Бремя Могущества

— Может быть, — ответил я. Но каждый из нас прекрасно понимал, что если это и произойдет, то не в обозримом будущем. Но несмотря ни на что, я был твердо уверен, что мы бы с ним подружились, это точно.

Я хотел что–то еще сказать, но тут Лон внезапно повернулся к своим друзьям и, кивнув им, быстро пошел по направлению к опушке леса в противоположном Бэтхиллу направлении.

Я долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся среди голых стволов деревьев, и во мне ширилось неясное чувство потери.

И вдруг меня осенило, что я ошибаюсь. Никакими друзьями мы стать, конечно, не сумели бы. Даже если бы оба очень захотели этого. Нет, свое наследие я обречен нести в одиночку. На то я и колдун.

А дружить с колдуном — охотников не очень–то много найдется. И мне вдруг остро захотелось разрыдаться.

Но, разумеется, я не сделал этого.

НА ЭТОМ ЗАВЕРШАЕТСЯ КНИГА ТРЕТЬЯ.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Дни безумия

Зрелище таило в себе какую–то особую, болезненную притягательность, не позволявшую отвести от него взор. Мое изображение в зеркале стало меняться, расплываться. Кожа на лице стала бурой, морщинистой, она трепетала, как увядший лист на осеннем ветру. Поначалу я вообще не мог понять, что же я вижу. Рот мой был разинут в безмолвном вопле, а в левой руке застыл помазок для бритья. Я видел свои почерневшие, сгнившие зубы. Медленно, очень медленно эта старческая кожа стала отделяться, и вскоре мне уже казалось, что я вижу белые кости черепа. Сначала мое отражение превратилось в ужасную рожу, потом в череп мертвеца, глаза провалились в глазницы, и мне чудилось, что я вижу в них сатанинский блеск. Одновременно мне слышалось странное пение, высокий, резкий звук, который, казалось, шел отовсюду, постепенно превращаясь в скрежет, внезапно оборвавшийся громким, как винтовочный выстрел, хлопком.

Зеркало треснуло и рассыпалось. Меня обдало градом серебристых осколков, десятки их, словно крохотные, остренькие зубки злобных хищников, впились мне в лицо, но я этого не замечал. До сих пор меня не выпускал из своих цепких лап немилосердно сжавший мне горло ужас. Оглушительное эхо взрыва чуть не лишило меня разума.

Сознание мое было словно парализовано, но откуда–то изнутри во мне стало подниматься неведомое чувство, интенсивное и дикое. В тот момент я был просто струной, до предела, до угрожающего звона натянутой струной, и все же понимал, что это лишь иллюзия, должно быть иллюзией, видением…

И эта боль, и мое страшное, невообразимое преображение — все было лишь продуктом внушения, гиперреальной, искусно навеянной мне иллюзией.

Пальцы мои как бы помимо воли принялись ощупывать раму зеркала, и тут, как гром среди ясного неба, перед моими глазами возник образ молодой женщины, вернее, девушки. Я уставился на нее, так и не осознавая, что передо мной, просто глядел, не в состоянии заметить сходства ее прически с черепом, не видя черноты и колыхания, которые всего несколько секунд назад буквально парализовали меня… И тут…

— Присцилла, — хрипло выдавил я.

Карие, выразительные глаза взирали на меня все с той же холодной отстраненностью, способной и сейчас повергнуть меня в неменьший ужас, чем тогда, когда я видел ее впервые. Это была не Присцилла, не моя милая, маленькая Присцилла, а Лисса, колдунья, до сих пор дремавшая в ней и однажды уже покушавшаяся на мою жизнь.

Но как это могло быть? Говард клятвенно заверял меня, что она больше не сможет причинить мне вреда, что его друзья не допустят этого, позаботятся, чтобы она оставалась в изоляции. И еще он поклялся мне, что ей никто не причинит вреда.

Но то, что я видел сейчас перед собой, в пух и прах разбивало все его клятвенные заверения.

— Присцилла!

На этот раз я уже почти кричал. Руки мои, вцепившиеся в раму так, что она, казалось, вот–вот треснет, готовы были вцепиться ей в волосы, но какая–то неведомая сила удерживала их от этого.

— Роберт.

Мое имя не было произнесено голосом. Это была незримая сила, воспротивиться которой невозможно, и сейчас меня словно стеганули кнутом, назвав по имени, сломали мою волю, едва не сбили с ног.

— Роберт! — Я зажал уши ладонями и, хрипя, вступил в единоборство с безумием, простиравшим ко мне свои железные лапы.

— Роберт! Слушай меня!

Зашатавшись, я стал беспорядочно размахивать руками и чуть было не упал. Комната закружилась у меня перед глазами, все кругом расплывалось, теряло очертания, я мог ясно видеть лишь зеркало и узкое девичье лицо в нем. Но и оно начинало меняться.

Милое личико Присциллы исказила жуткая гримаса страха, и в какой–то момент мне даже показалось, что оно готово тоже преобразиться в череп мертвеца.

Однако в мгновение ока все изменилось. Лицо Присциллы снова обрело устойчивость, и уголки ее губ сложились даже в какое–то подобие улыбки. Холодной, ледяной улыбки, которая была еще страшнее зловещего оскала черепа.

— Роберт — Я уже готов был сдаться и рухнуть под натиском устремленной на меня мощи. — Помоги мне. Он уже пришел за мной. Помоги мне. Спаси меня.

Я хотел было что–то сказать в ответ, но пересохшее горло сдавили спазмы, оно превратилось в комок острой боли. С трудом сделав глоток, я откашлялся и все же смог, невзирая на боль, произнести несколько слов:

— Где… где ты? — еле выговорил я.

Уголки рта Присциллы дрогнули. Девичье лицо, заключенное в рамку, печально взирало на меня, и я знал, ни на секунду не сомневался, что любил ее сейчас, любил безумно, страстно, хотя до сих пор был почти уверен, что позабыл ее.

Мне было все равно, кем она была и что делала. Я ничего не испытывал, кроме сильного чувства, связавшего нас навек, пламени, полыхавшего во мне до сих пор и разгоревшегося сейчас еще жарче, еще ярче.

— Андара… — с трудом выдавила Присцилла, и теперь я знал, что это была она и обратилась к силе только для того, чтобы услышать меня и ни для чего больше.

— Андара… заманил меня в ловушку. И преследует меня.

И тут она закричала. Неожиданно для себя закричал и я. Волна ледяного холода накатилась на меня, заставив отшатнуться. Потом мне вдруг показалось, прямо передо мной вспыхнуло пламя, и через мгновение незримая молния расколола мир надвое.

А потом была лишь чернота.

Шин долгим взглядом обвел публику в пабе, прежде чем зайти внутрь и занять место за стойкой.

Здесь было на удивление мало народу: пара каких–то пожилых мужчин, игравших в карты, да еще двое, помоложе, угрюмо уставившихся в свои стаканы с пивом.

За стойкой возвышался дородный кабатчик, круглолицый и рыжеволосый, чуть прищуренными глазами наблюдавший за ходом игры. Пылавшие в камине поленья согревали, создавая в этом мрачноватом кабаке некоторую иллюзию уюта.

Кивнув хозяину, Шин заказал пинту местного горького. Вообще–то он пиво не особенно жаловал, но иногда стоит сделать уступку местным нравам, в особенности, если ставишь своей целью не выделяться из толпы. А именно умение не выделяться как раз и было частью профессии Шина.

Горькое пиво отдавало бог знает чем, к тому же было жидким, как дождевая водичка, однако Шин, сделав два–три больших глотка, осушил кружку и поставил ее на стойку. Кабатчик без лишних слов наполнил ее снова.

— Проездом у нас, сэр?

— Всего на одну ночь, — ответил Шин лениворавнодушным тоном, не глядя на своего собеседника. — Мне тут присоветовали один домик, что на той стороне леса, мол, там можно и комнатенку снять. Хозяин паба насторожился.

— Боюсь, что вряд ли, — покачал головой он. — Вы ведь явно говорите о заведении доктора Балтимора. Это что–то новое, что он вздумал сдавать комнаты приезжим.

— Заведение? — Шин отхлебнул пива и посмотрел на хозяина со смесью из мастерски разыгранного безразличия и начинающей пробуждаться заинтересованности. — Я об этом ничего не знаю. Мне только сказали, что там я смог бы найти приют на пару дней.