Страница 39 из 68
— Давай!
Ножкой табуретки Вася вытолкнул из очага большой раскаленный камень. Вася зачерпнул тазом из котла кипящую воду и вылил ее на камень. Столб горячего пара взметнулся вверх; расползшись, пар заполнил весь грот.
— Хорошо! — одобрительно крикнул Мехти.
А Вася уже неистово хлестал себя сосновой ветвью, весь извиваясь после каждого удара.
— Осторожно, — всполошился Мехти. — Это тебе не береза, в кровь обдерешься!
— А ты с березовым веником на полке сиживал? — полюбопытствовал Вася.
— На самой верхней, и не раз!
— А как потом насчет холодного кваску?
— И квас пивал.
Мехти облил себя горячей водой.
— Хорошо, — снова воскликнул он, — душа добреет…
Он еще раз окатился водой и, в конец расшалившись, торжественно продекламировал:
В ушате, в корыте, в лохани,
В реке, в ручейке, в океане,
И в ванне, и в бане
Всегда и везде
Вечная слава воде!
— Конец Мойдодыра! — воскликнул Вася. — Ты еще помнишь?
— А разве это давно было? — вопросом на вопрос ответил Мехти.
И Вася не мог не согласиться, что, в сущности, совсем еще недавно Мехти, так же как и он, Вася, читал по складам и учил наизусть детские стихи.
— Будто вчера это было, как я с соседом в баню ходил, — сказал Мехти.
— Почему с соседом?
— Я себя уже взрослым считал, — семь лет, с тетей ходить стеснялся, вот и водил меня в баню сосед.
— А у вас бани тоже с парной, с веником?
— Нет…
И хотя вряд ли можно было придумать менее подходящее место для рассказов, Мехти, не забывая усиленно растирать себя мочалкой, рассказал Васе о том, как они с соседом ходили в маленькую баньку на улице Касума Измайлова, совсем рядом с их домом.
Там был расписан масляной краской весь предбанник. Маленькому Мехти очень хотелось поближе посмотреть затейливые узоры и даже пощупать их руками, но он со вздохом подавлял это желание и, стараясь во всем подражать старшим, медленно раздевался, обворачивал вокруг бедер узкую красную простынку и шел внутрь. Терщик тер его «кисой» — шерстяной рукавицей, и Мехти было непонятно, почему он ухмыляется, когда под рукавицей появляются катышки грязи. Потом терщик кидал кусок мыла в мокрый полотняный мешочек, дул в него, появлялось легкое пенистое облако мыльной пены.
Сколько ни пробовал Мехти сам выдуть такую обильную и легкую пену — ничего не получалось, а мыться этой пеной было такое блаженство!
Красный, распаренный, выходил он впереди соседа в предбанник и садился на скамеечке. Банщик плескал ему на ноги теплую воду, и только после этого он с ногами поднимался на скамью и начинал обтираться.
Отдохнув и съев яблоко, особенно вкусное и холодное после жаркой бани, они шли домой.
Дома биби торжественно объявляла, что «мужчина вернулся из бани», и подавала ему чай.
И Мехти степенно, с сознанием своего достоинства садился пить чай.
Было это совсем недавно, будто вчера…
В это время Вася сильно прошелся по спине Михайло мочалкой, и тот попросил быть осторожнее — рубец от раны на спине при резком прикосновении еще вызывал боль… И то, что рассказал Михайло, вдруг сразу показалось обоим и бесконечно далеким и бесконечно дорогим.
Мехти и Вася умолкли: пора было заканчивать затянувшееся купанье.
Вдруг послышался сильный грохот.
— Котел? — оглянулся Вася.
— Это снаружи, — сказал Мехти.
Они смыли с себя мыло и бросились к выходу, возле которого лежала их одежда.
Выглянув из грота, Мехти увидел, что перед входом в грот уже никого не было. Откуда-то сверху доносился хриплый рев: он-то и воспринялся в гроте, как оглушительный грохот.
Мехти задрал голову к небу.
Над лесом, покачивая крыльями, медленно кружил самолет. Самолет летел низко, почти касаясь верхушек деревьев.
— «Бостон», американский бомбардировщик, — определил Вася.
Мехти кивнул.
— Вынужденная посадка. Ищет места.
Они торопливо одевались, продолжая следить за делающим круги бомбардировщиком. Самолет зашел еще на один круг, потом взмыл вверх, сделал разворот и с выключенным мотором пошел на посадку.
— Просеку заметил. Туда сесть хочет, — догадался Вася.
Они побежали по тропе, ведущей к просеке.
Это было то самое место, где судили Крайнева. Когда Мехти и Вася достигли просеки, самолет был уже на земле. Огромный и неуклюжий, он лежал на боку с поднятым крылом и задранным вверх тупым носом.
Около самолета суетились партизаны, и среди них вездесущий Сильвио, наконец-то распрощавшийся с болотными сапогами и обувшийся в легкие чусты — что-то среднее между сандалиями и спортивными бегунками…
— Амортизаторы слабые, — озабоченно повторял он с видом человека, всю жизнь имевшего дело с авиационной техникой.
За стеклами кабины управления виднелась фигура летчика. Он отчаянно жестикулировал, показывая на задвижку гаргрота, но партизаны, не понимая его жестов, отвечали также малопонятной жестикуляцией. Сильвио, цепляясь за перекладины сломанного шасси, подтянулся, взобрался на плоскость, подошел к гаргроту и кивнул летчику, чтобы тот вылезал наружу. Летчик опять показал на задвижку.
— Слезай, Сильвио, — сказал подошедший Сергей Николаевич.
Сильвио слез.
— Задвижку заело… И запасный выход тоже, — с профессиональной деловитостью пробормотал полковник.
К просеке все подходили и подходили партизаны.
Сергей Николаевич поднялся на плоскость и легким движением руки поднял стальную крышку кабины управления.
В распахнувшихся дверях показался приветливо осклабившийся штурман. Он посторонился, пропустил вперед летчика и вслед за ним спустился на землю.
У летчика, высокого костлявого детины с лысеющей головой, пестрели на груди орденские ленточки. Он присел дважды (видно, затекли ноги); взглянув на крыло, буркнул что-то штурману и невозмутимо направился к партизанам.
— Хэлло, — он приложил два пальца к виску. — Арчибальд Мильтон, кэптэн.
— Полковник Любимов, заместитель командира партизанской бригады, — представился Сергей Николаевич. Мехти, понимающий английский язык, но плохо говоривший на нем, вызвался переводить и, с трудом подбирая слова, повторил сказанное полковником по-английски.
— Йес, — не скрывая удивления, сказал летчик.
Он ткнул пальцем в сторону копошившегося возле самолета штурмана.
— Мак Джойс, штурман, черный.
Мехти перевел, что штурман — негр. Сергей Николаевич успел в лагере хорошо изучить нравы американцев, и все-таки его покоробило от слов летчика, который счел нужным сразу же подчеркнуть расовую принадлежность своего штурмана.
Вскоре к ним подошел Мак с сумкой в руках. Полковник и Мехти тепло поздоровались с штурманом. У Мака была молочно-белая кожа, светлые глаза, тонкий с горбинкой нос, — и Сергей Николаевич даже усомнился, правильно ли перевел Мехти слова летчика. Лишь позднее он узнал, что прабабушка у Мака негритянка, дед наполовину негр, в отце была четвертая часть негритянской крови, а для Мака достаточно оказалось и «осьмушки», чтобы полной чашей испить горя, выпавшего в его стране на долю негров. И в списках жителей Лос-Анджелеса и в списках личного состава авиационных сил Соединенных Штатов к его фамилии непременно прибавлялось короткое слово «черный».
Черные, кстати, были сейчас нужны правителям Штатов, и ему, Маку, дали даже медаль, ленточка которой светлела над его левым нагрудным карманом.
Мильтон объяснил, что у них испортился маслопровод и если бы он не посадил самолет, то они сгорели бы в воздухе. Сергей Николаевич вежливо выразил радость по поводу того, что летчики остались живы и невредимы, и сожаление, что самолет сильно поврежден. После этого он пригласил летчиков в командирскую палатку, находившуюся на поляне, в пятнадцати минутах ходьбы.
На поляне в этот полуденный час было немноголюдно. Партизаны одного из отрядов, расположившись у входа в землянку, чистили оружие. Шла обычная хлопотливая возня у походных кухонь. Санитары развешивали на ветвях деревьев выстиранные простыни и бинты.