Страница 95 из 155
— Я не переношу вида крови, — прошептала она синими губами и начала заваливаться на бок.
Но я был уже начеку, поймал ее, подтащил вверх, положил на подушку. Кинулся в ванную за полотенцем, подоткнул Дарье под копчик, пропустил спереди, а из свободного конца быстро скрутил что-то вроде длинного толстого жгута. Огромного банного полотенца как раз хватило, чтобы обмотать вокруг субтильной Дарьиной талии, и с этим смешным подгузником на бедрах она стала удивительно напоминать японца в бане, как их показывают в кино, — если б не манюсенькие, но сиськи — было бы один в один. Из-под полотенца крови уже не было видно, но на простыню все же накапало, надо будет холодной водой застирать. Поборов кровавую атаку, я занялся вопросом общего Дарьиного состояния. Она лежала с закрытыми глазами, но уже не такая синяя, как пять минут назад и — я проверил кожей запястья — дышала размеренно и ровно. Было очень похоже, что ее обморок плавно перешел в сон. Я укрыл спящую одеялом, обошел кровать, осторожно, чтобы не побеспокоить выздоравливающую, улегся на краешке, закрыл глаза. Недосып и нервы последнего получаса тут же накрыли меня мягким, мерно гудящим облаком, я облегченно вздохнул и — тоже уснул.
Дневной сон — коварная штука. Словно и не спишь совсем, все слышишь, и глаза-то закрыл всего четверть часа назад. Только потом оказывается, что то, что ты отчетливо слышал, и был сон, а продрых ты часа два с половиной — три. Мне слышалось что-то совершенно непонятное, нераспознаваемое, неидентифицируемое, и в то же время в высшей степени горячащее и электризующее. Оно накрывало, обволакивало, тянулось к моему рту огромными пульсирующими губами, колошматило по ребрам сладким током. Я пытался не поддаться ему, отворачивался, втирая свое возбуждение в упругую плоть матраса, но оно подсовывало под грудь горячие отростки, снова переворачивало на спину, за локти, за запястья тянуло мои руки вниз, туда, где в горячем тайнике моего тела вот-вот должен был разверзнуться необъятная и всепоглощающая воронка контакта. Но я победил, спрятался, увернулся, и оно начало отступать, оставлять меня в покое, и я поверил, поддался на этот маневр. Каким-то непостижимым образом, отрезав кожу моего живота от простыни, оно вдруг оказалось подо мной, обвило меня за шею и бедра этими своими щупальцами. Соприкоснувшись, заискрили, засветились длинными разноцветными молниями воронки и со странным звуком соединились, слились в одну, превратившись в одно органическое, неделимое, неразрывное целое. Подобно ротору электротурбины, оно начало вращаться, крутиться, набирая обороты, и через секунду это уже был торнадо, смерч, вихрь, голубоватое свечение от которого начало расширяться, заполняя кровать, комнату, город, вселенную, и вот уже вся эта межзвездная материя, крутясь с немыслимой скоростью, взорвалась у меня в голове ослепляющей вспышкой взрыва непередаваемых, неописуемых ощущений, огромных, как мир и неприметных, как кварк, сносящих все покрытия с того, что они накрывали, уничтожающих личность, совесть, мораль, самое меня и все вокруг. Мой мозг отпульсировал этой всепоглощающей, сладкой болью, рвущиеся легкие с шумом впустил в себя обжигающий кислород, и я открыл глаза.
Дарьи рядом не было, но не успел я этим обеспокоиться, как она появилась в дверном проеме, повязанная под подмышки полотенцем, — снова почти полное дежавю с той, турецкой ночью, разве что полотенце было не белое, а голубое. Она подошла, села рядом, заглянула мне в глаза.
— Привет! — улыбнулся ей я. — С началом, так сказать, последевического периода вашей биографии, юная леди!
— Спасибо! — тихо засмеялась Дарья. — Я ощущаю приличествующую долю соответствующего случаю душевного подъема!
Я взял ее за руку.
— Очень получилось… страшно?
— Да, приятного было мало, — закивала Дарья. — Хорошо, что я заранее не знала, каково это! Но ты знаешь, в тот короткий промежуток между тем, когда все уже произошло и моментом, когда я отключилась, было такое совершенно ни с чем не сравнимое чувство, что… Что вот кто-то во мне сейчас, и я уже не один человек, а нас двое, и все равно это я одна! Не раздвоение личности, а наоборот, слияние. Это что-то такое огромное, это такой гигантский мозговой, эмоциональный, психологический оргазм! Научусь кончать физически, интересно будет сравнить.
Я засмеялся, прямо-таки с удовольствием глядя на нее: девятнадцать лет, и такие самокопания, такой анализ собственных переживаний! А если не только свой внутренний мир девчонка способна препарировать, процеживать через китовый ус собственного сознания? Не такие ли способны и окружающую их действительность разлагать на кварки, добираясь до смой сути вещей и событий, сам внешний мир менять, лепить под свои представления о нем? Вот и мать сравнивала ее со свечой, которая то горит, вроде, ровно, то начинает вдруг пылать устрашающе ярко и быстро. Да и по моим наблюдениям девочка, конечно, необычная, не знает слова «нет», привыкла добиваться своего и не потому, что избалована с младых ногтей, а просто не понимает, почему что-то должно быть не так, как она себе это рисует. Можно назвать взбалмошной и плохо воспитанной, а можно — неординарной. Впрочем, жизнь покажет.
— Кстати, по секрету, — прикрыв рот ладонью, заговощицки прогнусавила Дарья. — Я тут, пока ты спал, со страху заморозкой набрызгалась, мне туда сейчас гвозди можно вбивать, ничего не почувствую. Так что если кавалер чего-то недополучил от дамы… Как говорится, готова к труду и обороне.
У меня от шутки по позвоночнику прополз мёрзкий холодок. Но Дарьины губы дрожали от сдерживаемого смеха, и мы оба прыснули. В ее взгляде, обращенном на меня, было пятьдесят процентов чистого позитива, капелька настороженности, а все остальное занимало нечто такое, что я в своей жизни всего несколько раз видел в глазах женщин, обращенных на меня. Отчего-то я смутился и убрал глаза.
— Хотите спросить — что же мы со всем этим теперь делать будем? — прочитала мои мысли Дарья.
Я снова быстро вскинул на нее глаза:
— Хочу.
— Лично у меня все просто, — передернула плечами она. — Я ж говорила, я с детства вас люблю. Постарше стала — сравнивала с вами клеящихся пацанов, и им сразу становилось «без мазы». Не то, чтобы я девственность для вас берегла — до Турции у меня и в мыслях не было, что у меня с вами что-то когда-то может быть. Но не с кем было этой проблемой заняться, потому что я планку в этом вопросе под вас задрала. А потом все так стремительно понеслось — отец, ваш раздрай с матерью, и вот я уже наедине с вами у вас на даче. Но вы меня об стенку, и я уже подумала, что все, облом, жизнь — не кино. Но тут звонит мать и говорит, что вам нужна моя помощь. Сама, короче, толкает под поезд. А что делать с этим теперь, я правда не знаю. Ты — мой первый мужчина, я за вами… за тобой на край света. Плевать, что ты старше, что ты бывший друг отца и матернин любовник. А что ты решишь, знаешь только ты. Тебе и решать.
М-да, кажется, я, что называется, «попал», и крупно. Девчонка умудрилась-таки взвалить на меня ношу ответственности и за историю моих отношений с ней и ее родителями, и за девственность эту ее дурацкую, за целый ком вопросов, от которых просто так не отмахнешься. И придется теперь эту ношу тянуть… Куда? Сколько? Как будто других проблем мне было мало!! М-да… Ну, ладно, чего уж сейчас себя ушами по щекам лупить… В любой ситуации можно найти положительную составляющую. При взгляде с другой стороны все выглядит не так уж плохо: я не в следственном изоляторе, а в весьма благоустроенных апартаментах в сопредельном государстве, куда расейским «левоохранителям» не дотянуться, в компании молодой девушки, только что расписавшейся в весьма серьезных ко мне чувствах. Как говорил Абдулла из «Белого солнца пустыни»: «Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость!» Разве что — ответное чувство, которым можно было бы закрыть брешь, пробитую в душе событиями всех этих последних дней?
В холодильнике было шаром покати, и мы вместе выбрались на улицу на закупки еды и питья. Дома, пока замораживалось шампанское, Дарья быстро нарубила бутербродов, я помыл овощи. У меня от голода сводило скулы, Дарья тоже не ела со вчерашнего дня. Я бабахнул пробкой от шампанского, и мы, хохоча, подняли бокалы за праздник, который Дарья тут же окрестила «Defloration Day». Потом набросились на еду, потом допили шампанское и снова очутились в постели. Дарьина молодость, свежесть, темперамент действовали на меня, как молодящая вода, и я чувствовал себя не старше партнерши. В полном соответствии с постулатом старика Эйнштейна об относительности времени день пролетел с какой-то совершенно невероятной, нереальной скоростью.