Печать дьявола

-- Вы полагаете, что ведёте себя как джентльмен?

Морис почесал за ухом. Не потому, что задумался над вопросом. Просто зачесалось ухо.

-- Я француз, мадемуазель, -- объяснил он очевидное.

-- Считаете, что я прошу много?

-- О, нет-нет, это совсем мизер, но, к великому моему сожалению... я потерял давеча свой кошелёк на псарне... -- Морис с притворной скорбью печально покивал головой, приглашая её разделить с ним горечь его утраты.

Морис понимал оскорбительность своего поведения, но события предшествующих дней -- жуткая ночь с Лили, долгое томительное недомогание, ставшее следствием её визита, вонючий и тяжкий смрад Черной мессы, Нергал и Виллигут, убийственные слова Эммануэля, всё ещё длящаяся мутная немощь и привкус желчи во рту -- всё это, вместе взятое, не располагало к куртуазной галантности.

К тому же появление Эрны в его спальне поставило её в глазах Невера в ранг обычной проститутки, а с ними он, хотя не был грубым по природе, никогда не церемонился. Как бы ни называли их -- ночными бабочками, женщинами для пирушек, кабацкими кокотками, шлюхами, гетерами, подстилками, сточными канавами и выгребными ямами, гостьями художников, суками, весёлыми холостячками и Бог знает как ещё -- он про себя думал о них с омерзением.

У Эрны потемнело в глазах. Она подскочила к Неверу, размахнулась и, что было силы, наотмашь ударила его по лицу.

Но звука пощёчины не последовало.

То ли Морис оказался проворнее, то ли она, промахнувшись, просто поскользнулась на мраморных плитах пола, но мгновение спустя взлохмаченная Эрна в разорванном пеньюаре оказалась в узкой щели между кроватью Мориса и огромным дубовым шкафом. Попытавшись подняться на ноги, она зацепилась остатками батистовой ткани за прикроватный полог и снова упала. Вид обозлённой голой фурии с подбитым глазом был настолько комичен, что Морис против воли расхохотался. Наконец поднявшись, она, тяжело дыша и пошатываясь, попыталась снова броситься на Невера.

На сей раз она, испуганно озираясь, почему-то оказалась в десяти футах от него, на кровати. Что происходит, чёрт возьми?

Морис лениво подошёл к ней.

-- Моя королева, мне кажется, уже светает. Как ни приятна мне сегодняшняя встреча и как ни вдохновляет меня светлая радость нашего общения, я хотел бы попросить вас, дорогая, предоставить мою постель в моё единоличное пользование.

Она злобно зарычала, отпихнула его ногой, но снова странно промахнулась и оказалась у изножья кровати. Морис, почувствовав, как закипает в нём холодная злость, левой рукой грубо стиснул шею Эрны, прижав её лицом к покрывалу, и коленом сдавил руки. Её нагота не столько возбуждала, сколько раздражала его. Он почувствовал почти непреодолимое желание отстегать её по упругим ляжкам и возликовал, нащупав в сапоге кнут. Эрна дёргалась и попыталась вывернуться, но он только сильнее прижимал её к постели.

-- Chere dame, вы так игривы и страстны... и хочу заметить, что ваш изумительный темперамент никак не соответствует вашим запросам. Просить за такое двадцать тысяч? -- свободной рукой он со всего размаху огрел её кнутом по ягодицам. Эрна взвизгнула, и Морис вдруг почувствовал, что страшно возбуждён и сладострастно взволнован. -- Вы продешевили, дорогая! Ваши достоинства намного выше. -- Хлыст вновь со свистом рассёк воздух, и звук удара отозвался даже в потолочных стропилах. По ногам Эрны прошла судорога, она яростно пыталась вырваться из его рук. Как ни странно, такая же волна трепетного упоения прошла и по телу Мориса. -- Клянусь, за такие сокровища и тридцати мало...-- после третьего удара на ягодицах Эрны пламенели алые рубцы.

В отличие от Гиллеля, Морис никогда раньше не практиковал подобные изощрения любви в стиле маркиза де Сада и, почувствовав, что начинает входить в раж, неимоверным усилием воли остановил себя. Взбешённая, Эрна попробовала вскочить, но он уже и не держал её. Она спрыгнула с кровати, метнула в него разъярённый взгляд и исчезла за дверью. Несколько мгновений Морис стоял, затаив дыхание, всем телом ощущая необычайно острую дрожь чувственности.

Пароксизм сладострастия не миновал, а как-то тихо растворился в нём. Тогда, утомлённый суетой, раздосадованный, вымотанный и перевозбуждённый, Морис отбросил плеть, задвинул тяжёлый засов и, совсем обессиленный, рухнул на постель. Засыпая, он сначала пожалел о том, что, напрочь забыв об учтивости, не предложил мисс Патолс свой китайский халат, а после -- уже в полусне -- о том, что не залепил ей на прощание звонкую затрещину.

* * *

Гиллель Хамал слышал на лестнице шаги Мориса и Эммануэля, ставших свидетелями демонического ритуала Нергала, но даже не пошевелился, поглощённый своими мыслями. Несмотря на то, что сокурсники уже не досаждали ему юдофобией, он по-прежнему чувствовал себя в Меровинге точно в клетке с тиграми. Да, Мормо перестал говорить в его присутствии о необходимости вешать евреев на фонарных столбах. Но думать об этом не перестал! Не перестал этот вурдалак раздумывать и о том, как славно было бы на досуге присосаться к нему и оценить вкус иудейской крови! Мерзавец-вервольф Нергал по-прежнему имел наглость при каждой встрече размышлять о том, что же могло привести этого крохотного жида к импотенции в столь юные годы?

К чёрту, не думать об этом! Хамала трясло от сознания своего бессилия, подавляемого страха и клокочущей в нём ненависти. Ну, ничего. Он происходил из одного из богатейших домов Ашкеназа, его предки финансировали европейских королей! Деньги правят миром, и очень скоро он займёт в этом мире подобающее ему место. И тогда никто не посмеет...

Логичный и безжалостный, как топор палача, ум Хамала не позволял ему впадать в юношеские иллюзии. Он насмешливо перечитал шиллеровского "Дон Карлоса": "Drei und zwanzig Jahre! Гтв тшсреы аЭк вшу Гтыеукидшсрлуше пуефт!" Смешно. Ему тоже двадцать три. Но его бессмертие придёт позже. Хамал усмехнулся. Он богат, а его удивительный, уникальный дар поднимет его до невиданных высот! Все эти презирающие его сегодня ничтожества и выродки когда-нибудь рабски склонятся перед ним.

Но это будет позже. А пока нужно затаиться, наблюдать, накапливать сведения, постигать рычаги управления людьми.

Внезапно Хамал вспомнил вчерашний вечер и напрягся. Около шести пополудни он столкнулся на лестнице с Мормо. Тот прошёл мимо, смерив его взглядом. Прочтя его мысли, Хамал побелел. Ноги его едва не подкосились, липкий страх парализовал. Он ненавидел в себе эту слабость, корни которой уходили в века гонений и погромов, этот трепет испуга, неизменно вспыхивавший в жилах. Сколько бы он заплатил, чтобы избавиться от него?

Ненавидел он и всех этих надутых европейцев, высокомерных тевтонов, всегда готовых задеть и унизить. Тоже мне аристократия! Хамал мог бы проследить свою родословную до самого Льва Цфата, Исаака Лурии, когда родов этих жалких дворянчиков не существовало и в помине! Ненависть захлестнула его, дыхание сбилось, от обиды и боли мутилось в голове. Дрожа от бессильной ярости, Гиллель взбежал по ступенькам на второй этаж и, почти задыхаясь, остановился.

Навстречу ему, неслышно ступая по гулким плитам пола, шёл Эммануэль Ригель. Поравнявшись с ним, он улыбнулся Хамалу и мягко поприветствовал его. Хамал поднял глаза. Мысли Эммануэля не содержали ничего, кроме обеспокоенности нервным и взвинченным видом Гиллеля. Чёрная пелена медленно сползла с глаз Хамала.

Нет. Он всё же не прав. Не все из них подонки. Он попытался улыбнуться Ригелю, и его одеревеневшие губы медленно и вяло подчинились ему. Дыхание выровнялось, напряжение спало, злость прошла. Вспоминая об этом сегодня, Хамал снова почувствовал странную расслабленность, возникшую при одной мысли об Эммануэле.

Что такого в этом странном испанце без роду и племени?

Глава 8. Убийство