Страница 105 из 116
Так и случилось. Впервые Шарль и Саша оказались за городом, в спокойном месте. Река описывала здесь крутой изгиб. С одной стороны простирались луга, где не было видно ни людей, ни животных, с другой — лес, в котором было разбросано несколько десятков дач. Если в них не жили высшие сановники режима (тогда, скорее всего, место это было бы закрыто, и не только для иностранцев), они принадлежали большей частью художественной, литературной, научной интеллигенции. Саша, кстати, признался, что приехал навестить дядю, известного профессора физики. Пляж был просторный. Шарль прихватил с собой замечательный завтрак, приготовленный Кристиной, которая собиралась через несколько дней уехать во Францию в связи с предстоящими родами.
Новости о Жане, рассказанные в этот день Сашей, были особенно неутешительными. На сей раз Наташа окончательно получила не просто отрицательный ответ, он сопровождался весьма категорическим предупреждением. Если бы она продолжала упорствовать в своих намерениях, то рисковала потерять работу в Москве и в поисках ее оказаться в городе, куда Жан не смог бы к ней приехать. Жан переходил от возмущения к полной подавленности, и наоборот. Он много говорил, и, по мнению Саши, даже слишком.
— Но что вы сами думаете обо всем этом? — спросил Шарль. — Как вы оцениваете поведение властей?
Он с любопытством ждал Сашиного ответа. Тот не старался увильнуть и попробовал объяснить то, что чувствовал. Он неоднократно возвращался к этой теме, словно благодаря их разговору с Шарлем открывал для себя новые черты реальности, над которыми прежде не задумывался достаточно.
Саша понимал, что Жана возмущает полученный отказ, его абсурдность, несправедливость, глупость. Было очевидно, что такое решение может только нанести вред образу СССР, его режиму, его руководителям, и что мера эта кажется вдвойне неуместной, так как направлена против верного друга, убежденного коммуниста, приехавшего в Москву, чтобы получить дополнительный заряд энергии. Нельзя было отрицать, что подобные решения имели самые прискорбные последствия. Нельзя было требовать от свободных стран, где уважали права человека, чтобы там понимали, а тем более принимали нарушавшую эти права практику. И это было понятно. Саша спросил, будет ли посольство Франции протестовать. В конце концов речь идет о французском гражданине. Просил ли Жан Шарля предпринять что-нибудь по дипломатическим каналам? Шарль ответил, что Жан этого не хотел, но Саша настаивал: неужели посольство на этом успокоится? Разве оно не должно вмешаться само? Ему кажется, что на месте Шарля он что-нибудь предпринял бы. Разве не представлялась удачная возможность атаковать систему? Шарль, выслушав Сашино предложение, спросил себя, не шутит ли тот, не забавляется ли тем, что провоцирует его. Он сказал об этом Саше, но Саша, рассмеявшись, заверил, что у него и в мыслях не было ничего похожего. Напротив, он говорил совершенно серьезно. Не думает ли Шарль, что в делах такого рода каждый должен выполнить то, что ему положено, а не пытаться постоянно приспосабливаться к желаниям другого? На этот вопрос Шарль ответил не сразу. В каком-то смысле Саша был прав. Такое поведение представлялось более порядочным, более достойным, чем молчание, которое, в сущности, оборачивалось слабостью, пособничеством. Но раз Жан ни о чем не просил, зачем лезть на рожон? Если каждый будет до конца играть свою роль, не вызовет ли это постоянное столкновение, не заведет ли в тупик?
Разве можно удивляться тому, сказал Саша, что человек играет свою роль, но не как актер, который сегодня Гамлет, а завтра — Дон Карлос, а как последовательный защитник своей системы, ее ценностей? Система в этой стране (забавно, но Саша почти всегда говорит не «СССР», а «эта страна») требовала целостности, основанной на ценностях, совершенно отличных от принятых во Франции или Англии. Если Шарль надеется, что отказ от сталинизма в том виде, как его провозгласил Хрущев, означает наступление демократии (а Саша употребляет слово «демократия» в западном его понимании), то он глубоко ошибается. Речь идет совершенно о другом. Речь идет о переходе к коммунизму, то есть к обществу, отвергающему западную систему, систему экономическую и социальную, основанную на капитализме, равно как и систему политическую, основанную на мнимой демократии. И Саша вновь принялся развивать идеи, с которыми Шарль уже познакомился, прочтя его рукопись. Чтобы перейти к коммунизму, надо сражаться на два фронта: с одной стороны, отбросить извращения социализма, которыми является сталинизм, с другой — удержаться от соблазна следовать западным образцам. Чтобы провести корабль по этому узкому проливу, нужно твердое, решительное, энергичное руководство, имеющее отчетливое представление как о конечном идеале, так и об этапах, через которые надо пройти. Чтобы двигать массы вперед, чтобы мобилизовать умы, необходима полная переоценка ценностей. При Сталине система функционировала только благодаря страху, террору. Кстати, именно по этой причине она и перестала работать, оказавшись полностью заблокированной. Ныне приведение механизма в порядок, движение вперед возможны только с опорой, на коллективный энтузиазм, на веру, на интеллигенцию, ибо речь идет вовсе не о «фашистских» ценностях сугубо субъективного порядка, не об опьянении толпы, не об агрессивном бреде, но о том, чтобы призвать на помощь лучшие умы этой страны, которых при Сталине пытали, уничтожали, душили. Что бы ни думали на Западе, в этой стране существует, быть может, самый большой творческий потенциал, потому что после долгого периода бездействия и зажима должно произойти освобождение созидательной энергии, и, как всегда бывает в периоды, когда она выходит из подполья, размах ее будет безграничен. Эта страна, скоро все увидят, сделает потрясающий скачок во всех областях: сначала в науке и технике, затем в использовании того фантастического достояния, которым она располагает: обладая шестой частью земного шара, как же не попытаться постепенно создать здесь новое общество? Может быть, именно в силу своего отставания, в силу того, что они избежали влияния западной цивилизации, оставшись в стороне, народы этой страны сделают рывок вперед, перескочив через определенный этап. Именно поэтому не следует довольствоваться половинчатыми мерами, они могут только замедлить движение вперед.
В этой связи Саша спрашивал себя, не является ли история с женитьбой Наташи и Жана показательной. Если судить о ней с точки зрения индивида, человеческой личности, то есть с принципиальной точки зрения, она не могла бы не шокировать западное общество. Если бы эта история стала достоянием буржуазной прессы, для газет это был бы лакомый кусочек.
— А «Юманите», — прервал его Шарль, — естественно, не обмолвилась бы ни единым словом!
Но надо, сказал Саша, всегда ставить себя на место тех, кто принимает решения. Можно взглянуть на этот брак как на неотъемлемое право двух людей соединить их жизнь. Является ли оно высшей ценностью?
— Да, — сказал Шарль, — и я не представляю себе, чтобы государство могло найти нечто, эту ценность превосходящее, и во имя него запретить двум любящим соединиться. Почему, например, мы сражались против немцев? Конечно, потому, что они оккупировали нашу страну, но и потому, что они были нацистами, а нацисты запрещали арийцу жениться на еврейке. Нет такой ценности в мире, которая позволила бы государству отказать двум человеческим существам в праве соединить их судьбы. И здесь ваше государство схоже с нацистским.
Последние слова Шарля явно взволновали Сашу.
— Давайте немного прогуляемся, — предложил он. В это время большинство отдыхающих, без сомнения обитатели соседних дач, уже ушли домой, и пляж был почти пуст. По реке проплыла лодка с обедающей веселой компанией, на корме стоял старый патефон, пел русский хор, высоко забирающие женские голоса, словно порывом ветра, принесли с собой дух русской деревни. Какое-то время они следили за лодкой, слушая пение.
— Народ, который так поет, — сказал Саша, — не может иметь с нацистами ничего общего.