Страница 62 из 66
— Вон там, видишь квадратный подсвечник, рядом с Распятием. Там и ставят. Тебе что, свечку нужно?
Я кивнул, а потом замотал головой:
— У меня нет денег!
Она посмотрела на меня как-то непонятно, потом достала свечку, протянула мне:
— Бери… Ничего не надо.
— Спасибо! — прошептал я.
— Во славу Божию, — ответила она и наклонилась к своей тетради.
Я подошёл к невысокому, но широкому подсвечнику, на котором ещё горело несколько маленьких свечей, размышляя над её словами. «Во славу Божию…» Таких слов я ещё не слышал. Это значит, что она так сделала во славу Бога… Для Бога, то есть. Или, чтобы я славил Бога? Интересно, спросить бы у кого….
Потом я увидел над подсвечником молитву, которая называлась молитвой за усопших. Так это та, про которую говорил мне Юрка, тогда, на кладбище! Я медленно стал читать шёпотом слова… Потом ещё долго стоял возле подсвечника, вспоминая своих родителей, глядя то на дрожащие огоньки свечек, то на большой крест, который стоял рядом с подсвечником.
На кресте висел Человек. Тот же, который был там, на иконе с детишками. Только теперь Он уже не улыбался, а закрыл глаза, а на Его лице было страдание. Руки и ноги Его были прибиты к кресту гвоздями, а из ребра выступили капли крови… Он чуть наклонил голову, и мне казалось, что Он хочет мне что-то сказать и вот-вот откроет глаза, но Он молчал. Рядом с ним была Женщина, которая плакала, другой человек смотрел на Него. Плакала Его Мать.
Мне захотелось подойти к Ней и утешить Её, но я вдруг почувствовал, как сжалось в непреодолимой вине моё сердце. Это ведь я Её обижал, когда обижал Наташку… И когда Перец пинал Володьку, я не заступился… Я чувствовал, что я за Него не заступился, за Её Сына, который висел сейчас на кресте! Стоял и смотрел, как Его бьют, а потом ещё пытался это забыть!
Я поморгал, смахивая прозрачные капли, которые заслонили от меня Распятие. Как же мне хотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы Он снова улыбался и был рядом со мной, как с теми ребятами на иконе! Как мне хотелось взять Его руки и прижать их к себе, к своему сердцу, которое сейчас билось быстро-быстро и могло, наверное, согреть Его раны, чтобы они не болели больше…
Я опустился на колени и прижался лбом к Его ногам, дотронулся до них пальцами… Слёзы сами капали из глаз крупными каплями, а я сердито вытирал их рукой и шептал: «Прости…»
Не знаю, сколько прошло времени, наверное много, потому что кто-то осторожно дотронулся до моего плеча. Я поднял голову и увидел рядом с собой батюшку — в черном подряснике, поверх которого был одет черный фартучек с серебристой каймой и такими же серебристыми пуговичками. Встал, вытер слёзы, посмотрел на него. Он был совсем не старый, может постарше Юры, покрупнее, чем он. С небольшой бородой, тёмными волосами, густыми строгими бровями. А вот глаза его, голубые, были добрыми и немного уставшими. Они спрашивали: «Тебе чем-нибудь помочь», и он сам также спросил меня:
— Тебе чем-нибудь помочь? — голос у него оказался невысоким, бархатистым.
— Да!.. — вырвалось у меня помимо моей воли. — То есть, нет… — Я совсем растерялся и сказал шёпотом смущенно и виновато. — Я не знаю, что делать…
— Пойдём, присядем на лавочку? — предложил батюшка.
Я замотал головой.
— Нет… понимаете… Я хочу помириться с Богом, а не знаю, как. Тут такое дело…
— Ясно, — кивнул батюшка. — Тогда пойдём к аналою, — он кивнул в сторону небольшой тумбочки справа от алтаря, на которой лежал маленький крест и книга в серебряном окладе. — Ты сможешь рассказать?
— Да, — прошептал я и пошёл вместе с ним к аналою. Перекрестился и подышал, успокаиваясь и заговорил с батюшкой, вполголоса.
В храме было очень тихо. Совсем рядом на меня смотрел с иконы Господь — внимательно и строго. Я сказал батюшке:
— Мне говорили, что просить прощение у Бога, это и есть исповедь?
— Ну, это почти так, — так же тихо ответил мне священник. Исповедь — это не просто попросить прощение у Бога. Это — таинство покаяния… Такое таинство, в котором ты — осознаешь свой грех и раскаиваешься от всего сердца, и решаешь навсегда так больше не поступать. И, да, просишь у Господа прощения за то, что обидел Его.
— Это…таинство совершает батюшка?
— Батюшка, человек, который хочет исповедаться и Сам Господь. Он сейчас рядом, — батюшка дотронулся рукой до маленького Распятия. — И всё слышит, что ты рассказываешь.
— Это хорошо… — вздохнул я и медленно, подбирая слова, стал рассказывать.
Сначала я говорил сбивчиво, останавливаясь и глядя на маленький крест. А потом как-то само собой получилось, что слова у меня пошли легко, и я, уже не смущаясь, всё говорил, говорил… С каждым новом словом с моего сердца словно падали камешки — большие и маленькие, все быстрее и быстрее, и на сердце становилось легче. Я рассказывал Христу — о своей боли, о своих тревогах, сомнениях, словах, о том, что успел сделать и не сделать… Я уже не плакал — плакало моё сердце, и Бог, Который сейчас страдал на кресте, плакал вместе со мной. Как же Ему было больно! И я говорил «Прости», и снова рассказывал, и сердце у меня оттаивало, словно Кто-то добрый взял его в Свои большие ладони и согревал его…
Наконец я замолчал и в наступившей тишине опасливо посмотрел на батюшку. И увидел, какими теплыми и ласковыми были у него глаза.
— Как тебя зовут? — тихонько спросил он.
— Миша…
Он накрыл меня своим черным фартучком и негромко прочитал молитву. Я запомнил там несколько слов: «Господь и Бог простит чадо… Михаила…» и «прощаю и разрешаю от всех грехов… Аминь». Потом перекрестил меня, убрал фартучек.
— Поцелуй крест и Евангелие, — подсказал он. — Только перекрестись сначала.
Я сделал, как он сказал и снова посмотрел на батюшку. В сердце у меня постепенно разгоралась и становилась все ярче осторожная радость — она заняла собой все место, все, что раньше занимала боль, вина, обида — теперь заполнила собой спокойная радость. Светло стало! Словно ручеек зазвенел во мне — звонкий и веселый, и сильный — такой, что мне захотелось улыбнуться! Я посмотрел на Бога, Который глядел на меня с иконы, и заулыбался. Потом посмотрел на батюшку: он тоже улыбался своими ласковыми уставшими глазами.
— Иди… и больше не греши! — пригрозил он мне пальцем.
— Хорошо… — прошептал я. И, подумав, решился спросить. — А можно мне у вас ещё кое-что спросить?
— Спрашивай, — охотно отозвался батюшка.
— А что значит «Во славу Божию?».
Он хитро посмотрел на меня:
— То и значит. Обычно, когда мы делаем какое-то хорошее дело, нам хочется похвалиться… Не обязательно перед кем-то, хотя бы перед самим собой. А когда мы произносим слова «Во Славу Божию» — мы напоминаем себе, что делаем это для Бога. Потому что мы — христиане, и должны показывать в своей жизни Христа, исполняя то учение, те заповеди, которые Он нам дал.
— А почему надо целовать крест и… Евангелие, да? Что это за книга такая?
— Да, это Евангелие. Когда ты целуешь Евангелие — это своего рода присяга.
— То есть, когда исповедуешься, то говоришь правду?
— Когда исповедуешься, то даешь Богу обещание больше не грешить и, в знак этого, целуешь Евангелие, в котором даны заповеди. Евангелие — с греческого переводится как «Благая весть». Благая весть о том, что Господь пришёл в мир для того, чтобы избавить нас от греха. Она состоит из четырех книг, которые написали апостолы — Его ученики, которые были с Ним, слышали и видели Его слова и дела. В ней — все чему учил нас Господь. И вся Его жизнь.
— А что такое Причастие?
— Причастие — это Тело и Кровь самого Господа Иисуса Христа.
— А как так получается?
— Есть такая служба — литургия. Литургией называется общее дело. В этой службе мы приобщаемся к тому времени, когда Спаситель вместе с учениками в Сионской горнице совершил тайную вечерю. Она называлась тайной, потому что совершалась при участии самых близких Ему людей — Его учеников. Он дал хлеб и вино и сказал, чтобы они ели их, как Тело и Кровь Его, тем самым указывая на то, что крестная жертва, которую Он совершит, будет ради своих учеников.