Сказки для психов

Мы встретились с Олесей через неделю в том же сквере. Уже темнело, собиралась гроза, и Олеся куталась в какую-то невыразимого цвета и фасона куртку. И молчала.

- Послушай, - сказала я ей как можно мягче, - я не собираюсь тебя ругать или еще что, но ты скажи мне правду. Ты кто? Ты правда живешь в этом интернате или все придумала? Откуда ты вообще?

- Ты откажешься от меня, если узнаешь, - едва слышно проговорила девочка, не поднимая головы. – Я не могу сказать.

Я вздохнула.

- Пойми, - попыталась призвать к разуму, хотя кого тут было призывать – испуганного ребенка? – Я не смогу оформить на тебя даже опекунство, если тебя по документам – нет. Понимаешь? Мы все должны сделать официально, иначе проблем потом не оберешься: и нас могут обвинить в похищении ребенка, и тебя в любой момент могут забрать. А вдруг ты сбежала и тебя где-то родители через милицию ищут?

Она помотала головой. Пряди темных волос полностью закрыли лицо.

- Ну тогда расскажи мне правду.

Олеся молчала.

- Как мы сможем жить вместе, - тихо сказала я, - если ты не доверяешь мне – уже сейчас? Как я смогу тебе доверять, если ты скрываешь от меня все?

- Я не скрываю…

- Тогда что же? Ты боишься? Боишься сказать правду?

- Да. Боюсь. Потому что тогда… тогда ты уйдешь от меня. Я буду не нужна тебе, как раньше не нужна была. И все.

Она сидела на старой скамейке, нелепая в своей куртейке, нескладная, грязными пальцами ковыряла обтянутые замызганными штанами коленки, и вся фигурка ее, ссутуленная, съеженная, казалась на фоне надвигающейся грозы черным росчерком, сплошной дырой отчаяния. Поднявшийся ветер лохматил грязные волосы, и казалось, туча своей дождевой тяжестью давила на ее узкие плечи.

Острая жалость к этой потерянной замарашке стиснула на мгновение мое сердце. Сжала тисками – и растаяла, уступив место жалости новой, жалости к своему, не чужому уже, ребенку.

- Послушай, - сказала я твердо, беря ее за руку. – Как бы ни было, чтобы ни случилось с этой бумажной волокитой – я тебя не оставлю.

Леся подняла голову…

И в первый раз улыбнулась мне.

И на миг проглянуло в этой девочке что-то невообразимо прекрасное, сильное, светлое – как первый солнечный луч после грозы, когда небо еще темное, но в разрыв туч уже выметнулся, как шпага, стремительный и беззаботный свет. Покой, радость бытия, готовность принять эту жизнь любой, какой бы она ни была, обещание счастья просто так и никто не уйдет обиженным, доверие и любовь. Та самая вечная, постоянная любовь, что дается каждому из нас при рождении, но которую так часто утрачиваем мы в погоне за призрачным счастьем. Свет неискаженного мира, ангельский взгляд – вот что было в этой улыбке. И я застыла на миг, пораженная, и закрыла глаза, потому что нельзя было вынести этот свет с чернотой в душе, со страхом и обидой, со всем нашим грузом, что таскаем мы за собой из одного года в другой, как мешок с гнилым мусором.

А когда открыла глаза, поняла, что рядом никого нет. Я лежу на сбившемся одеяле, на полу валяется подушка, на тумбочке возле кровати надрывно пищит будильник. И не было в моей жизни ни Олеси, ни ее кота, ни этого ясного, нездешнего покоя. И от этого мне хотелось заплакать. Но плакать не хотелось – только сохранить где-то в глубине ее улыбку и это свое признание: я тебя не оставлю.

…После обеда попросила приехать мама – у нее неожиданно завис и перестал реагировать ноутбук. А ноутбук для нее – лучший друг, способ и средство общения. Нет, у мамы до сих пор активная жизнь, клуб пенсионеров и куча друзей, но вторая такая же куча – в сети, и жизни без интернета она себе не представляет. Так что ехать нужно было срочно, и пусть весь мир подождет.

Впрочем, срочность моя была вознаграждена: прямо у маминого подъезда отирался небольшой рыжий котенок. Подросток еще, тощий, голенастый, но такая лукавая была у него мордочка, такое светилось озорство в желтых глазах, что видно было под лохматой шкуркой озорного мальчишку, что удрал с урока математики рыбу ловить… вот сейчас бросит дома портфель – и с удочками на берег. Я схватилась было за блокнот, но паразит удрал, едва заметив мой интерес к своей персоне. Правильно, а то еще настучу на пацана учителке, а он, похоже, соврал, что зуб разболелся.

Посмеиваясь, я зашла в подъезд, на ходу пряча блокнот в сумку. Ничего, мелкий, я тебя запомнила.

Мама, пока любимый ноутбук бастовал, затеяла разбор старых семейных фотографий. «Вот умру, выбросите все, что не нужно, а я их отсканирую и подпишу, кто есть где». Да-да, моя мама продвинутая пенсионерка, она и со сканером управляется, и со скайпом на ты, и от ноутбука уже не шарахается, как три года назад. И конечно, первым делом кормить, у меня ж дома еды никакой, одни кошки, муж да ребенок…

Пока закипал на плите старомодный любимый мамой чайник со свистком, я, присев на диван, рассматривала старые фотографии. Черно-белые, цветные, пожелтевшие… лица, жизни, судьбы… история. Вот молодая бабушка – черты ее едва угадываются в строгой красавице и широкополой шляпе и платье с оборками. Вот дед на велосипеде, вот маленькая я у него на коленях… Свои фотографии я рассматривать не люблю – нефотогенична, и никогда себе на них не нравлюсь, да и было бы на что смотреть.

- А вот погляди, - мама вытащила из груды еще один снимок, - вот про эту я и забыла, пока снова не нашла. Помнишь? Это ты еще в старой школе.

Я небрежно глянула на твердый лист с отломанным верхним краем и замерла. У старой яблони в школьном дворе стоит, ссутулившись, девочка. Темная растрепанная челка, стрижка «каре», настороженный взгляд исподлобья, взгляд собаки, ждущей, что вот-вот ударят. Рот приоткрыт, передние крупные зубы торчат, как лопаты. Затравленный звереныш, изгой в классе… вот эту кофту мне порвали мальчишки, она зашита на плече, снаружи незаметно, но как же я ее потом ненавидела. Меня травили пять лет, и спасибо лицею, в который я перешла после шестого класса – вытащил, вытянул, дал силу и уверенность, помог расправить плечи и понять, что я тоже человек и чего-то стою, пусть и белая ворона, но своя среди таких же ворон. Школу, в которой училась первые годы, я потом забыла и не вспоминала больше, как страшный сон.

Совсем недавно видела я этот взгляд, так странно мне знакомый. Такая же темная челка и зубы лопатой, только на руках – черно-белый кот, охапка рисунков на коленях, и на них тоже коты… Олеся… Не Олеся, а Леся – Лесей звала меня мама в детстве, но перейдя в лицей, я решительно стала Сашей и с тех пор отзывалась только на это имя. Кого видела я во сне, кого обещала не оставить? Девочку Лесю – или себя саму двадцать лет назад?

Глуховатый голос и отчаянная, невозможно светлая улыбка. «Возьми меня к себе». Возьми себя – себе.

Солнечный луч…

Бережно, кончиками пальцев я погладила фотографию и улыбнулась девочке-дикарке, снятой возле ствола старой яблони. Ты мне нужна. Я тебя не оставлю.

На плите обещанием счастья посвистывал закипающий чайник.

14-16.05.2017

Ловец снов

Поезд еще не успел отойти от перрона, а Тинка уже взялась выкладывать на столик еду. Еды было много; пирожки вообще пахли так, что принюхивались и оглядывались полвагона. По правилам Тинкиной жизни, в дорогу следовало брать пирожки именно с картошкой, капустой и яблоками, а их Юка любила больше всего.

- Тинка! – с отчаянием сказала Юка, заталкивая рюкзак под полку. – Ну, ты нарочно, что ли? Я же перед выходом поела! Ну, предупреждать же надо было, я же лопну! Нам только ночь ехать, куда ты столько набрала?

- Нам ехать целую ночь, - терпеливо отозвалась Тинка, выкладывая рядом с пирожками термос с чем-то очень вкусно пахнущим (поужинать!), полмешка конфет (погрызть на ночь), яблоки, соль, перец, вилки, салфетки, еще пакет с бутербродами и пачку пастилы. – А ты не лопнешь, а скорее наоборот – переломишься. В тебя еще два таких ужина втолкать нужно, чтоб на человека стала похожа.