Страница 21 из 75
— Ле Юйкоу, муж, постигший учение, живет в вашем царстве и терпит нужду. Не прослывете ли вы врагом праведников?
Цзыян тотчас повелел чиновнику одарить Ле-цзы зерном. Учитель же, встретив посланца, дважды ему поклонился, но дара не принял. Посланец удалился, и Ле-цзы вернулся в дом. При виде его жена стала бить себя в грудь со словами:
— Слышала я, что жены и дети праведных мужей обретают покой и радость. Мы же отощали от голода. И вот правитель, услышав о том, жалует вас пропитанием, а вы от него отказались. Разве это не злая судьба!
А Ле-цзы, усмехнувшись, ответил ей так:
— Ведь правитель меня не знает и зерно мне послал с чужих слов. Так же, с чужих слов, обвинит и в преступлении. Поэтому я и отказался.
***
Когда чуский Чжао-ван лишился своего царства, бежал вслед за ним из столицы и мясник Шо. Вернувшись на царство, Чжао-ван пожелал вознаградить всех, кто не оставил его в беде. Дошла очередь и до мясника.
— Великий государь лишился своего царства,— сказал мясник,— а я — своей скотобойни. Ныне государь вернул себе царство, а я получил обратно скотобойню. Я сполна восстановил и чин свой, и доходы — о какой еще награде может быть речь?
— Силой заставьте его принять награду,— повелел царь.
— В том, что великий государь лишился царства,— сказал мясник,— не было моей вины—потому не смею принять от него казнь. А в том, что государь вернулся на царство, не было моей заслуги — потому не смею принять и награды.
— Приведите его ко мне,— приказал царь.
— По законам чуского царства,— сказал мясник,— предстать пред государем может лишь тот, кто удостоился награды за важные заслуги. У меня же не хватит ума, чтобы уберечь страну, и не хватит храбрости, чтобы пасть в бою с ее врагами. Когда войска царства У вступили в нашу столицу, я бежал от врага, убоявшись бедствий,— а не то чтобы намеренно последовал за государем. Ныне же великий государь желает меня принять — да о подобном нарушении законов и договоров в Поднебесной мне и слышать не доводилось!
И тогда царь сказал своему конюшему Цзыци:
— Этот мясник Шо состоит в низком звании, а суждения его весьма высоки. Предложи ему от меня пост одного из трех высших сановников.
— Стать одним из трех высших сановников...— сказал мясник.— Знаю, что это почетней, чем торговать в мясной лавке. И жалованье в десять тысяч чжунов... Знаю, это побольше, чем барыши мясника. Но посмею ли я, кормясь от такого чина и жалованья, навлечь на государя славу безрассудного расточителя?! Уж лучше мне вернуться в мою мясную лавку.
И так и не принял награды!
***
Юань Сянь жил в Лу, у земляного вала, в нищей, поросшей травой лачуге из двух комнатенок. Убогая дверь из полыни держалась на тутовых петлях, горло кувшина служило окошком, простая сермяга — затычкой... Сверху текло, внизу было сыро... А хозяин сидел, гордо выпрямив спину, и пел, бряцая на струнах.
И вот Цзыгун, восседая в коляске, что не вмещалась в узком переулке, приехал однажды его навестить. Он был в белом платье с пурпурной подкладкой, и везли его рослые кони. Юань Сянь, в шапке из бересты, в шлепанцах без задников и с посохом из стебля лебеды, встретил его у дверей.
— Да вы никак больны! — воскликнул Цзыгун.
— А я вот слыхал,— сказал Юань Сянь,— что если нет богатства — то это называют бедностью, а если не сумел осуществить свое учение — это называется болезнью. Я же не болен, а только беден.
Цзыгун покраснел и замялся. А Юань Сянь, усмехнувшись, добавил:
— Жить с оглядкой на мирскую суету, дружиться с кем попало, учиться напоказ, а других поучать ради денег... Прикрывшись человечностью и долгом, разъезжать в разукрашенных колясках... Вот чего не терплю!
***
Цзэн-цзы жил в Вэй. Разгуливал в ветхом халате без верха, с опухшим лицом, руки-ноги — в мозолях. По три дня не разводил огня, по десять лет не шил себе одежды. Шапку поправит — рвутся завязки, схватится за ворот — вылезут локти, натянет шлепанцы — торчат наружу пятки. А он ковылял в своих шлепанцах и распевал шанские гимны. И голос его, подобный звону камня и металла, наполнял небо и землю. Сын Неба не обрел в нем верноподданного, князья не обрели друга. Ибо тот, кто растит свою волю,— забывает о теле. А тот, кто растит свое тело,— забывает о выгоде. Тот же, кто обрел Путь,— забывает о собственном сердце!
***
Конфуций сказал Янь Хуэю:
— Хуэй! Семья твоя бедствует, жилье у тебя убогое — почему же ты не служишь?
— А я не хочу служить,— ответил Янь Хуэй.— За городской стеной есть у меня поле в пять десятков му — этого хватит на кашу. И есть в предместье поле в десять му — и мне хватает шелка и пеньки. А еще я играю на цине — этого довольно, чтобы развлечься, и постигаю ваше учение — этого довольно, чтоб обрести радость. А служить я не хочу.
Конфуций от волнения даже изменился в лице. И сказал так:
— Как прекрасны твои устремления! Я слышал: кто знает меру— не обременяет себя корыстью, кто довольствуется тем, что имеет,— не боится его потерять, кто совершенствует в себе внутреннее — не стыдится остаться без службы. Я всегда это восхвалял — а ныне увидел в тебе. Это для меня подарок!
***
Царевич Моу, владетель Чжуншаня, спросил у Чжань- цзы:
— Как мне быть? Телом пребываю у рек и морей, а сердцем живу — у вэйских дворцовых ворот.
— Чти жизнь,— ответил Чжань-цзы.— Кто чтит жизнь — презирает корысть.
— Знаю,— сказал царевич,— да не могу с собой совладать.
— А не можешь с собой совладать — тогда повинуйся желаниям. Душе это не повредит. Ведь если того, кто не может с собой совладать, еще и понуждать не следовать желаниям — нанесешь ему двойную рану. А человек с двойною раной не достигнет долголетия.
Вэйский царевич Моу был сыном царя, владевшего тьмой колесниц. Жить отшельником в горных пещерах было ему тяжелей, чем простолюдину в сермяге. И хотя не постиг он Пути — но, можно сказать, имел к этому устремление.
***
Шунь хотел уступить Поднебесную другу своему Бэйжэнь Уцзэ.
— Странный ты человек, государь! — сказал Бэйжэнь.— Жил среди полей и арыков, а слонялся у ворот Яо. Мало того — еще и меня хочешь замарать своими позорными делами. Мне стыдно на это смотреть!
И бросился в цинлинскую пучину.
***
ГЛАВА XXX
Некогда чжаоский царь Вэнь-ван пристрастился к фехтованию. Фехтовальщики осаждали его ворота, и гостило их у него по три тысячи с лишком. Дни и ночи сражались они перед царем: убитых и раненых за год набиралось больше сотни. Царь же был ненасытен в своем увлечении.
Так минуло три года. Царство стало клониться к упадку, а другие цари принялись строить козни. Куй, наследник престола, опечаленный этим, созвал приближенных и сказал им:
— Тысячу золотых пожалую тому, кто сумеет отвратить государя от его страсти и убедит расстаться с фехтовальщиками!
— Такое под силу только Чжуан-цзы,— сказали приближенные.
И наследник отправил посланцев с золотом, дабы вручить его Чжуан-цзы. Но Чжуан-цзы отказался от подношения. Он отправился в путь вместе с посланцами и, представ перед наследником, спросил:
— Что повелит мне наследник, жалуя тысячу золотых?
— Прослышав о мудрости и проницательности Учителя,— ответил наследник,— я с почтением преподнес тысячу золотых на дары вашей свите. Но вы не приняли подношения — о чем же я теперь посмею вас просить?
— Слышал я,— сказал Чжуан-цзы,— что наследник хотел бы с моей помощью отвратить царя от его пристрастия. Но если я, увещевая великого царя, пойду наперекор царской воле, а в то же время не сумею угодить и вам, меня ожидают казнь и погибель. На что тогда мне деньги? Если же мне удастся уговорить великого царя, а тем самым угодить и вам — царство Чжао даст мне все, чего ни пожелаю.
— Все это так, — сказал наследник. — Но государь наш допускает к себе одних лишь фехтовальщиков.