Страница 104 из 116
— Ты совершенно сошел с ума. Если ты будешь торчать здесь в ожидании визы, это ничего не изменит. Твоя жизнь не здесь.
На этот раз он говорил по-французски, и Жан тоже. Они быстро перешли на повышенные тона. Шарль не отступал. Если у Наташи есть хоть какой-то здравый смысл, если она хоть немного любит Жана, она не должна удерживать его после лета. На это время был намечен его отъезд во Францию. Раз он продолжает оставаться коммунистом, так пусть служит партии и находится там, где он будет ей полезен. Раз он верит, что в такой стране, как Франция, можно построить иной коммунизм, который будет лучше, гуманнее, чем в СССР, пусть возвращается домой и работает ради этого. Жан возразил, что лучше Шарля знает, что ему нужно. Как тот смеет вмешиваться в его дела?
— С тех пор как мы начали вмешиваться в дела друг друга, — сказал Шарль, — все никак не можем остановиться.
Это замечание, в котором Жан не без основания усмотрел намек, на старую историю с г-жой де Керуэ, подлило масла в огонь.
— Вот именно, — взорвался Жан, — не можем остановиться! «Не можем», что это значит? Это значит, что господин де Ла Виль Элу будет по-прежнему указывать мне, что я должен делать, точно так же, как его отец указывал моему, а его дед — моему деду, и так с начала и до скончания времен. Так нет же, так продолжаться больше не будет! Действительно, надо было бы вернуться во Францию, чтобы послать к чертовой матери всю эту мерзость, которую вы по-прежнему нам навязываете. Словно мы выиграли войну для того, чтобы все оставалось по-прежнему, словно все эти годы мы боролись только для того, чтобы все оставалось по-прежнему! А теперь все заваривается снова. И вы заводите шашни с этими сволочами немцами. Достаточно только посмотреть на вас вместе, на тебя и твоего боша! Если это и есть ваша Европа, то смотри, плевать я на нее хотел. — И Жан в самом деле плюнул перед собой. Снова его буйный нрав давал себя знать. Но Шарль был настроен отнюдь не миролюбиво, он вдруг решил не давать приятелю спуску.
— Простите меня, — обратился он к Саше, который какое-то время молча шагал рядом, — лучше оставить нас вдвоем.
— Я понимаю, — сказал Саша, уходя.
— А теперь, — начал Шарль, — я скажу тебе, что я думаю. По-своему я восхищаюсь тобой. Потому что у тебя есть сила, даже неистовство, мощная логика, способность идти до конца, что встречается не так уж часто. К сожалению, ты идешь по пути, который ведет в тупик. Однажды ты пройдешь всю дорогу до конца и убедишься, что я прав. Сегодня ты не хочешь в этом признаться, хотя в глубине души предчувствуешь именно такой исход, более того, ты уже знаешь об этом. Но пока не хочешь взглянуть правде в глаза, то есть посмотреть в глаза самому себе. Надеюсь, что будет не слишком поздно, когда ты упрешься в стену, потому что такой тип, как ты, может плохо кончить, может сломать себе шею.
— Ну, спасибо! — сквозь зубы процедил Жан.
— Правильно, ты должен благодарить меня за то, что я так разговариваю с тобой! И ты знаешь, что, по сути, я единственный, кто может это сделать. Но тебя заела гордыня! — И поскольку Шарль замолчал, Жан спросил;
— Это все? Я получил все, что мне причиталось? Или у тебя есть еще что-нибудь в запасе? — Шарль задумался на мгновение.
— Вот еще что, — сказал он. — Ты утверждаешь, что являешься членом партии и веришь в систему, на стороне которой якобы История. Их представители и впрямь мыслят и действуют так, словно история принадлежит только им, словно все остальные лишь временно занимают сцену, так, массовка, которая исчезнет сама собой или, если понадобится, с небольшой помощью. Я же ничего не утверждаю, я не знаю, я ищу. Но видишь ли, когда прошлый раз ты случайно столкнулся у меня с Зигмундом фон Хартовом, у меня было такое чувство, словно ты оказался вдруг на линии водораздела. Ты перешел на сторону противника, и я сказал себе, что ты и впрямь пленник прошлого, что будущее с нами, с Зигмундом и со мной. Я не верю в Историю, но уверен, что у нас больше шансов на успех, чем у вас.
— Что это значит — «больше шансов на успех»? — спросил Жан.
— Честно говоря, не знаю, — ответил Шарль. — Я не хочу произносить высоких слов, которые ничего не стоят. Скажу только: это значит, быть может, больше света, это значит огонек, который вспыхнет ярче.
Жан молчал, но Шарль понял, что гнев друга улегся. И снова из самых глубин его существа поднялась теплая волна нежности к Жану. Они шагали бок о бок, молча, пока не дошли до ворот парка. Прощаясь, Шарль спросил Жана:
— Ты на меня сердишься? — Жан пожал плечами.
— Если я и сержусь на кого-то, — сказал он, — то, скорее всего, на Историю. Не будь ее, возможно, жить было бы спокойнее.
На следующей неделе Шарль во время официального завтрака в посольстве встретил молодого советского дипломата, который работал в секторе Франции в Министерстве иностранных дел и с которым у него завязались отношения, выходящие, как ему казалось, за рамки строгой протокольной вежливости. Шарль осторожно спросил его, будет ли в нынешних условиях разрешен брак между молодым французом и советской девушкой, получит ли она выездную визу, чтобы сопровождать мужа во Францию. Его собеседник ответил так же осторожно: Вы правы, что упомянули нынешние условия. Прежде, я думаю, это было бы невозможно. А теперь — не знаю. — И он спросил, говорит ли Шарль «вообще» или имеет в виду конкретный случай.
— И то, и другое, — ответил Шарль.
— Если речь идет о конкретном случае, — заметил молодой дипломат, — мы его изучим.
Теперь надо было добиться от Жана разрешения действовать по дипломатическим каналам. Но тот упорно отказывался, отговариваясь тем, что посредничество посольства только усложнит дело и грозит поставить Наташу в щекотливое положение. У него есть свои каналы. Его «друзья» пообещали помочь. Лучше остаться в привычном для него кругу. Шарль не стал настаивать. Но просьба Жана больше не искать с ним встреч причинила ему настоящую боль. Жан явно пытался скрыть свое смущение, без особого, правда, успеха. Он объяснил, что, если хочет избежать неприятностей и все предусмотреть, лучше не иметь с посольством, а значит и с Шарлем, никаких контактов, во Франции они, конечно же, увидятся. Пусть Шарль не усматривает в его поведении ни трусости, ни предательства их дружбы. Пусть он поймет. Здесь нельзя жить по-другому.
В последующие недели и вплоть до самого лета Шарль довольно регулярно встречался с Сашей и от него узнавал новости о Жане. Новости обычно печальные. Формальности, связанные с его женитьбой, застыли на мертвой точке. На Наташу в лаборатории, где она работала, оказывали давление, вынуждая отказаться от своих планов, но она не отступала, и под разными предлогами ее перевели из отдела, занимавшегося исследованиями в области биологии, в которых она участвовала и которые ее увлекали, в отдел документации, где она прозябала, занимаясь вещами, не представлявшими никакого интереса. Что касается Жана, то он постоянно менял планы. То он собирался окончательно поселиться в Москве и даже попросить советское гражданство, чтобы жениться на Наташе. То заявлял, что уезжает из СССР через неделю и возвращается в Париж. Настроение его делалось все более мрачным. Саша по-настоящему терзался из-за него.
Сам Саша, напротив, казался более уверенным, более спокойным. У себя в институте с разрешения дирекции, а значит, и парткома ему удалось создать небольшую группу по изучению экономических и социальных проблем при переходе к коммунизму в духе линии, принятой на съезде. Никогда бы он не поверил в такой успех. Приток желающих был велик, работу они вели серьезную. Многие известные деятели — профессора, академики, члены Центрального Комитета — согласились выступить у них с докладами. То тут, то там, пока еще робко, начинали говорить и спорить свободнее.
Наступила весна. Растаял последний снег, и природа вдруг проснулась от спячки. Повсюду бродили жизненные соки, и трава была зеленее, и почки лопались быстрее, и вода в ручейках была чище, чем обычно, словно вдруг высвободились все силы, скованные непереносимо долгой зимой. В конце мая Шарль предложил Саше поехать в воскресенье под Москву, на один из речных пляжей. Удача сопутствовала им: погода была великолепная, пригревало солнце, и, хотя купаться было еще нельзя, по крайней мере получая от купания удовольствие, ибо в этой стране всегда найдется несколько смельчаков, не чувствительных к холоду, можно было растянуться на песке, поваляться вволю — все предвещало день, целиком отданный общению с другом.