Дотянуться до моря

— Ну, и что здесь, по-твоему, не так? — хмуро спросил я, когда Дарья закончила. — Что указывает на то, что это — не несчастный случай?

Дарья посмотрела на меня так, как смотрят на человека, запнувшегося в ответе на вопрос: «Сколько будет дважды два?»

— Как минимум три вещи, — уверенно ответила она. — Мама в молодости серьезно занималась спортивной гимнастикой, но уже в девятом классе вымахала за метр семьдесят. С таким ростом у нее шансов не было, время лошадей типа Турищевой прошло. К тому же она что-то там повредила, ну, и бросила. Но закалочка осталась. Я ее в детстве как-то раз довела, она меня за ухо схватила, — мне показалось, мочку клещами зажали. И отцу она палец из сустава «на раз» вывернула, когда он драться на нее полез. Пакеты из магазина прет тяжелющие, — у нее пальцы синие, а она даже не замечает. И поручни у нас на балконах очень удобные, так что «пальцы не выдержали» — это не очень канает, разве нет?

Она говорила громко и уверенно, слезы высохли в ее глазах, наморщенный лоб выдавал лихорадочную работу мысли.

— Ну, может быть, — в сомнении пожал плечами я. — Но не более того. Кто знает, как оно все было на самом деле?

— Да, хорошо, согласна, — отмахнулась Дарья. — Но этот аргумент так, на сладкое. Второй посильнее. Вообще очень странно, что мать куда-то ночью собралась. И так сильно ей куда-то понадобилось, чтобы, не сумев открыть дверь, она полезла через балкон, при том, что после смерти бабушки она сама говорила, что стала бояться высоты? Очень сильно вряд ли, как скажет Софа. И последнее. Скажи, ты помнишь, чтобы мать была на высоких каблуках?

— Да, конечно! — воскликнул я прежде, чем подумал над вопросом, таким очевидным казался ответ, но подумав всего секунду, сразу отыграл назад: — Нет, погоди.

Я задумался. На первый взгляд, такая женщина, как Иваи высокие каблуки представлялись чем-то единым, неразрывным, дополняющим друг друга, как женские пальцы и красивые длинные ногти. Но в том-то и дело, что чем сильнее я напрягался, тем менее органичной представлялась мне Ивав образе «high heels». Дарья прочитала мои сомнения.

— Не напрягайтесь, Арсений Андреич, — снисходительным тоном сказала она. — Мама каблуки не носила в принципе. Она с детства комплексовала по поводу роста, и в школе ее дразнили «Длинное дерево ива». Отец ее в этом вопросе вообще доконал, — не знаете эту историю с их свадебными фотографиями? Чтобы невеста не выглядела выше жениха, они фоткались на лестнице, мама стояла на ступеньку ниже, из-под свадебного платья этого не было заметно. А за столом она сидела на стуле с укороченными ножками. За время жизни с отцом мать привыкла, что каблуки — это табу, она не умела их носить, и по улице не смогла бы в них пройти и тридцати метров.

— Я ей покупал как-то шпильки, — вставил я. — Высокие, красные, лаковые.

— Я так и думала, что это твой подарок, — кивнула Дарья. — Когда отца не было дома, она часто ходила в них просто по дому, любовалась на себя в зеркало. Они очень шли ей — высокая стройная блондинка на красных «шпиляках»! Я так завидовала ей! В них ее и нашли.

Слезы снова хлынули из Дарьиных глаз бурным потоком, она уткнулась головой мне в грудь, ее лопатки под полотенцем заходили ходуном. Успокаивающе гладя ее ладонью по спине, до меня как-то вдруг дошло, что Ивы, похоже, больше нет, и у меня тоже защипало под веками. С трудом сдерживая слезы, я прижался щекой к Дарьиным волосам, поцеловал в пробор, — так, наверное, сделала бы мать, утешая дочь в неожиданном большом горе.

— И дверь не могло заклинить, — пробубнила, чуть успокоившись, Дарья из глубины моих объятий. — Ее часто заклинивало, открыть можно было только снаружи, ключом. Мама все простила отца сделать, тот говорил: «да, да». А когда его не стало, я сама взяла моментальный клей и приклеила язычок, который западал, так, что он больше из замка не выскакивал совсем. Держало очень прочно, там нужно было обязательно подковырнуть отверткой или ножом, чтобы он снова выскочил, сам он никак не мог.

М-да, это были не девчачьи бредни, это было серьезно. Каждый из аргументов и по отдельности нельзя было отметать, а вместе они представляли собой едва ли не стопроцентное свидетельство, что Иваупала с балкона не случайно. Но кому нужно было ее убивать? А не была ли Ивина смерть продолжением странной череды напастей, свалившихся на меня. Или и в ее смерти я тоже могу быть обвинен? Голова закружилась.

Дарья выбралась из моих объятий, успокаиваясь, как на уроке медитации, длинно выдохнула, полотенцем вытерла лицо.

— Мне надо ехать, — серьезно посмотрела она на меня. — Я понимаю, что бросаю тебя здесь совсем одного, но мне нужно ехать. Я ненадолго, похороню маму и вернусь. Ты проводишь меня на вокзал?

Мы быстро собрались, но уйти, не прощаясь, не получилось. Мы уже обувались, когда в дверном замке заерзал ключ, и в квартиру ввалился Володя. Видок у него был еще тот — взъерошенные волосы, синяки под глазами, свежая царапина на шее. Несло от него чудовищной смесью перегара и какого-то жуткого парфюма, но в настроении он пребывал, похоже, преотличнейшем.

— О, ребята, куда вы? — замахал руками он, увидев нас «под парами». — Бросайте все дела! Как съездили? Хавать, небось, хотите? Щас пиццу закажем, я за пивасом метнусь. Пивас чудно оттягивает.

— Мама умерла, — коротко объяснила наши сборы Дарья. — Мы уезжаем.

Володя несколько секунд смотрел на нее совершенно непонимающим взглядом, потом нетвердой походкой прошел мимо нас в комнату. Оттуда он вышел с полиэтиленовым пакетом в руках. Подошел ко мне, протянул пакет мне.

— Возьми, — сказал он, звонко икая. — На дорожку.

Я заглянул вовнутрь. Там были сливы из блюда на столе, сверху, пересыпанные, как листьями грибы в корзине у бывалого грибника, зелеными стодолларовыми купюрами.

— Что там? — спросила Дарья, увидев мое изумление.

Я показал ей содержимое пакета.

— Володя! — воскликнула Дарья, поднимая глаза на парня. — Что это? Ты с ума сошел?!

— Тс-с-с! — прижал тот палец к губам, по стеночке бессильно опускаясь на пол. — Ты, я так понимаю, едешь домой. Но дядя Арсений, по моему разумению, с тобой ехать не может, потому что в Рашике на него с собаками охотятся. Значит, он едет куда-то еще на своей машине.

— В Харьков, — вставил я.

— Во, в Харьков, — подхватил Володя. — Что ты там будешь делать, я не знаю, но до Харькова еще доехать надо, а наличности у тебя, я понимаю, кот наплакал. Да, да, у тебя кредитка, знаю. А какого банка? ВТБ24? Чудненько — банк не просто москальский, а еще и дэржавный, сиречь, государственный. Думаю, заинтересованные люди будут оповещены о любой твоей транзакции ровно через десять минут, и почем ты знаешь, что ты уже не в международном розыске?

— Нет, нет! — замахал руками я, вспоминая объяснения Ведецкого. — Так быстро в международный розыск официально объявить невозможно.

— А если неофициально? — пожал плечами Влодя. — Звякнут ваши славяне нашим, и примут тебя тут, як ридного. Или просто отметелят в темном углу, что кроме цен на лекарства, тебя полгода ничего интересовать не будет. Оно тебе надо? Так что, если хочешь подольше побыть здоровым и на свежем воздухе, советую тебе твою кредитку лучше не светить.

— Я позвоню в Москву, мне по «Вестерн Юнион» наличные пришлют, — из принципа продолжил хорохориться я, хотя и понимал, что наличные здесь и сейчас — это то, что надо.

— Лучше «Маниграм», у них комиссия меньше, — хмыкнул Володя. — Да, пожалуй, наличный перевод им быстро не отследить. Только пока ты позвонишь, пока вышлют, пока ты доедешь до Харькова, пока найдешь отделение, пока получишь… А сегодня, если кто помнит, воскресенье… Так что, берите, не выделывайтесь. Там тысячи полторы, больше у меня просто нету. Вернете, как сможете. И за сливы сорри — вы ж пиццу ждать не хотите, а больше хавчика в хате, я бачу, нэмае.

Я посмотрел на пьяненько улыбающееся Володино прыщавое и молча протянул ему руку. А Дарья опустилась рядом с ним на корточки, и поцеловала в щеку.