На дальних берегах

Сергей Николаевич пропустил своих гостей в палатку и послал ординарца на один из дальних аванпостов за Ферреро. Потом он присоединился к летчикам, и в палатке произошел разговор, неожиданно проливший свет на многие подозрения Сергея Николаевича.

Угощая гостей чаем, полковник спросил, откуда и куда летел самолет. Мильтон ответил, что они базируются на юге Италии, а сейчас возвращались домой после выполнения очередного задания.

— Какого же, если не секрет? — поинтересовался полковник.

— О, от вас у нас нет секретов! Мы сбросили боеприпасы партизанской бригаде Ферреро.

Полковник недоуменно поднял брови:

— Но мы не видели никаких боеприпасов!

— А разве они были предназначены вам? — возразил Мильтон. — Я же сказал: мы сбросили их бригаде Ферреро. Она находится в двухстах километрах на юго-восток от вас.

Он ткнул пальцем в карту, лежавшую на письменном столе Ферреро.

— Но бригада Ферреро здесь! Это мы. А в двухстах километрах на юго-восток дислоцированы немецкие части, — жестко произнес Сергей Николаевич.

Мильтон флегматично пожал плечами:

— Очевидно, наше командование ошиблось. Оно и немудрено — вы все время скачете с места на место.

— Что-то уж очень часты эти ошибки, — заметил полковник.

И разговор на этом, возможно, закончился бы, если бы в него не вмешался Мак Джойс.

— Это не ошибка! — побледнев от волнения, сказал он.

Мильтон метнул на него исподлобья угрожающий злобный взгляд. Но удержать Джойса было уже невозможно.

Он рассказал обо всем, что знал и о чем задумывался в последнее время.

Штурмана многое удивляло, когда он летал на бомбежку промышленных объектов на территории нацистской Германии. Трижды его самолету приходилось опускаться довольно низко, и трижды он замечал, что бомбы падали не на завод или железный рудник, а на деревни, на жилые кварталы городов. Сначала он думал, что ему дают неточные координаты. Но потом убедился, что здесь не неточность, а предумышленность.

Майор Джеффри посмел сказать об этом открыто. В тот же день он таинственно исчез из их части. Потом часть перебазировали в Италию, и здесь стало повторяться то же самое. Мак полез в свою сумку и достал оттуда целлулоидный прямоугольник — карту маршрута.

— Тут указано, куда мы должны были сбросить груз!

Мильтон готов был задушить штурмана, но единственное, что оставалось ему делать, — это спокойно сидеть на стуле и ждать развязки. А Джойс, видно, уже принял для себя какое-то решение и не обращал внимания на знаки Мильтона.

Мехти переводил его слова и никак не мог избавиться от ощущения, что ему снова всадили в спину нож. Подобное ощущение было и у Сергея Николаевича, но он принял слова Мака спокойнее, потому что и раньше уже о многом догадывался…

Бледный, взволнованный Джойс говорил, взвешивая каждое слово:

— Я шел на войну бить нацистов. А у нас это кое-кого не устраивает. Мне с ними не по пути. Я останусь с вами, — закончил он.

Горячо поблагодарив штурмана, Сергей Николаевич пообещал поговорить с командиром о зачислении его в бригаду, а Мильтону вежливо предложил дожидаться в одном из сел, контролируемых партизанами, воздушной или наземной оказии: ему помогут добраться до части.

Спокойно (даже Сергей Николаевич не ожидал от него такого спокойствия) отнесся к сообщению американского штурмана Ферреро, прибывший вскоре после того, как летчиков проводили отдыхать.

Он вытер платком лоб, помолчал, пососал пустую трубку и спрятал ее в карман.

— Ничего не попишешь… Империалисты! — развел он руками.

И фраза эта прозвучала у него как-то по-особенному просто и убедительно: ее произнес человек, отдавший борьбе с империалистами всю свою жизнь.

Больше всех был подавлен Мехти. Он стоял в углу палатки, скрестив на груди руки, хмуро опустив голову.

— Я был под Сталинградом, в Польше, в Австрии, здесь… — медленно, словно припоминая что-то, сказал Мехти. — Страшно бывало… Но в то же время и просто: на нас шли фашисты, и надо было их разбить, чтобы на земле снова наступил мир… А над землей, оказывается, нависла новая тень… И все куда сложней, чем я думал!

— Да, Мехти, нам пытаются мешать, — сказал Сергей Николаевич.

— Но ведь это же союзники! Мы спасаем их страны от Гитлера!..

— И народы будут нам благодарны за это. А их правители — никогда.

Входная полость палатки приоткрылась, вошел ординарец, четко отрапортовал:

— Связной из Триеста!

Это была Анжелика, больше недели назад отправленная в Опчину. Она привезла письмо от группы товарища П.

Ферреро взял у Анжелики маленький конверт и отпустил ее. У входа в палатку девушку нетерпеливо поджидал Вася.

Ферреро надел очки, вскрыл конверт, пробежал глазами письмо. Мифический брат Анжелики нудно рассказывал о том, как он работает на лесопилке; просил присмотреть за козой, прислать ему праздничную рубаху. Расшифровав и прочтя письмо, Ферреро бросил его на стол.

— Что пишет товарищ А.? — спросил Сергей Николаевич.

— Что Карранти и Чарльз Беннет, агент Федерального бюро расследований, — одно и то же лицо.

Мехти сделал шаг вперед.

Сергей Николаевич усмехнулся:

— Одно к одному…

— Карранти — Чарльз Беннет! — повторил Ферреро, и ему стало ясно то, в чем и самому себе больно было признаться. — Он был прислан к нам из штаба корпуса. Значит, венгров расстреливала рука того же человека, который прислал Карранти…

— Но Карранти — американский разведчик, — сурово произнес Мехти.

Сергей Николаевич повертел в руках целлулоидный прямоугольник, оставленный штурманом Мак Джойсом.

— Интересно, что здесь на карте помечен, а потом зачеркнут как раз квадрат 11.

Вася и Анжелика нашли Мехти на утесе. По-прежнему перед ним стоял холст, рядом лежал ящик с красками и кистями. Вася был в приподнятом настроении: Анжелика снова с ним!

— Все пишешь? — улыбнулся Вася.

— И буду писать! — упрямо сказал Мехти.

— Когда же вы ее закончите? — спросила Анжелика.

— Наверно, после того, как начнет, — съязвил Вася.

— Скоро, Анжелика, — серьезно сказал Мехти. — Теперь уже скоро. Для меня многое стало ясно…

Да, замысел его принимал постепенно все более четкую, конкретную форму. Все в общем должно остаться так, как он задумал: солдат его счастлив тем, что, победив, возвращается домой. Но это счастье зрелого, закаленного в боях, многое понявшего человека. Ведь он был все время рядом с Мехти. Вместе с ним бил гитлеровцев. Вместе с ним задумывался над совершавшимися вокруг событиями. Вместе с ним мужал — и мыслью и сердцем. Он, этот солдат, знал и о Чарльзе Беннете, знал, что те, кто подослал Беннета, будут и впредь мешать людям строить счастье. И надо быть готовым защищать это счастье, выстраданное, добытое трудом и кровью. Солдат у Мехти уверен в себе. Уверен в будущем. Это благодаря ему на земле воцарился мир. Он еще только в пути. Родного села не видно. На небе обрывки туч, свинцовых, черных. Дует ветер, развевая плащ-палатку солдата. Трепещут листья тополя. Земля темная, твердая. Нивы колышутся, будто пенится море. Уверенно преодолевая сопротивление ветра, широко ступая, идет солдат. В глазах его суровая решимость. Он крепко прижал к груди свой автомат. Он шагает в сторону света — к солнцу, подымающемуся на востоке. Он могуч и словно прислушивается к чему-то тревожному, готовый встретить грудью любые опасности на своем пути.

Не должно быть никаких внешних эффектов. Пусть все будет естественно, просто… Чтоб не пышность была, а мощь, сила!.. Да, только так…

На холсте рождалась жизнь, какой ее знал и понимал советский солдат Мехти.

Ферреро и Сергей Николаевич прохаживались по поляне, когда к ним подошел ординарец и сообщил, что радистом получена шифровка: командира срочно вызывают в штаб корпуса.

Полковник и Ферреро переглянулись. Что бы это могло значить? После последних событий вызов этот выглядел подозрительно.

— Надо готовиться, — произнес, наконец, Ферреро.