Сказки для психов

На удивление, Олеся оказалась очень начитанной девицей, правда, чтение однобокое, все больше сказки да классика – видно, библиотека в интернате не слишком богатая. Но – я аж обалдела – стихи любила и на память знала много совсем не детского. И как-то незаметно я перестала видеть в ней и замурзанность, и забитость, у нее оказалась хорошая, правильная речь и очень неожиданный взгляд на мир. Впрочем, неудивительно. Только вот не улыбалась она почему-то никогда… вернее, я ни разу не видела ее улыбку. И этот ее взгляд исподлобья, очень знакомый – на кого же она похожа? Пару раз я встречала Олесю просто так, на улице, когда шла по делам, и если она пристраивалась ко мне, особенно не возражала. Но всегда девчонка сворачивала по своим делам, не доходя до моей конечной цели. Чувствовала, видно, что ее зачуханного вида люди шугаются.

Однажды – дело было уже в конце августа – мы сидели на набережной. Я только что взяла хороший заказ – ветки рябины двусторонней гладью с добавлением бисера - и между делом присматривала на окрестных улицах подходящую натуру, Олеся ела купленное мной мороженое. Молчала, против обыкновения; вообще-то при всей своей внешней замкнутости и нелюдимости она могла говорить часами – но всегда чувствовала, интересно это мне или лучше помолчать. Полдень был, солнце палило по-летнему жарко, но с воды уже тянуло прохладным ветерком. Осень скоро…

- Ты, кстати, в школе-то учишься? – вдруг спросила я без всякой связи с предыдущим разговором.

И пожалела сразу: так помрачнела, сжалась и насторожилась Олеся, так погасли сразу ее глаза, что стало ясно – не слишком ей там хорошо.

Она кивнула.

Молчала и я. Так мне стало неловко, неудобно, что ли, словно свежую ссадину я задела, которая только вот-вот перестала кровоточить, а я ее – со всего маху… Олеся сидела, опустив голову, ковыряя носком разбитой сандалии асфальт под ногами.

Я уже хотела попрощаться и уйти… тяжело стало на душе. И вдруг Олеся сказала тихонько, жалобно, еле слышно:

- Саша. Возьми меня к себе.

Я не поняла сначала, удивилась:

- В гости, что ли? Ну… давай на выходных. Муж в командировку уедет, а мы с Пашкой…

- Нет, - проговорила она так же тихо, но упрямо, - не в гости. К себе. Совсем.

Я аж поперхнулась.

- Олесь… ты что говоришь-то такое? Как это я тебя возьму? Кто ж мне разрешит?

Девчонка потупилась, снова глянула, как она умеет, диковатым своим, но молящим, странно знакомым мне взглядом:

- А ты усынови… удочери меня совсем. Так ведь можно!

Вот тут я растерялась окончательно.

Строго рассуждая, я же действительно могла это сделать. Семья у нас полная, зарплата у мужа есть, квартира, хоть и бабкина, без свежего ремонта, но двушка, и свой ребенок есть. По всем параметрам мы – усыновители хоть куда. Но…

Но оно мне надо вообще?

Видно, вопрос этот у меня на лице отпечатался. Олеся голову опустила и больше ни о чем уже не спрашивала. Не доев мороженое, поблагодарила скомканно и быстро и убежала – я даже сказать ничего не успела.

Два дня после этого разговора я сама не своя ходила.

Да, мы хотели дочку. Давно хотели. Пашке пять, уже можно было подумать и о втором ребенке, и мы думали уже, то есть «работали в данном направлении» полтора года уже. Но… после Пашки сразу меня честно предупредили врачи: шанс выносить и родить самой невелик. И выбор может встать, как в анекдоте: или – или. Или моя жизнь, или жизнь ребенка. Не будь у меня Пашки, я бы не раздумывала, но оставить сиротой сына как-то не улыбалось. И про усыновление мы тоже думали, и…

И.

Мы ведь хотели младенца. И уж никак не эту вот диковатую, неопрятную, порой производящую впечатление слабоумной девчонку.

Да, головой я все понимала. И что на младенцев очередь, и что шанс найти здорового в детдомах очень мал, а Олеся, по крайней мере, без видимых патологий, и что подростков всегда берут неохотно, а значит, есть вероятность, что ее даже отдадут, уж не знаю, как там с документами. Но… маленький сладкий кулек, пахнущий молоком, доверчивый и мягкий – и вот эта вот дикарка с безобразными манерами. Да, ее можно отмыть, откормить, даже приучить и воспитать, но… сколько уже упущено и сколько не удастся наверстать, и обязательно будут проблемы с учебой, знаю я эти интернатские школы, а ведь на подходе подростковый возраст, и что там вылезет от неизвестной мамаши – Богу весть.

И что скажет мой Лешка?

Но этот молящий взгляд. Но эти ее коты и рисунки, не совсем же пропащий она человек, если так тянется хоть к чему-то, и вроде не дурочка – это даже мне видно…

Отмолчалась я.

А Олеся, словно чувствовала, две недели ни разу мне на глаза не попадалась.

Я знаю, что ты сейчас скажешь. Сама себе повторяла, и не один раз. И «зачем тебе это нужно?», и «девчонка уже большая, это не младенец, который ничего не помнит», и «что ты сможешь ей дать, у тебя сын младше нее, это же такая ответственность – брать в дом подростка». А еще – «зачем это вам, у вас и так с деньгами не густо, ты толком не работаешь, лучше копите на квартиру побольше, Паше скоро своя комната нужна будет. Зачем тебе это надо, забот, что ли, мало?» Но… понимаешь, словно дорога передо мной легла – и я уже сделала по ней первый шаг, и обратно свернуть нельзя.

Зачем? Вот знаю, что ты мне сейчас такой же вопрос задать хочешь, я и сама себе его задавала. Нет у меня ответа и тогда не было. Просто понимала, что не могу я ее оттолкнуть. Глупо, конечно, вспоминать Сент-Экзюпери, но он сказал точно, и точнее уже нельзя: «мы в ответе за тех, кого приручили». Не думаю, что был еще у этой девчонки человек, которому она доверяла так, как мне. Это при том, что я так и не знала толком, ни кто родители Олеси, ни давно ли она в интернате, ни про сам интернат ничего – эти темы она аккуратно обходила стороной или переводила разговор на другое. Да и вряд ли кто-то из взрослых ею так уж сильно интересовался.

Я все собиралась познакомить Олесю с Лешей, но ни разу не складывалось. То муж в командировке, то Олеся пропадет на несколько дней, то Пашка заболеет – он в ту осень, словно чувствуя мою сумятицу и напряженность, болел чаще обычного. Попутно я потихоньку начала узнавать по инстанциям на предмет «как оно все и какие бумажки где собирать». Ну, про это я тебе рассказывать не стану, таких историй – на любом форуме усыновителей девяносто пять из сотни. По уму-то надо было наоборот, сперва официальное согласие мужа получить, а потом уж… но это ведь по уму, а когда он у меня был, скажи? Я получила список справок и бумажек, которые нужно собрать и принести, и наконец пошла в тот интернат, где, как я поняла, жила Леся. Главное, чтобы ребенок был внесен в базу данных как сирота или отказник, объяснили мне, потому что если родители живы, не лишены прав и теоретически имеют возможность когда-нибудь забрать дочку, нам ничего не светит.

И тут в бумажно-бюрократическом колесе застрял маленький камешек. Директриса школы-интерната, худая, еще молодая, но уже замученная дама, приняла меня вежливо, хотя недовольство так и проглядывало сквозь плотный слой штукатурки на ее увядающем лице. Но когда я назвала имя и фамилию девочки, удивилась неподдельно:

- Вы ничего не путаете? У нас нет такой девочки.

Тут уже удивилась я.

- Да как же нет? Олеся Кириенко, одиннадцать лет, она живет у вас… да я ее регулярно в соседнем дворе вижу.

- У нас есть Олеся, - проговорила дама, водя мышкой по экрану, - но не Кириенко, а Кириленко.

- Ну, может, и так, какая, собственно, разница…

- … но лет ей не одиннадцать, а четыре, она только недавно поступила к нам из Дома ребенка номер два. Вы не ее имеете в виду?

… Вот и кто из нас кого за нос водит?

Мы с чиновницей из отдела опеки всю базу сирот области просмотрели: нет девочки такого возраста с такими именем и фамилией. Ну нет – хоть тресни!

Первая мысль у меня была простая, конечно: Олеся – беспризорница, мало ли их сейчас по стране шатается, про интернат приврала… но если это так, то как же я на нее документы оформлять стану?!