Последний аккорд

— Добрый вечер, пап.

Голос у Криса был весёлый, как и он сам. Это радовало.

— Добрый, — улыбнулся Голд, сладко потянулся и сел. — Хорошо погуляли?

— Неплохо, — устало отозвалась Белль. — Прошлись по магазинам, накупили всякой ерунды. Я купила себе шляпку. Она ужасна.

— Не думаю.

— А тебе галстук.

— И он тоже ужасен, — поддакнул Крис. — Галстук правосудия.

— В общем, тебе не понравится, — заверила Белль.

— Может, я сам решу?! — возмутился Голд. — Что за галстук правосудия?

— Да не правосудия, — улыбнулась жена. — Там просто цитаты римских ораторов и всё. Я не знаю, почему Крис его так называет.

Крис порылся в одном из бумажных пакетов, достал коробку с галстуком и отдал отцу. Голд обнаружил внутри вполне приличный синий галстук с неровным узором, в котором, присмотревшись повнимательнее, можно было разглядеть латинские слова.

— Забавно, — прокомментировал он и прочитал одну из фраз: — Vitam regit fortuna, non sapientia.

— «Жизнью управляет удача, а не мудрость», — перевёл Крис. — Как трагично.

— Трагедия, когда нет ни того ни другого, — улыбнулся Голд и повязал галстук правосудия. — Мне нравится. Спасибо.

— Не обязательно примерять его сейчас, — проворчала Белль.

— Но не могу же я явиться к ужину без галстука, — рассмеялся Румпель и перебрался с дивана за стол. — А выглядит всё очень аппетитно. Из «Доменика»?

— Из «Вергилия», — уточнила она, разливая по бокалам вино. — Мы туда как-то заходили, помнишь?

— Смутно, — покачал головой он, хотя всё прекрасно помнил. — А где вы ещё были?

Голд больше не оставался дома один, следовал по уютным улицам города за Крисом и Белль. Городские пейзажи сменялись интерьерами старых зданий. Крис стремился зайти в каждое, и они заходили, и он в свою очередь терпеливо ждал, когда, заметив нечто интересное, его родители обсудят предмет со всех сторон, что случалось нередко. Если их трогали мелочи, редкие вещицы, оттенки и мгновения, то Крис пытался запечатлеть город во всей его широте и разнообразии, не испытывая потребности подойти и рассмотреть поближе, так что всё, что делал парень, сводилось к поискам идеального кадра: множество снимков улиц, мостов, деревьев, воды и неба, машин, людей и пробегающих мимо кошек… Голд испытывал от этих блужданий особое удовольствие, невозможное в любом другом городе. Именно в Париже ему всегда хотелось быть счастливым и свободным, расслабленным и лёгким, почти невесомым, и таким он и был, когда шагал по улицам, расправив плечи, улыбаясь со всей искренностью, на которую был способен, и смеясь не сдерживаясь над всем, что казалось ему забавным или нелепым. Особенно часто смеялся над тем, как внезапно у Белль менялось настроение. Она то заставляла их идти как можно медленнее, задумчиво и важно озираясь, то убегала вперёд.

— Давайте быстрее! — весело подгоняла она. — Ползёте, как черепахи!

— А как же твоя речь на тему, что нам некуда спешить?! — в тон ей отвечал Голд. — Нам же некуда спешить!

— А я спешу, чтобы снова было некогда спешить! — смеялась Белль.

Он с радостью подумал, что в конце концов она кое-чему научилась у Коль, тому, что он сумел впитать в себя уже очень давно.

А вот кому тоже не мешало бы поучиться, так это Крису. Отдельным поводом для шуток были его бесконечные попытки изъяснятся с французами на французском, которые почти всегда заканчивались совершенно не тем, чего он ожидал.

— Это было очень грубо с твоей стороны, — с напускной серьёзностью сказал Голд, когда сын случайно назвал незнакомую девушку одним обидным словом. — Повезёт, если она не подаст на тебя в суд.

— Я же не специально, — совсем расстроился парень. — Я просто…

— Да, тебе бы стоило подучить язык, — отметила Белль, изо всех сил стараясь не смеяться. — Или выбрать французский в школе.

— Да, знаю… Хотел проверить, насколько я в этом плох.

— Но зачем? Многие здесь прекрасно владеют английским.

— Да, но мне просто хотелось… — Кристофер осёкся и тяжко вздохнул: — Не знаю, чего бы мне хотелось. В общем, у меня есть друг по переписке, который живёт здесь, и я бы хотел с ним встретиться.

— Когда? — поинтересовалась Белль.

Это невольно напомнило им, что уже прошла половина их каникул.

— На днях, — ответил юноша. — Разумеется, не завтра, мам. Не в твой день рождения.

— Ах, да… — выглядело так, будто она только что об этом вспомнила. — У меня же день рождения. Я уже и забыла.

— А мы вот, представь себе, нет, — улыбнулся Голд.

— Может, не надо? — нудным тоном произнесла Белль. — Я совсем не в настроении его отмечать. Забудьте!

Однако выбора у неё не было, потому что Румпель с Крисом уже успели подготовиться к празднику. Заказали столик в ресторане, который ей особенно нравился, и доставку цветов на самое утро. Голд купил ей подарок у букиниста, одно из первых изданий «Обретённого времени» Пруста: она собирала разные издания именно этого романа, и её коллекция состояла уже из двадцати пяти книг, ни одна из которых не была прочитана. На его взгляд, было в этомнечто болезненное, но вряд ли она оценила бы, попробуй он вмешаться. Крис тоже приготовил подарок, но не говорил какой. Расспросы, разумеется, результатов не дали, хотя Голд не отставал от него до самого конца и сдался только утром тридцатого апреля, в день рождения Белль.

Румпель встал пораньше, чтобы сходить за вишнёвым пирогом и принять доставку цветов. Он не успел вовремя вернуться из кондитерской, и доставку принял Крис. Когда отец пришёл, парень уже разместил корзину с цветами на столе и собирался уйти.

— Тут пятьдесят две розы, — протянул сын. — Её не обидит напоминание о возрасте?

— Пятьдесят два года не возраст, — возразил Голд. — К тому же розы не свечки на торте.

— Надеюсь, ты прав.

— Куда ты собрался?

— Не могу сказать.

— Нехорошо так уходить.

— Знаю, — понятливо сказал Крис, — но мне очень нужно.

— Когда вернёшься?

— Я приду уже в ресторан, — он открыл дверь, готовый шагнуть за порог. — Может быть, я ещё зайду, но скорее всего, нет. И думаю, что вы не будете сильно страдать, если останетесь наедине.

— Нахал, — улыбнулся Голд. — Возвращайся. Мы всё равно будем ждать.

Крис убежал, а он приготовил чай, поставил чайник и пару чашек на поднос возле тарелки с вишнёвым пирогом и отправился будить именинницу.

Этой ночью Белль спала особенно крепко, но ей всегда хорошо спалось в Париже, всегда удавалось расслабиться и отдохнуть душой. И сейчас, когда он водрузил поднос на тумбочку и тихо её позвал, она не услышала. Лаской ему очень скоро удалось её разбудить, и вот, блаженно потянувшись, она повернулась к нему, сонно захлопала ресницами и улыбнулась.

— Просыпайся, красавица, — широко улыбнулся Голд и легко поцеловал её в губы. — С Днём рождения.

— Спасибо, — она прильнула к нему, обхватила руками за шею и медленно покрыла поцелуями лицо, положила голову ему на плечо и вдруг заметила поднос: — Это что? Вишнёвый пирог?

— Определённо, это он, — подтвердил Голд. — Решил следовать твоим традициям.

— Всем моим традициям? — промурлыкала она, намекая на то, что обычно следовало за вишнёвым пирогом в его условные дни рождения.

— Вторую часть я планировал оставить на ночь, — нежно сказал он, — но Крис решил ушел и…

— Значит, у тебя нет выбора, — заключила Белль и потянула его на себя. — Иди ко мне.

— Могу я раздеться?

— Потом. Обещаю, что позже помогу тебе с этим, — не согласилась жена. — А сейчас просто иди ко мне и обними меня. Вот так…

Он растянулся на постели возле неё и бережно прижал к себе.

— Я люблю тебя, — прошептала Белль. — До бесконечности.

— И я люблю тебя, — ответил Голд. — До бесконечности и дальше.

Всё произошло стихийно. В какой-то момент их невинные объятия совершенно утратили невинность. Белль выполнила своё обещание и позаботилась о его одежде, небрежно сбросив её на пол: только белая рубашка осталась на краю кровати и слилась с белой простыней. Сердце забилось чаще, ласки становились всё медленнее и сладостнее. Горячие губы обжигали кожу, сладкие губы, которые хотелось целовать снова и снова, пока было можно, пока были только они и ничего больше, и само время подчинялось их воле. Голд закрыл глаза, зарылся лицом в длинные спутанные волосы и почувствовал, как Белль, обнимая, вцепилась ногтями ему в спину и уткнулась в плечо, сдерживая стоны. Она тонула в его любви и топила его в своей, и вместе они проваливались глубоко-глубоко, за линию горизонта, туда, где вещный мир терял свои черты. А потом всё вернулось: они, смятая постель, вишнёвый пирог и парижское солнце, пробивающееся в комнату сквозь жалюзи, такое тёплое и ласковое, что хотелось выйти и погреться в его лучах. Так они бы и поступили, если бы желание остаться в постели не победило в гонке желаний. Голд ощутил вкус вишни. Белль заставила его попробовать кусочек своего пирога, а потом ещё один, пока он не замотал головой в знак протеста, а потом, когда она решила сама съесть наполовину развалившийся кусочек, пара капель сладкого липкого джема упала на белое покрывало.