Дотянуться до моря

— Пока, Вовка! — сказала она. — Спасибо тебе, ты классный. Может, еще увидимся.

— Пока, Дашка! — махнул рукой тот. — Vaya сon Dios, дядя Арсений. Береги ее, сколько сможешь.

— Убью за Дашку! — уже через порог крикнула, смешно потрясая своим крохотным кулачком, но уже ухнула тяжело дверь, навсегда отрезая нас от сидящего на полу Володю-хохла, гениального химика, через плечо грустно глядящего нам вслед. В последний миг перед тем, как закрылась дверь, в зеркале, висящем в передней, я успел увидеть отражение части гостиной и перевернутого кверху ножками стула в углу.

До прихода поезда Симферополь-Москва было еще около двух часов. Билетов в кассе в эту пред-первосентябрьскую пору ожидаемо не было, так что ничего нам не мешало, наконец, поесть. Я поменял на гривны двести долларов, и мы кинулись в привокзальную кафешку. От запахов шашлыка, куриц-гриль и самсы у меня в желудке начались спазмы посильнее оргазмических. Мы нахватали этой площадной гадости, к которой в Москве я бы на милю не подошел, и набросились на еду с остервенением героев Джека Лондона, месяц питавшихся хвоей и снегом. Дарья объяснила, что такой зверский голод — обычная «побочка» от «горячего снега», зато «побочка» — едва ли не единственная. Вернувшуюся после еды каракумскую жажду мы заливали ледяной баночной кока-колой. Не отрываясь, я втянул в себя всю банку ломящей зубы шипучки и рыгнул, как Змей-Горыныч. Дарья интеллигентно налила воду в стакан и наслаждалась через соломинку. Я оставил ее утолять жажду, а сам, прихватив вторую банку, отошел в сторонку позвонить Лехе Чебану.

В армии мы были очень близки. Он был местный, из харьковского предместья со смешным названием Змиев, которое он произносил еще смешнее — Змиёв. Был из шпаны, очень жилистый и резкий, и сразу стал держать в роте конкретный «понт». В армию по причине подростковой судимости его долго не брали, потом из-за Афгана начали грести всех, так что мы с ним оказались ровесники, лет на пять старше остальных салаг-призывников. Сошлись мы далеко не сразу, потому что с точками соприкосновения у такого, как он и «верхнеобразованного москаля» было небогато. Более того, когда я ушел в УНР «на повышение», Чебан начал ко мне цепляться, и в конце концов пришлось выяснять отношения на кулаках. Я хоть и ходил когда-то пару лет в боксерскую секцию, но против выросшего на уличных драках Чебана шансов у меня не было, и в первую же минуту драки он трижды уронил меня на землю. Но тут он, посчитав, что со мной все уже ясно, совершил ошибку. Увидев, что я с трудом встал и нетвердо держусь на ногах, уже считающий себя победителем парень решил покрасоваться перед «секундантами» из числа своего окружения. Он намеренно открыто подошел, опустив руки и открыв лицо — ну, на, попади. Много позже мне всегда напоминали эту историю лучшие бои Роя Джонса-младшего, когда тот, издеваясь над соперником, подставлялся под удар. Противник, купившись, бил, но его перчатки рассекали воздух впустую, — головы Джонса в этом месте уже не было. Но у Чебана не было фантастической реакции Джонса, да и «подставочку» промахнуться даже такому горе-боксеру, как я, было грех. Секунду я не мог поверить, что наглый подбородок обидчика находится так близко, потом, как учили, выбросив вверх и вперед правую руку, сопроводив ее резким поворотом всего торса вокруг талии. Получился классический, убойный апперкот, крюк снизу в челюсть. Его подошвы на пару сантиметров оторвало от земли и, прищелкнув в коротком полете друг об друга каблуками Чебан упал, как подкошенный, вдобавок прилично приложившись затылком об земную твердь. К нему бросились, откачивали минут пять, но так и унесли в казарму без чувств. А вечером потерпевший поражения с бутылкой водки пришел ко мне в закуток (я жил еще в казарме, но уже отдельно от роты). Челюсть у него была подвязана, и говорить он не мог, но на листе бумаги написал крупно «МИР?». Я кивнул, и мы выпили по первой. Потом он написал «КОРЕША?», — я снова кивнул, и мы выпили по второй. Так мы махали рюмками, чередуя тосты, которые я говорил вслух, а он — писал на бумаге. Так началась наша дружба. Потом оказалось, что Леха с ума сходит по музыке некоей рок-группы, название которой было, как он говорил: «Точно не знаю, как перевести, но вроде как «Психи-Графы». Я подивился мудреному названию и честно сказал, что групп с таким названием не знаю. «Не, ну ты чё! — изогнул губы Чебан. — А еще москвич! Да это бомба! На, послушай!» Испытывая жуткий невдобняк от недостатка эрудиции на тему рок-музыки, я осторожно принял из Лехиных рук кассету, выглядевшую, будто ею играли в футбол на асфальте. Объяснилось это просто — как-то незадолго до ухода в армию Чебан крепко «под газом» шлялся по родному Змиёву и услышал музыку, раздававшуюся из «мага» шумной компании. Громкая забойная мелодия так зацепила Леху, что он присел на лавочку рядом с компанией — просто так, послушать. Компания, вероятно чувствуя численное преимущество, выразила неудовольствие, и тогда он, не долго думая, вырвал из рук компанейского ди-джея магнитофон, вынул из него кассету и собрался уйти. На него накинулись, выбили из рук кассету, и пока Леха был занят тем, что «насыпал всем люлей», кассета под ногами топочащей компании изрядно пострадала. На полусодранной наклейке еле различалась карандашная надпись «P sycal Graff». Я включил кассету, и из хриплого динамика уезженной «Весны» загремел забойный «Custard Pie». «Physycal Graffity» — сообразил я, от души посмеявшись Лехиному переводу даже полустертого названия пятого по счету «Цеппелиновского» альбома, и при случае рассказал ему краткую историю «Led Zeppelin». Из Москвы по моей просьбе прислали всю их дискографию на кассетах, которую я вручил Лехе Чебану в качестве подарка на день рождения. Сказать, что именинник был в восторге — не сказать ничего, и мы стали совершенно не-разлей-вода.

А как-то зимой Леха спас мне жизнь. История была банальнейшая: старослужащие узбеки, которых в нашей части было большинство, взбунтовались против немногочисленных представителей Северного Кавказа, которые всегда стремились своими среднеазиатскими единоверцами управлять и помыкать. Вылился бунт в ночную разборку между сторонами в узком закуте между котельной и столовой. Я в этот момент шел из у унээра в казарму, и черт меня дернул пойти этой — короткой — дорогой, да еще и вмешаться. Я сразу же понял всю опрометчивость этого поступка, но было уже поздно. Разгоряченные мусульмане увидели во мне единого врага, гяура, и мало бы мне точно не показалось. У здоровущего лезгина Магомедова из первой роты в руке был тесак подстать ему размером, и с ним наперевес гигант с налитыми кровью глазами шел на меня. Отступать было некуда, и небо мое сжалось в овчинку. Невесть откуда взявшийся Леха Чебан налетел на Магомедова, как рысь на лося, и при примерно такой же разнице в габаритах лезгин на ногах не устоял. Прежде чем схватить меня, пребывающего в некотором ступоре, за руку и заорать на ухо: «Тикаем, бля!», Леха успел носками кованых сапог свалить еще двоих. Самым важным во всей этой истории было то, что Леха знал о предстоящей разборке и, обеспокоенный тем, что меня до сих пор нет на месте, пошел меня встречать на предмет, чтобы я не нарвался случайно на горячих магометан, ступивших на тропу войны.

На втором году службы Леха стал старшиной роты, и его подразделение моим стараниями, разумеется, было лучшим по ВСО. Со своей стороны он отвечал за культпрограмму увольнений в Змёв, которые я организовывал для нас с ним каждые выходные. Означенная культпрограмма заключалась в сумасшедших встречах с местными чернявыми красавицами разной степени совершеннолетия, от мягко-эротичного «г» которых крышу сносило вместе с фундаментом. На дембель мы пили-гуляли неделю и клялись в вечной дружбе. Разъехавшись, поначалу мы обменивались письмами, но перспектив наш «почтовый роман» иметь не мог по причине весьма посредственной Лехиной грамотности и соответствующего неумения и нежелания эпистолировать. Созванивались, но тоже все реже и реже, — жизненные проблемы затушевывали воспоминания о радости общения с когда-то столь близким человеком с устрашающей быстротой, и что-либо поделать с этим не было никаких сил. Последний раз я набирал Лехе лет двенадцать назад на день рождения, но, будучи уже «сильно выпимши», всегда резкий не только в движениях, но и в суждениях именинник с полуоборота понес пургу про «забуревших» и предавших старую дружбу. Я положил трубку, не дослушав, и больше не звонил. Поэтому сейчас, когда я набирал номер «Леха Ч.» из телефонной книги, мне было немного не по себе.