…

— Не больше 20 минут.

— Я думал, что гораздо больше…

Мэлоди посмотрела на мистера Голда с пониманием, и он многозначительно взглянул на неё в ответ. Он подумал о том, на какую сделку согласилась эта милая девушка, и о том, как она будет с этим жить. Наверное, так же, как и он, или лучше, если у неё возникли тёплые чувства к Хельгримму. Впрочем, это была её жизнь, а не его: его жизнь ждала его за границами Сторибрука.

— Вы узнали всё, что хотели? — спросила Мэлоди.

— Да, — ответил Голд и ободряюще улыбнулся. — Возвращаю в целости и сохранности. Спасибо за доверие.

— Не за что.

— Это всё очень мило, но может быть, обменяемся любезностями подальше отсюда? — подал голос Киллиан. — А то меня сейчас стошнит.

— Вы идите, — тут же отказалась Мэлоди. — Я ещё побуду с ним. Увидимся у Ноланов?

— У Ноланов, — подтвердил капитан. — Не засиживайся здесь, милая.

Попрощавшись с девушкой, мужчины вышли на улицу, на свежий воздух, но запах Хельгримма всё равно их преследовал.

— Ну? Что он ответил? — нетерпеливо спросил Джонс. — Ей можно помочь?

Голд не сразу сообразил, о чём он говорит. В конце своего путешествия с Хельгриммом он слегка подзабыл, почему это путешествие начал, и забыл о том, что сказал капитану.

— Я немного приврал.

— Конечно, — скривился Киллиан и немного разозлился. — Почему я ожидал другого?! Ты и не собирался ей помогать, хотя именно из-за тебя с ней всё это и случилось!

— Я не собираюсь ей помогать, потому что ей уже не надо помогать, — спокойно возразил Голд. — Я лишь хотел удостовериться в этом.

— Что ты имеешь в виду? — растерялся капитан.

— Душа Милы переродилась в новом теле, но я её узнал.

— В ком?

— В девушке, — улыбнулся Голд, глядя на растерянное лицо своего собеседника. — Её зовут Марси Гейт, и она устроилась на работу в мою фирму. Она совершенно новый человек, Киллиан. Она не помнит меня, не помнит тебя и никогда не вспомнит. Она проживёт совсем другую жизнь, и я не собираюсь этому препятствовать.

— Она счастлива? — с надеждой поинтересовался Киллиан, как будто это многое меняло.

— Я не знаю. Я вряд ли стану её близким другом, — честно сказал Румпель. — Но, насколько я могу судить, она счастлива. Ей сейчас двадцать пять, она здорова и красива, хочет выучиться на юриста в одном из лучших университетов страны и собирается выйти замуж.

— Звучит хорошо.

— Неплохо.

— Она этого заслуживает, — вздохнул Киллиан. — Другую жизнь. Без тебя. И без меня.

— Да, — согласился Голд. — Все заслуживают шанс, и она, если задуматься, заслуживает его больше всех.

Удивительно, но все недобрые чувства, которые он питал к Миле, куда-то ушли. Ушли и недобрые чувства по отношению к капитану, который тоже будто навсегда распрощался с прошлым. Расстались они теплее обычного и напоследок пожали друг другу руки.

Голд поспешил в центр. Он ещё успевал к обеду с семьёй в закусочной «У бабушки», но припарковавшись в переулке, он замедлился, решил пройтись по Мэйн-стрит, взглянуть на все значимые места: офис Хоппера, его лавка и, конечно, библиотека. Часы на башне исправно работали, но на мгновение ему показалось, будто стрелки вот-вот остановятся, а с ними и город, как это было в его воспоминании. В каком-то смысле весь Сторибрук был одним большим воспоминанием.

Впереди замелькала знакомая зелёная вывеска, замигала красная стрелка, и вот он уже стоял перед всё той же белой дверью, которую открывал, наверное, сотню, а то и тысячу раз. Он подумал, что это место не изменится никогда: оно было так же вечно, как и бабушка Лукас, всё ещё живая, но давно отошедшая от дел. Уступив дорогу двум торопливым подросткам, он шагнул внутрь, огляделся и только ещё раз убедился в своей правоте. Более того, сюда вернулся кое-кто, по кому здесь скучали очень много лет: за кассой стояла Руби Лукас, такая же бойкая, как и раньше, и уже принимала заказ у подростков, устроившихся за барной стойкой. Затем она быстрыми уверенными движениями налила две чашки кофе, поставила их на поднос, а поднос — на стойку перед полноватой немолодой женщиной в очках, увлечённо читающей роман в мягкой обложке.