Страница 3 из 36
Жизнь самотворная, самочудная, истая. Жизнь прытью трепетная.
Мятущийся дух — крылья вольной затеи.
Мятущийся дух — пути неожиданно великих откровений.
Бродяжная русская душа не знает покоя, как не знает берегов, когда хочет радугой размахнуться.
Не знает, но любит покой, но ищет созерцания мудрой тишины, но радуется синему разливу глубинного величия.
А разлив тот — в далевых непочатых дорогах живет. И надо понять, расчухать да полюбить эту раздольность зазывную, да так полюбить молодецки, чтобы до неба ростом подняться и установить жизнь вечной вольности во славу мирославную, коренную, кондовую, доблестную, нерушимую.
Благо, широко пролегли дороги сиротинные и, будто реченьки горя людского, кровью лились из глубин рассейских на вольнолюбивый Дон.
Будто знали, кто на берегу стоит да буйным ветром волнам улыбается, да соколиными глазами в даль бирюзовую зорко глядит, да крылья на взлет направляет:
Так этому и быть!
Степан поднял огромный камень и бухнул в воду, будто решил:
— Кладу свою голову. На!
А было так
Весной 1665 года знатный донской атаман Тимофей Разин, по прозвищу Донская Борода, со своим большим казацким отрядом пошел на ратную помощь войску князя Юрия Долгорукого против поляков.
С атаманом Тимофеем Разиным в походе были его молодые сыновья, Степан и Фрол.
Степан богатырским сложением и удалым умом походил на отца, да и отменныя песни выдумывал, распевая про волю молодецкую.
Фрол был нрава кроткого, грустного; и звали его Птицей-Девицей.
Провоевав до осени, казаки стали просить своего любимца-атамана Тимофея Разина, чтобы выхлопотал у князя Юрия Долгорукого отпуск домой на зиму.
Тимофей Разин ударил челом князю о воле казацкой.
Князь Юрий Долгорукий, славившийся своей жестокостью, наотрез отказал Тимофею, пригрозив ему перекладиной.
Возмущенные черной неблагодарностью князя за свою помощь, казаки собрали круг и порешили уйти домой самовольно. И ушли.
Князь Юрий Долгорукий бросился за казаками в догоню. Догнал их, учинил скорый суд и знатного донского атамана Тимофея Разина разом вздернул на виселицу.
Степан и Фрол, потрясенные нежданной, негаданной бедой, бывши сами свидетелями смертной расправы над своим любимым отцом, скрылись тотчас же, клятвенно замыслив не только отомстить за отца, но разделаться с-одноряд со всеми князьями, боярами, воеводами и знатью Московского государства, которых не терпели и казаки, и весь русский народ, закабаленный крепостным гнетом.
Степан и Фрол в опор погнали на верных донских конях на сиротские дороги. Поведали свое горе беглым удальцам, пораздумали, как быть-бытовать, как утешиться вдоволь без остатку, поразвеяли тоску мученскую сердечными встречами с молодцами-своевольниками. Видно полегчало, когда затянул Степан:
А до поры до времени вернулись осиротелые братья Разины домой, на Дон, на ожиданье.
Считали бедноту за скотов
Стоном стонала земля рассейская под ярмом царя Алексея Михайловича.
Будто вода в половодье, полнилась крестьянская жизнь горем смертным, горем взывающим.
Да и сыздавна так было.
В обычае на Руси сыздавна царские власти считали бедноту за скотов.
Людьми или холопами назывались вообще рабы, вошедшие в это звание по долговым обязательствам или родившиеся от рабов. Иные бедняки, обманутые и угнетенные произволом, продавали себя с детьми и со всем потомством, отдаваясь на вечную кабалу по записям.
Иные отдавались в холопство заимодавцам по суду, когда не могли выплатить им следуемой суммы. Кабала служила владельцу для предъявления его прав на раба.
Дворянин-помещик, убивший беззащитного крестьянина, особенно собственного, редко ответ держал.
Еще при царе Федоре Ивановиче бояре приговорили: если господа будут представлять к суду своих крестьян и обвинять их в преступлениях, — крестьян подвергать пыткам по одному слову владельцев.
Ежели владелец убьет кого захочет, из крестьян другого владельца, последний брал из имения убийцы на выбор любого крестьянина с женою и детьми без их спроса — совсем как безответную скотину.
Дворянин или сын боярский мог вместо того, чтобы самому подвергаться правежу, посылать на истязание мученское своих бедных людей.
Сам владелец имел право наказывать своего человека, как хотел. Безо всякого суда и следствия виновного призывали, скидывали с него платье и клали на брюхо; двое садились ему на голову, двое на ноги и били его прутьями до того, что у него рассекалась кожа.
Посады и черносошные села были обременены несносными повинностями. Бедняки платили царскую дань, полоняночные деньги, четвертные, пищальные. Отбывали всяческие повинности — возили к селитряным заводам дрова или золу или платили ямчужные; участвовали в постройках городов по разбитию для каждого посада или волости, сколько надо сделать городской стены или насыпать валы. Ставили на ямы охотников, содержали их. Доставляли целовальников и сторожей к тюрьмам и давали им обложные деньги. Мостили мосты по дорогам. Натурою давали стрелецкий хлеб и сами возили по местам. Возили царских гонцов и всяких служилых людей. Строили дворы воеводам. Деньги давали в приказную избу на свечи, бумагу и чернила. Поставляли даточных людей в войско и содержали их. При казенных постройках поставляли рабочих, отрывая их от земледельческих занятий.
Все поборы и все повинности правились по сохам, составленным по писцовым книгам.
Неисполнение повинностей каралось строго. Любой воевода, получавший выговор за недоборы с посадских людей, правил нещадно и побивал батогами насмерть.
За медленность в сборе стрелецкого хлеба велено приводить виновных в города и перед съезжею избою каждый день до вечера бить нещадно батогами, пока выправят с них хлеб.
Воеводы посылались на заведомое кормление, смотрели на должность не иначе, как на доход, и в своих челобитных выпрашивались на выгодные места.
Каждый год воеводы меняют воеводства. Жадные и наглые, они грабят и обирают народ бессовестно. А когда идут к отчету, — отдают часть добычи тем, которые их поверяют в приказах.
Часто воеводы отбирали у служилых людей жалованье для себя, а им приказывали насильно расписываться в получении и, в случае несогласия, пороли их.
Про воеводу говорили: ходит он с двухаршинным батогом и бьет людей, кого только встретит на улице, приговаривая: «Я воевода — всех исподтиха выведу и на кого руку наложу, тому от меня света не видать, а из острога не бывать».
Мучительства производились неслыханные.
По Уложению царя Алексея Михайловича долги помещиков и вотчинников правились на крестьянах.
А крестьяне были прикреплены в имениях и патриарших, и митрополичьих, и владычных, и монастырских, и боярских, и дьяконских, и дворянских, и приказных, и стрелецких, и толмачей Посольского приказа, и подьячих, и прочих всяких властелинских.
Наглость, произвол, темнота, пытки, грабеж смертно угнетали народ.
На Москве сидевшие в приказах целовали крест с жестоким заклинательством и обещали судить по правде, — не дружить сильным и друзьям, не брать поминков. Но «ни во что та вера и заклинательство; наказания не страшатся, руки своя ко взяткам спущают».