Исток

А Аскольду давно нужен был такой человек, который и в Царьграде бывал, и в Сицилии...

После возвращения дружины киевского князя из холодных северных пределов Аскольд не стал жить в столице своего княжения, а вместе со своими воинами расположился в городе-крепости, расположенном на речном острове.

Елену и Феофанию поселили в деревянном доме, к ним были приставлены многочисленные слуги, которые исполняли малейшие прихоти и капризы Елены, словно она была княгиней киевской.

Положение её в доме киевского правителя представлялось ей шатким. Если князь Аскольд признал её своей женой, почему не познакомил со своими родителями? И для бракосочетания должен же быть и у диких тавроскифов хоть какой-то обряд?..

Порой Елена завидовала сестре Феофании.

Сестра Феофания ни минуты не могла сидеть без дела. Устроившись с рукоделием перед тусклым масляным светильником, она беспрестанно шила, вполголоса мурлыча себе под нос псалмы или задиристые куплеты — в зависимости от того, какое у неё было настроение. Порой она принималась поучать Елену, давать советы или некстати жалеть.

   — Вчера ночью отчего ты стенала громко? Варвар мучил тебя? — спросила сестра Феофания.

   — Да, — зачем-то солгала Елена и покраснела.

Лгать было противно, но и раскрывать свою душу перед Феофанией не хотелось.

Днём князь Аскольд никогда не приходил к Елене — у него было множество неотложных дел, его постоянно окружали ходатаи и просители, зато после вечернего пира, закрывшись в жарко натопленной спальне, Аскольд устраивал для Елены подлинный праздник плотской любви.

Мелко перекрестившись, сестра Феофания посмотрела на юную Параскеву — она никак не хотела называть её мирским именем — и с едва скрываемой завистью вымолвила:

   — А ты хорошенькая... Такие мужчинам нравятся.

Елена вспыхнула и опустила глаза. А Феофания, не отрывая глаз от рукоделия, заговорила с нескрываемой яростью:

   — В человеке, существе плотском и греховном, нет ничего божественного и блаженного, за исключением весьма малой части — того, что относится к душе... Только душа человека бессмертна, только она одна причастна Богу... И хотя жизнь человеческая полна тягот и несчастий, всё-таки она устроена весьма благодатно. По сравнению со всеми остальными живыми существами человек кажется божественным... Бог создал человека как промежуточное звено между ангелами и животными. Бог отделил людей от животных посредством речи и разума, и от ангелов — посредством гнева и похоти... И кто к кому приблизится больше, к тем и будет причислен — к ангелам или к скотине: всё зависит от того, как проживает человек отпущенный ему срок жизни... Если нет любви, удовольствие вначале разжигает плоть, а затем вызывает стыд и отвращение к животной страсти.

   — Значит, это любовь, — вздохнула Елена. — Я не испытываю отвращения и стыда, я ежевечерне только того и жду, когда же наконец придёт ко мне мой возлюбленный муж!..

   — Вся наша беда в том, что мы, женщины, не выносим одиночества... Но женщина похожа на кошку, а мужчина — на волка. Или на собаку. Могут они войти в гармонию?

   — Могут, — убеждённо воскликнула Елена. — Если любят друг друга.

   — Возможно, ты, как это ни прискорбно, права, — вздохнула Феофания. — И в таком случае я — круглая дура, потому что когда-то отвергла притязания Гордяты, а он больше и не глядит в мою сторону... Кажется, всё на свете я готова отдать, чтобы заполучить его в свою постель!

   — Тебе известна плотская любовь? — удивилась Елена. — У тебя был муж?

   — Скотина!.. Он-то меня и упрятал в монастырь... Я его вначале без памяти любила, а потом возненавидела...

   — За что?!

   — Он изменял мне с каждой шлюхой! А поскольку был трактирщиком, добра этого было у него всегда в избытке, — горестно залилась слезами Феофания. — И сейчас я ненавижу его, а он снится мне едва ли не каждую ночь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Февральские вьюги укрыли снегами дреговичские болота и леса, в сугробах затерялось небольшое селение, где жили люди из рода Лося.

В низкой прокопчённой полуземлянке было тепло, в очаге горел добрый огонь, а где-то наверху выл ветер, морозное небо сыпало на серую землю снежную крупу, люто выли неподалёку голодные волки.

Замерло селение, будто залегло в спячку, как медведица.

Волхв Радогаст удручённо глядел в огонь очага, не зная, как помочь сородичам.

   — Скажи, дед, отчего наши боги оставили нас? — спросил юный Ждан. — Отчего они не помогают нам в беде? Отчего перестали посылать нам знамения?

   — Боги скрываются от людей, чтобы люди не докучали им, чтобы не воспользовались их добротой и не выманили у них секреты могущества, — вполголоса объяснял Радогаст.

   — Где они прячутся? Скажи мне, дед, и я пойду туда, позову богов...

   — В священной роще между небом и землёй находится ничья земля. Туда для встреч с посвящёнными спускаются боги, там на короткое время обретают плоть духи. Обычный человек, очутившись в таком месте, может умереть от страха...

   — Мне уже можно ходить с тобой на священную землю? — несмело спросил Ждан.

   — Можно. Тебе уже пошёл пятнадцатый год, скоро ты станешь мужчиной. Тебе ведомы многие тайны нашего рода, осталось пройти последнее посвящение, и сам станешь волхвом. Но до той поры заходить на священную поляну тебе нельзя.

   — Дед, а верно, что боги прежде были добрее?

В очаге потрескивали сухие поленья, бросая на серые стены полуземлянки багровые отсветы.

Старый Радогаст заговорил плавно, словно песню запел:

   — Давно это было. Тогда ещё боги жили на земле и дарили своими милостями людей, а люди приносили богам щедрые жертвы. У каждого племени был свой бог. Нашему роду оказывал своё покровительство сам Большой Лось. До того, как ушёл на небо... Да и после иной раз сбегал на землю, но однажды Небесный Пастух за что-то осерчал на него и привязал его крепко-накрепко к Посоху, с тех пор Лось и день и ночь бродит вокруг Посоха, а уйти уже не может.

Радогаст тяжко вздохнул и продолжил рассказ:

   — Рядом с ним неотступно ходит Лосиха. Она сбегала с неба и, чтобы помочь роду Лося прокормиться в лихую годину, приводила на землю Лосёнка, оставляла его людям, а сама скрывалась в чаще... Не простым был тот Лосёнок. Его нужно было зарезать, шкуру снять бережно, не повредив, отделить от костей мясо и собранные кости вместе с рогами завернуть в шкуру. Эту шкуру с костями волхвы и старейшины уносили в лес, закапывали в корнях священного дуба, благодарили богов за их милости и уходили, а после людей туда прибегала Лосиха, ударяла копытом по земле, Лосёнок оживал, и вместе они уходили па небо.

   — Эхма!.. — огорчённо вздохнул Ждан, чувствуя, как подводит голодное брюхо. — Нам бы нынче такого Лосёнка! Мы бы с тобой вдвоём его съели!

   — Слушай, что дальше было. Однажды люди решили, что маленький Лосёнок не может утолить их голод, и убили вместе с Лосёнком саму Лосиху. Мясо сварили и съели, кости разбросали собакам. И с той поры боги больше ни разу не помогали роду Лося. Крепко прогневались боги на весь наш род, стали посылать напасти одну за одной. И вот нынче пришла не просто беда, а погибель наша... Не припомню я такого, чтобы дожди лили не переставая целых сто дней, как нынче. Вымокло всё наше жито, на корню погнила репа в земле, рыба не ловилась и даже зверь лесной обходил стороной ловушки. Пчёлы не принесли мёда, птицы не пошли в перевесища. Закрома пустые, а впереди у нас вся зима. Как выжить роду?

Замолчал Радогаст, из глаз его потекли мелкие бессильные старческие слёзы.

Впервые видел Ждан своего деда таким слабым.

Старейший волхв рода Лося, самый мудрый, самый уважаемый, сидел, низко свесив голову, словно побитая собака.

Видно, и в самом деле настали для дреговичей последние дни. Знать, прогневили дреговичи богов земных и небесных...