Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 240 из 315

— Подходит.

— Тогда назовите имя.

Вместо ответа Голд вытащил из кармана перстень и протянул ей, не сомневаясь, что она всё поймёт. И она поняла, недобро улыбнулась, будто само предвкушение смерти доставляло ей радость, но дело было, вероятно, в выборе цели. Ему нравилась эта улыбка, и он ответил точно такой же.

— Дон Гарсия весьма необычный человек, — прокомментировала Рене и вернула ему перстень. — Его интересовала та сторона моей деятельности, о которой мои клиенты обычно ничего не хотят слышать. И, конечно, сам заказ тоже удивил. Откуда у вас этот перстень?

— Принадлежал юноше, которого вы убили.

— Понятно. Я помню это дело.

— И почему оно вас удивило?

— Мы должны были заснять всё на камеру. Не трогать голову, а потом быстро доставить тело по адресу, который он нам дал. Вышло не очень гладко, и мы не успели за собой прибраться, — поделилась она. — Так вы вышли на меня?

— Можно сказать и так.

— Мои люди убили вашего человека?

— Да.

— Гарсия и за него заплатил. Ему это понравилось.

— Представляю, — вздохнул Голд, вспомнив Гарсию, таким, каким он был. — Его кровожадность мне известна.

— Поделился парочкой баек?

— Одной точно.

— В подробностях?

— Нет.

— Вам повезло больше, чем мне, — сказала Рене и играючи спросила: — Как и когда дон Гарсия должен нас покинуть?

Провернуть это дело оказалось несложно. В восемь утра в понедельник Фернандо Гарсия приземлился в Нью-Йорке и уже в десять заселился в отеле при Брайант-парке, где в одиннадцать была назначена встреча с Виллардом Хессом, которого и подменял Голд, и, согласно плану, дон Гарсия не должен был вернуться из парка в отель. Ровно в одиннадцать утра Гарсия пришёл в парк к памятнику Гёте и заметил Голда, невозмутимо сидящего на скамейке неподалеку.

— Если вы думаете, что я удивлён, то поспешу огорчить, — небрежно бросил Гарсия, улыбнулся своей жуткой улыбкой, и опустился на скамейку рядом с Голдом. — Я не удивлён.

— Я и не думал удивлять вас, дон Гарсия, — улыбнулся Голд одними губами. — Я, напротив, был уверен, что вы уже в курсе рокировки.

— Итак…

— Итак.

— Что же стало с моим доктором?

— Я не причинил ему вреда и не знаю, почему он сам не пришёл, — ответил Румпель и несерьёзно упрекнул испанца: — А вот почему вы не пришли ко мне, как обещали?

— По приезду в Штаты?

— Именно. Я так вас ждал. Даже слегка расстроился.

— Не смог втиснуть вас в своё расписание, — неопределённо сказал Гарсия. — Не хотел вас расстраивать.

— Это в прошлом. Сейчас у нас с вами другая проблема.

— Да, у нас проблема, — подтвердил испанец, оскалившись, недобро сверкнул глазами и отчетливо выговорил: — Ваш сын занимается не своим делом, и мне интересно, как сильно он преуспел.

— У него ничего на вас нет.





В сущности Голд не знал, есть ли что-нибудь у Адама на Гарсию, и понимал, что даже если бы спросил, то не мог бы быть уверенным в том, что сын сказал ему правду. И Гарсия это знал.

— Повторите ещё раз, — потребовал он.

— У него ничего на вас нет, — неуверенно повторил Голд.

Гарсия громко рассмеялся, откинув назад голову. Его длинные чёрные волосы разметались по белому плащу, как чёрные змеи, выброшенные из мешка на белый песок.

— Вы ведь сами в этом не уверены, не так ли? — насмешливо уточнил он. — Вы не знаете, что у него есть на меня. А вы вообще что-нибудь о нём знаете?

— Я знаю о нём достаточно, — напряжённо сказал Голд. — Как и о вас.

— Неужели? И тоже надеетесь заставить меня ответить перед законом за мои, якобы, преступления?

— Нет, я не так наивен. Я знаю, что это невозможно.

— Именно, — самодовольно кивнул Гарсия. — Это бессмысленно.

— Но я знаю, что вы боитесь совсем не этого, — Голд посмотрел ему прямо в глаза, чтобы каждое сказанное им слово достигло цели. — Если правда о вашем брате вылезет наружу, то вы потеряете приблизительно… всё.

— Это угроза?

— Это предложение о сотрудничестве.

— Помню, тогда в Толедо вы не горели желанием со мной сотрудничать.

— Теперь всё изменилось, — убедительно соврал Голд. — Я смогу повлиять на сына.

— Так же, как я на племянника?

— Думаю, у меня больше шансов. Просто дайте мне время, чтобы это доказать. Вы не пожалеете, что связались со мной.

— Продаёте себя за жизнь сына?

— Да. Это единственное, что меня беспокоит, — а тут он был предельно честен, и ложь наконец-то органично переплелась с правдой. — Я сделаю, что угодно, чтобы его защитить.

Испанец приблизился к нему вплотную, смотрел гипнотически, не моргая, стараясь не упустить ни единого изменения в лице своего собеседника, и Голд выдержал эту неуютную проверку.

— Ты не врёшь, — решил Гарсия, отбросив прежние церемонии и разговаривая с Голдом так, будто тот уже на него работал. — Я даю тебе два месяца, а дальше — посмотрим, как пойдёт.

По гадкой улыбке, которой Гарсия одарил его прежде, чем уйти, Голд понял, что у него нет никаких двух месяцев, и убедился в правильности своего выбор.

Гарсия отправился назад к отелю, стараясь не сталкиваться с людьми. Голд же ждал, когда он утонет в толпе, ведь это будет означать, что всё кончено. Мужчина в коричневом пальто как бы случайно задел испанца и, пока тот с ним разбирался, настоящий враг нанёс удар, такой же простой и изящный, как укус комара. Гарсия упал, хватаясь за грудь и задыхаясь, а виновные скрылись быстрее, чем появились. Другие люди обступили его со всех сторон, и Голд поспешил к нему вместе со всеми и прорвался к испанцу, делая вид, будто хочет помочь. Гарсия понятливо улыбнулся и что-то тихо-тихо прохрипел. Голд наклонился к нему, чтобы услышать, и услышал.

— Ángel de la muerte… — прошептал Гарсия. — Ángel de la muerte…

Неизвестно, говорил ли он о Рене или о самом Голде. В эту минуту Румпель согласился бы с каждым словом, потому что слова сейчас были уже не нужны, и каждое из этих слов было обречено на забвение.

— Ты, кажется, хотел, чтобы тебя вознесли ангелы, — тихо сказал Голд умирающему испанцу, а потом, оторвавшись от него, громко крикнул в образовавшуюся толпу: — Нужен врач! Здесь есть врач?

Врач нашёлся, и он уступил ему место, а сам отдалился на почтительное расстояние. Минутой позже, когда Гарсия наконец-то умер и застыл, уставившись безжизненными глазами в серое небо, Голд растворился на улицах города.

========== Дела семейные ==========

В Нью-Йорке шёл дождь. Люди в дождевиках и с зонтами и без них, прикрывая головы портфелями и плотными пакетами, текли вместе с водой по улицам, сторонились края дорог и перепрыгивали через лужицы, боясь испачкаться, и куда-то бежали, куда-то спешили, как и мир вокруг. Казалось, только Голду было всё равно. Спешить ему было некуда. Теперь, когда ему не нужно было больше беспокоиться об Адаме, он не мог собраться с мыслями и сообразить, как быть дальше. Разумом он понимал, что должен вернуться домой или в больницу, позвонить жене и сказать, что всё в порядке, но, делая шаг в правильном направлении, он тут же бессознательно отступал на два назад. Всё же несколько часов бесплодных бессмысленных блужданий привели его в нужное место и в нужное время.

Румпель оказался у офиса Белль и увидел её саму у входа в застёгнутом на все пуговицы сером плаще, с зонтом в одной руке и с телефоном в другой. Она пыталась одновременно удерживать зонт, следить за тем, чтобы сумка не сползла с плеча, спорить с кем-то и ловить такси. Он подумал, что надо позвать её, надо обнаружить себя, пока не поздно, но застыл, словно парализованный, вообразив, что встреча с ней не будет радужной. Невзирая на груз и опыт прошедших лет, он боялся, что однажды, как и у любой женщины, у Белль кончится терпение, и она не найдёт в себе сил принять и понять его, не найдёт в себе веры в то, что они всё ещё могут быть одним целым. Потому если бы она в ту самую минуту села в машину и уехала, он бы её не остановил. Но она не уехала.