Страница 123 из 134
Совсем иначе правящий Лондон относился к возвращению на родину эмигрантов, бывших противниками войны, и прежде всего к большевикам. Им на пути он ставил всяческие препятствия, ибо опасался, что, попав в Россию, они могут «разложить» армию и помешать Временному правительству вести войну «до победного конца». С наибольшей враждебностью правящий Лондон относился к Ленину и его сторонникам, но не слишком жаловал также меньшевиков-интернационалистов, эсеров-интернационалистов и всех других эмигрантов интернационалистского толка. При таких обстоятельствах проезд в Россию северным путем для Ленина был совершенно исключен. Г. В. Чичерин уведомил о создавшейся ситуации парижский и цюрихский комитеты по эвакуации эмигрантов. В своей статье «Как мы доехали» Ленин писал:
«Цюрихский комитет по эвакуации эмигрантов, в который входят представители 23 групп (в том числе Центральный Комитет, Организационный комитет, социалисты-революционеры, Бунд и т. д.) в единогласно принятой резолюции публично констатировал тот факт, что английское правительство решило отнять у эмигрантов-интернационалистов возможность вернуться на родину и принять участие в борьбе против империалистической войны»[114].
В свете только что сказанного совершенно понятно, что Владимир Ильич был вынужден возвращаться в Россию через Германию. И не только Владимир Ильич. Как известно, в одном поезде с ним и его группой возвращались также представители некоторых других партий и течений, в частности бундовцы и сторонники парижской газеты «Наше слово»[115].
Мы же, лондонский комитет по репатриации эмигрантов, начали решительный поход против той политической дискриминации, которую английские власти проявляли в вопросе о репатриации, и настаивали на гарантии удобного и надежного пути на родину для всех эмигрантов вообще, без различия взглядов и направлений. Конкретно вопрос стоял о праве эмигрантов пользоваться пароходом «Юпитер» (если память мне не изменяет, таково было его название) для переезда из Англии в Норвегию. Это было небольшое быстроходное судно, которое примерно раз в 10 дней, под охраной двух миноносцев, совершало рейсы из Абердина в Берген и обратно, перевозя правительственную почту, дипломатов, военных, чиновников и других официальных лиц. Путешествие на «Юпитере» было сравнительно безопасно, и мы, эмигранты, требовали, чтобы при каждом рейсе этого парохода нам резервировали на нем определенное количество мест. Мы знали, что таким путем в Россию уже проехали некоторые «привилегированные» из «оборонческого» лагеря, в числе их Г. В. Плеханов и П. А. Кропоткин, и с тем большей настойчивостью добивались того же для всей эмиграции.
Больше месяца шла борьба между комитетом и английскими властями, и в конце концов для нас стало ясно, что без вмешательства русского посольства в Лондоне эмигранты не получат возможности пользоваться «Юпитером». Это было для комитета большим ударом. В те годы между эмигрантскими колониями и царскими посольствами за границей была глубокая пропасть, через которую не существовало мостов. Эмигрантские колонии относились к царским посольствам враждебно и подозрительно, всегда ожидая с этой стороны каких-либо интриг и неприятностей. В свою очередь царские посольства смотрели на эмигрантские колонии, как на очаг всяческой «крамолы» и как на источник политической агитации против царизма за границей. Между теми и другими было перманентное состояние войны. Даже чисто личные отношения между представителями обоих лагерей были невозможны. В таких традициях вырастали целые поколения эмигрантов, и потому легко себе представить, каково было душевное состояние членов комитета, когда выяснилось, что для удовлетворительного разрешения вопроса о репатриации нам все-таки придется прибегнуть к содействию царского посольства. Правда, в России произошла революция, царя уже не было, у власти стояло Временное правительство, но все-таки… Психологические навыки десятилетий не исчезают так быстро. К тому же мы знали, что в личном составе лондонского посольства после февраля не произошло никаких изменений. Однако мы понимали, что без посольства нам не наладить возвращения эмигрантов на родину, а возвращение сейчас было важнее всего. Поэтому преодолев психологические преграды, мы с Чичериным в одно ясное апрельское утро явились в посольство, помещавшееся тогда по адресу Чэшем Хаус, Чэшем плэис.
Нас принял советник посольства К. Д. Набоков. Я хорошо запомнил его кабинет, расположенный не в главном здании посольства, а в пристройке, соединенной с главным зданием узким коридором: ровно через восемь лет я сам сидел в этом кабинете тоже в качестве советника, но уже «большевистского» посольства. Как упоминалось выше (см. главу «М. М. Литвинов»), Набоков весной 1917 г. был поверенным в делах.
Набоков встретил нас с Чичериным любезно, почти дружественно. Он принадлежал к числу тех либеральных чиновников царского правительства, которые на первых порах приветствовали революцию, рассчитывая, что ее удастся удержать на «февральской» ступеньке, и которые позднее, когда выяснилось, что это не выходит, открыто перешли в лагерь контрреволюции. Но тогда, в апреле 1917 г., Набоков был еще полон радужных надежд на торжество «благоразумных начал» в русской революции, и потому мы без особого труда договорились с ним по интересующему нас делу — тем более, что к этому времени он получил уже общее указание из Петрограда содействовать репатриации эмигрантов в Россию. Набоков взялся урегулировать вопрос об использовании «Юпитера» и сверх того обещал ставить посольские печати на багаже более видных представителей эмиграции. Это должно было освобождать багаж от таможенного досмотра и вообще облегчать различные пограничные формальности.
Набоков сдержал свое слово, и через несколько дней комитет, наконец, получил разрешение английских властей отправлять эмигрантов на «Юпитере». Перед каждым рейсом парохода комитету сообщалось, на сколько мест он может рассчитывать, и затем уже сам комитет составлял список эмигрантов, подлежащих репатриации. Такой порядок нас вполне устраивал. Правда, теперь внутри комитета началась борьба между различными партиями и группировками за количество мест при каждой очередной отправке, но это было уж наше домашнее дело.
Наконец-то домой!
И вот, наконец, наступил этот памятный день: пришла к концу моя эмиграция!
Накануне я тепло попрощался со всеми своими русскими и английскими друзьями, запаковал свой несложный багаж и в последний раз прошелся по зеленым просторам Гайд-Парка. Был май. Весна уже вступила в свои права: солнце пригревало, на деревьях{28} громко щебетали птицы, под деревьями гуляли в обнимку молодые парочки. Всему этому, как и всему гигантскому городу, как и всем девяти годам изгнания, я мысленно говорил:
— Прости! Теперь передо мной открываются новые, неведомые, прекрасно-заманчивые дали!..
Отъезд эмигрантов из Лондона был обставлен известной таинственностью: поезд, в котором мы должны были следовать, стоял не у главной платформы, а на одном из боковых путей вокзала Кингc Кросс; проходить в него надо было где-то позади здания вокзала; окна вагонов были задернуты спущенными занавесками; железнодорожная прислуга говорила вполголоса, точно у постели тяжело больного. Нас, эмигрантов, было человек 30 — не только из Лондона, но и с континента — и все мы находились в каком-то особом торжественно-приподнятом настроении.
Я ничего не помню о моем тогдашнем путешествии от Лондона до Абердина, кроме того, что выехали мы рано утром и приехали в тот же день поздно вечером. Так полна была душа другими мыслями и чувствами, так мало я обращал внимания на окружающую обстановку. В Абердине мы сразу проехали в порт и погрузились на «Юпитер». Моим спутником по каюте оказался эмигрант из Парижа Анисимов, который страшно боялся подводных лодок. По пути от Лондона до Абердина он просто измучил меня, доказывая, что двух миноносцев для охраны «Юпитера» мало и что мы должны требовать по крайней мере четырех. Теперь, попав на борт парохода, Анисимов совсем загрустил и стал готовиться к смерти. Он дал мне адрес своих родных с просьбой известить их о его гибели, если я останусь в живых.
114
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 31, стр. 119.
115
См. там же.